Адмирал Авелан долго не хотел назначать настырного лейтенанта на уходящие корабли.

— Знаете ли вы, молодой человек, что в случае пленения вам, как бывшему интернированному, угрожает расстрел! — говорил он настырному лейтенанту.

— Я этого не боюсь! — отвечал Рощаковский.

— Зато боимся мы! Россия не может позволить, чтобы кто-нибудь за здорово живешь расстреливал ее офицеров! — зло ответил Авелан и грохнул кулаком по столу. — Все, разговор окончен!

Вот когда пригодилась давняя дружба с однокашниками — великими князьями. Для этого он, по ходатайству великого князя Кирилла Владимировича, умудрился попасть на завтрак к Николаю Второму и там высказал свою просьбу. Царь разрешение дал, и командованию ничего не оставалось делать. Более того, живой и интересный рассказ Рощаковского о днях порт-артурской жизни и его злоключениях в Чифу произвел на Николая такое впечатление, что он на прощание, подав Рощаковскому руку, сказал:

— Скажу вам, Михаил Сергеевич, что у меня очень немного настоящих друзей. Но вас я очень бы хотел видеть среди них! Прошу после окончания войны как можно чаще бывать у меня запросто, без всяких церемоний!

Из дневниковых записей императора Николая Второго: "4-го января. 1905 года. Вторник. Утро было снова занятое. Завтракал лейтенант Рощаковский, бывший командир миноносца "Решительный"».

Нерешительный и мнительный Николай, по-видимому, на самом деле нуждался именно в таком друге: честном, храбром и умном и ничего у него не просящем.

Разумеется, после такой встречи Рощаковский был немедленно отправлен к командующему 3-й Тихоокеанской эскадрой контр-адмиралу Небогатову. Тот долго вертел предъявленную бумагу в руках, затем сказал:

— Командования кораблем предложить не могу. Миноносцев у меня в эскадре нет, а для броненосцев вы еще молоды. Но ежели вам уж так неймется воевать… Есть вакансия командира башни на «Сенявине»… Согласны?

— Почту за честь!

Так Рощаковский стал командиром носовой башни главного калибра броненосца береговой обороны «Адмирал Сенявин». Это была одна из последних вакантных должностей. К тому же дело было знакомое. В Порт-Артуре Рощаковский уже начинал войну командиром башни на «Полтаве», теперь в той же должности спешил поставить точку в этой войне. Предчувствовал ли он, насколько будет она кровавой? Кто знает!

И все же время от времени Рощаковский поглядывал на дымивший рядом с «Сенявиным» однотипный «Адмирал Ушаков», которым командовал порывистый и крикливый Миклуха, брат известного путешественника, славившийся на весь флот своей храбростью и напором. Вот под чьим началом мечтал бы он служить, но выбирать не приходилось.

3 февраля 1905 года 3-я эскадра покинула Либаву и устремилась вдогонку эскадры З.П. Рожественского.

Весь бой 14 мая лейтенант Рощаковский провел, стоя на башне с биноклем в руках и командуя ее огнем, что было практически самоубийством. Шансов выжить стоя на башне главного калибра у Рощаковского действительно было немного. Сотни снарядов и мириады осколков сметали с палуб все живое. За всю Русско-японскую, да что там Русско-японскую, за все войны нашего флота в XX веке не было ничего подобного, чтобы командир башни командовал огнем, стоя на ее крыше! Это мог сделать лишь один человек — Михаил Рощаковский! Но лейтенант считал, что так ему удобней общаться с дальномерным постом. Впоследствии ходило много разговоров, что в тот трагический для русского флота день Рощаковский сознательно искал смерти. Так ли это было на самом деле, осталось неизвестным. Судьба на этот раз оказалась милостива к храбрецу.

Разумеется, что на новейших броненосцах Рощаковский бы никогда не смог устоять на башне во время выстрелов. Его бы просто смело пороховыми газами. Но на старых броненосцах береговой обороны, на орудийных стволах которых не было дульных тормозов, все пороховые газы шли вперед вслед за снарядом, и ударная волна получалась не слишком большой. Будучи прекрасным артиллеристом, Рощаковский это знал и смело использовал для улучшения точности наведения своей башни.

По воспоминаниям участников боя, Рощаковский стрелял на редкость успешно и добился нескольких попаданий в японские корабли. С «Ушакова» и «Апраксина» наблюдали разрыв снаряда, выпущенного из носовой башни «Сенявина», между трубами крейсера «Читозе». С японцами у него были свои личные счеты… В своем рапорте о бое Рощаковский написал: «Находился на броненосце «Адмирал Сенявин», исполняя обязанности башенного командира, — носовой… Погода была для броненосцев береговой обороны неспокойная: брызги заливали стекла оптических прицелов, и качка вредила меткости стрельбы… Находясь все время, для удобства корректирования своего огня, на крыше носовой башни… С дальномерным офицером на фор-марсе сообщался голосом». Вот и все, без лишней лирики, четко и конкретно.

Утром 15 мая остатки русской эскадры были окружены японскими кораблями. В рубке «Сенявина» в этот момент находился командир броненосца капитан 1-го ранга Григорьев, старший артиллерист лейтенант Белавенец и штурман лейтенант Якушев. Броневая дверь с мостика отворилась, и сигнальщик выкрикнул:

— На флагмане подняли сигнал сдачи в плен!

— Не может быть! — выкрикнули разом оба лейтенанта и бросились перепроверять поднятый на «Николае Первом» сигнал.

— Ну что? — торопил их Григорьев.

— Так и есть! — выдохнули лейтенанты. — Командующий сдается! Но мы не позволим репетовать этот сигнал!

— А я позволю! — выкрикнул им Григорьев и, выбежав из боевой рубки, велел сигнальщикам поднять на мачте японский флаг.

Одним из немногих офицеров, решительно выступивших против сдачи, был, разумеется, лейтенант Михаил Рощаковский.

— Ты что, не знаешь, что у нас осталось всего 36 снарядов главного калибра — это же всего десять минут боя, после чего мы станем мишенью! — кричали на него.

— Что вы говорите! — не сдавался он. — Ведь это целых ДЕСЯТЬ МИНУТ боя!

— Вопрос о сдаче уже решен без нас и нам остается только подчиниться! — унимали его.

— Мы проиграли сражение, но еще можем спасти свою честь! — кидался с кулаками Рощаковский на капитана 1-го ранга Григорьева. — Я требую затопить корабль, а если это невозможно — просто взорвать!

Рощаковского быстро оттерли:

— Ты, Миша, совсем ополоумел, сидя верхом на своей пушке. Если станем топиться, шансов на спасение практически не останется.

Не слишком храбрые сенявинские офицеры поддержали своего совсем уж робкого командира.

Тогда оскорбленный лейтенант Рощаковский вместе с поручиком Бобровым (из механиков) решили сами взорвать броненосец, но им этого не дали. Григорьев приказал не спускать с Рощаковского глаз, мало ли что выкинет, оправдывайся потом перед японцами. Тогда Рощаковский, вернувшись в свою артиллерийскую башню, приказал матросам принести канистры с серной кислотой.

— Травиться, что ли, будете, чтоб японцам не сдаться, ваше благородие? — спросили те с опаской.

— Не дождутся! — показал кукиш в сторону неприятельских кораблей. — А ну-ка давай сюда канистру!

Серную кислоту он влил в оба орудийных ствола. Едкая кислота, шипя, на глазах разъедала внутреннюю поверхность стволов, делая их абсолютно не пригодными к использованию. Покончив со своей башней, Рощаковский отправился в корму. Там несколько напившихся матросов с криками "ура" качали на руках лейтенанта Белавенца, который безуспешно пытался отбиться. Ту же процедуру Рощаковский проделал и с орудием кормовой башни.

— Ну хоть шерсти клок! — сказал он сам себе, закончив свою работу.

Устало глядя на подходившие к борту броненосца японские шлюпки с призовой командой, он раздумывал теперь о своей собственной судьбе. Ситуация для Рощаковского и впрямь складывалась непросто. По всем международным нормам он, как интернированный и нарушивший обязательство более не воевать, мог быть запросто повешен японцами. Прапорщик Бобров, сочувствуя, посоветовал выбросить документы и назваться другим именем, но лейтенант твердо заявил: