29 ноября 1933 г. Я писал Вам, что не имею телефона на квартире, и дал Вам служебный; но он уже отпал, т.к. сегодня уволен от службы "ввиду сокращения штата", а на самом деле — за происхождение. Ищу другой работы.

7 декабря 1933 г. Спешу уведомить Вас, что устроился сегодня на новую службу, что позволит мне уделять вечернее время "Христу". Употребил уже 30 ч на перечитывание I тома и его обдумывание. — Чудная Ваша книга… Мне очень бы хотелось (чтобы не дразнить безбожников) обходить теологию и особенно личность Христа, как можно дольше; но пока не вижу реальной возможности такого построения популярного конспекта — буду читать, и думать дальше.

24 декабря 1933 г. Я работал, когда был здоров, по 12 — 14 час/день и не дал себе ни одного выходного дня.

2 января 1935 г. Дорогой Николай Александрович! Вы столько натерпелись сами, что, конечно, отзывчивы — решаюсь просить помощи. Меня «сократили». Своей площади, денег и имущества нет. Надо наниматься; но полезной специальности не имею, и влиятельных людей не знаю. Последние 7 лет служил на инженерных должностях; т.к. инженерного дела хорошо не разумею, то меня долго не держат! Почему брался? — п.ч. предлагали, что, путём невероятных усилий, всё-таки справлялся, п.ч. ничего другого, способного оплатить прожиточный минимум, найти не мог. И так не ел досыта уже 8 лет. А что-то другое? — Сам не знаю. Качества мои, которые остались от нормального флотского офицера и дипломата (в эти ведомства меня, естественно, не взяли); а затем все отрицательные: не лгу, не изменяю, не трус, не избалован, не ленив, не беспорядочен, не ошибаюсь в вычислениях. Кое-что, конечно, знаю, но так мало… При этом очень властолюбив, энергичен, распорядителен и заботлив о подчинённых; но это не пристало боле «бывшему человеку». Сам себя не люблю; но дурным человеком себя не считаю. Чего добиваюсь? — возможности пожить без нищеты до естественного конца, и за это трудиться, как умею. Если бы не проклятая барская физическая беспомощность, пошёл бы в сторожа. Прошу Вас, извините меня, обдумайте и приспособьте куда-нибудь. Бывало, помогал другим, теперь сам нуждаюсь. Так вертится колесо фортуны. Мне совестно отнимать у Вас время. У меня обеспечен кров и хлеб только на январь. М. Рощаковский.

28 марта 1935 г. Дорогой Николай Александрович! При обыске, в связи с заключением меня на 24 дня, у меня были взяты, о сих пор ещё не возвращённые, все бумаги, в том числе и переписка с вами, равно как и составленная мною записка о широкой пропаганде Ваших трудов. Сообщаю Вам об этом на случай, если бы записка эта приобрела известность; сам же я, как и писал Вам своё время, ей хода не давал, но вставил её только для Вас на тот случай, если бы Вы сами пожелали её использовать. В тюрьме мне сказали, что буду вызван повесткой, на предмет возвращения бумаг, когда это найдут нужным. Причина ареста мне неизвестна; обвинение предъявлено не было; освобождение, по-видимому, полное без выселения из Москвы. Никого из моих знакомых здесь не беспокоили, и горячо надеюсь, что и Вас из-за меня не потревожат. Пользуясь случаем Вам послать мой сердечный привет, М. Рощаковский.

25 августа 1937 г. Решаюсь послать Вам конспект I-VII т.т. "Христа", составляющего 0,36% Вашего текста, которого старался придерживаться возможно ближе. В некоторых местах делал просто выписки из текста. Тем не менее отклонения есть. — Ваша редакция необходима, не исключая и хронологии.

24 октября 1937 г. Дорогой Николай Александрович, Ваше письмо от 22.10.37 обрадовало меня. Благодарю Вашу супругу за то, что она дала себе труд прочесть Вам мои потуги; а Вас, что выслушали. Вы знаете, как высоко я ставлю Вас, а значит, ценю каждую минуту Вашего времени. Тут фразы излишни. Отмеченный Вами крупный недостаток в моей хронологической сводке, разумеется, справедлив, постараюсь его исправить, и Вам результат выслать. Вы понимаете, что такое добавление требует значительного времени. В Вашем письме Вы, не найдя, вероятно, моего имени и отчества (я — Михаил Сергеевич), назвали меня «товарищем по науке». — Я могу быть только чернорабочим, подобием чиновника от науки, на ролях смышлёной машинистки, каталогизатора и пр. С каждым годом всё более поражаюсь круглому своему невежеству; и то, что вокруг себя вижу часть ещё более невежественных людей, меня не утешает, а скорее ещё более огорчает, нас так много! Одно, что у меня есть, это научное чувство: я много больше понимаю, чем знаю, и это, вероятно, сказалось в моём конспекте; поэтому он мог Вам понравиться. Правда, над ним я продумал всю свою голову насквозь, и писал его долго. Я — "инженер-пенсионер" (не дипломирован), но 10 лет был на должностях старшего научного сотрудника, и старшего инженера, и пенсию получаю 99 рублей в месяц. На это прожить нельзя. Поэтому берусь за всё, что бы ни подвернулось: перевожу, аннотирую, редактирую, переписываю, фальцую чертежи без переплёта. На днях написал крупными буквами плакат, обучаю малограмотных чтению и письму. Всё моё время уходит на изыскания себе пропитания. Всё же случалось и голодать — вернее, жить впроголодь. Политическое лицо моё совершенно безупречно: имею московский паспорт, пенсионер, член инженерно-технической секции, пользуюсь избирательными правами. На службе был аккуратен и деятелен, составил лучший наш англо-русский технический словарь, изданный под редакцией нечестного человека Чернухина. За 10 лет был дважды арестован по лживым доносам, и оба раза меня освободили без наложения взысканий, т.к. ни в чём не был виноват. Итак, прошу посильной работы, которую обещаюсь не терять и не портить, скоро и исправно выполнить. С юных лет приучил себя к правдивости, что так важно в научной работе. С самым сердечным приветом, М. Рощаковский».

Разумеется, что ни в каких политических группировках и заговорах Рощаковский никогда не участвовал, не такой он был человек. Впрочем, при желании придраться к его прошлому было не сложно: офицер, личный друг царя и его семьи. Только этого уже было достаточно на несколько смертных приговоров в разгар "большого террора". И все же, скорее всего, причина ареста Рощаковского была иная. Всю свою жизнь Рощаковский всегда резал правду-матку прямо в глаза, невзирая на чины и на последствия для себя. Так было с великим князем Алексеем Александровичем, с императором Николаем Вторым, с королевой Греции Ольгой Константиновной, с доверенными лицами Колчака и Деникина. За это его уважали и ценили, за это его ненавидели и боялись. Откровенно и открыто он, скорее всего, вел себя со Сталиным, с Ворошиловым и другими. В месть лично Сталина я не верю. Какие счеты могли быть у него с Рощаковским? Как человек умный, Сталин прекрасно понимал природу таких людей, как Рощаковский, и знал, что от них государству одна польза.

Думается, что Рощаковский и в период массовых арестов открыто выражал свое мнение, которое, как мы знаем, нередко оказывалось весьма отличным от общепринятого, и не стеснялся в выражениях. Многое в тогдашней советской действительности вызывало у него порой непонимание, а норой и раздражение.

Из беседы Льва Разгона с Рощаковским о различии жизни в царское и советское время: «Ох, что же мне вам объясняв — невозможно это, батенька, потому что вы в своей жизни никогда вкусно не ели. Вы не понимаете, как ели у "Донона", у "Кюба", даже в "Московской" или у Тестова?! Только в нескольких парижских ресторанах можно было так поесть! У государя так не кормили! А ваши эти рестораны со старыми названиями — харчевни простые, и некому там изготовить вкусное! Быстро, ах, быстро забывается старое! Вот пошел я в Художественный, посмотрел "Анну Каренину"… Ну, не выдержал! Воспользовался тем, что когда-то в Петербурге знаком был с Немировичем, пошел к нему за кулисы и говорю ему: "Ну, Владимир Иванович — эти не знают, не видели, а вы же бывали на Высочайших приемах, насмотрелись — как же допустить такое можете?! Каренин одет в мундир для большого приема, а треуголка у него для малого!.. Как же это!"