Кен шел через дюны к морю, смеясь и болтая, и, казалось, совсем не уставал. Солнце сверкало над головой, воздух был свеж и прозрачен. И даже береговая линия, вчера такая угрюмая, днем таила очарование. Крупная галька сменилась песком, и он скрипел под ногами. Цербер, увязавшийся за нами, бежал впереди. Мы швыряли палки, и он доставал их из бесцветного, почти безжизненного, моря, беззлобно и нежно плескавшегося у ног. Мы ни словом не обмолвились о Саксмире и здешних проблемах. Кен потчевал меня байками об американской базе в Тирлволле, где он, судя по всему, состоял в наземной службе, прежде чем Мак устроил его перевод сюда десять месяцев назад. Цербер, точно щенок, требующий лаем еще поиграть с ним, внезапно застыл и, навострив уши, повернул голову по ветру. Затем понесся туда, откуда мы только что пришли, и его гибкое, черное с рыжими подпалинами тело вскоре слилось с темными валунами и песчаными дюнами.

— Сигнал от «Харона», — заметил Кен.

Накануне, когда я наблюдал, как Мак управляет компьютером, и потом услышал скребущегося в дверь пса, это не показалось мне таким уж сверхъестественным. Но сегодня на пустом берегу в трех милях от дома внезапное бегство собаки выглядело жутковато.

— Здорово, да? — спросил Кен.

Я кивнул, но настроение мое испортилось, гулять расхотелось. Может быть, я испытал бы другие чувства, будь я один. Но сейчас, когда рядом со мной стоял этот мальчик, я как бы очутился лицом к лицу с тем, что предстояло мне в ближайшие месяцы — с проектом, который задумал Мак.

— Хотите вернуться? — слова юноши напомнили об утреннем разговоре с Робби, хотя Кен вкладывал в свой вопрос совсем иной смысл.

— Как вы, — ответил я безразлично.

Он круто повернул налево, и мы принялись взбираться, скользя и сползая назад, на высокий косогор над морем. Я задохнулся, когда мы достигли вершины. Кен же выглядел совсем неуставшим. Улыбаясь, он протянул мне руку, чтобы помочь сделать последний рывок. Вокруг нас расстилались заросли вереска, ветер подул в лицо сильнее, чем у моря внизу. В четверти мили на фоне неба застыли в ряд белые домики береговой охраны, их окна пылали в лучах заходящего солнца.

— Зайдем, засвидетельствуем свое почтение миссис Я., — предложил Кен.

Нехотя я согласился — я ненавидел внезапные визиты к людям, да и хозяйство Янусов меня не очень-то интересовало. Когда мы подошли ближе, я заметил, что обитаемым был лишь один коттедж, другие оказались заброшенными, в них, видимо, не жили годами, а в двух были даже выбиты стекла. Неухоженные садики у домов заросли сорняками. Сторожевые вышки пьяно покосились к сырой земле и тянули за собой из гниющих столбов мотки колючей проволоки. К калитке единственного обитаемого коттеджа прислонилась девочка. Темные прямые волосы обрамляли ее худое лицо, глаза были тусклыми, у нее не хватало переднего зуба.

— Здравствуй, Ники, — позвал Кен.

Девочка вытаращилась на меня, потом, оторвавшись от калитки, угрюмо указала на меня пальцем и спросила:

— А это кто?

— Его зовут Стив, — ответил Кен.

— Мне не нравятся его ботинки, — пробормотал ребенок.

Кен засмеялся и открыл калитку. Девочка попыталась забраться к нему на руки, но он мягко отстранил ее и, пройдя по дорожке к полуоткрытой двери, окликнул:

— Вы здесь, миссис Я.?

Появилась женщина, бледная и темноволосая, как дочь. Тревожное выражение на ее лице сменилось улыбкой, когда она узнала Кена. Извинившись за беспорядок, она пригласила нас в дом. Я был представлен Стивом, и мы бессмысленно толкались в комнате, где по всему полу были разбросаны детские игрушки.

— Чай мы только что пили, — запротестовал Кен в ответ на предложение миссис Я. Женщина настаивала: у нее как раз закипел чайник, и она побежала за ним в соседнюю с комнатой кухню. Через минуту она вновь появилась с блюдцами, чашками и большим коричневым чайником. Пришлось проглотить содержимое чашки под бдительным взором хозяйки, в то время как девочка жалась к Кену, косо поглядывая на мои вполне безобидные брезентовые туфли.

Мой юный спутник был на высоте. Он любезничал с миссис Янус, старался развеселить хмурую Ники, я же молча сидел и гадал, почему вставленное в рамку и повешенное на почетном месте над камином изображение девочки казалось настолько милее ребенка в жизни.

— Здесь так холодно зимой, — поддерживала беседу миссис Янус, печально глядя на меня. — Просто сковывающий холод. Я всегда говорила, что предпочитаю мороз здешней сырости.

Я согласился и тут же покачал головой в ответ на предложение подлить горячего чаю. В этот миг девочка вся напряглась и застыла с закрытыми глазами. Я было подумал, что сейчас с ней случится припадок, но она спокойно объявила:

— Мак зовет меня.

Миссис Янус, пробормотав извинения, вышла в прихожую, и я услышал, как она крутит диск телефона. Кен оставался неподвижным, глядя на ребенка, а я почувствовал легкую дурноту. Слова миссис Янус доносились из прихожей, потом она позвала:

— Ники, иди сюда! Мак хочет поговорить с тобой.

Девочка оживилась и, смеясь, бросилась из комнаты. Вернулась миссис Янус и улыбнулась Кену:

— Мак что-то хочет сказать и вам.

Юноша тут же встал и пошел к телефону. Оставшись наедине с хозяйкой, я судорожно размышлял, что бы такое ей сказать. В отчаянии я кивнул на карточку над камином:

— Какая чудесная фотография Ники. Снимали несколько лет назад?

К моему ужасу, глаза женщины наполнились слезами.

— Это не Ники. Это ее близняшка — наша Пенни. Мы потеряли ее, когда им обеим только что исполнилось пять лет.

Я стал неловко извиняться, но был прерван приходом девочки. Она уже не обращала внимания на мои брезентовые туфли. Подойдя ко мне, она положила руку на колено и объявила:

— Цербер уже дома. Мак хочет, чтобы и вы с Кеном возвращались.

— Спасибо, — ответил я.

По дороге обратно, пока мы шли сквозь заросли вереска и срезали путь через болото, я поинтересовался у Кена, всегда ли сигналы «Харона» воздействуют так, как я только что наблюдал — всегда ли они пробуждают спящее сознание ребенка.

— Да, — ответил он. — Но мы не знаем, почему. Робби думает, что ультракороткие волны вообще имеют целебные свойства, но Мак с этим не согласен. Он считает, что сигналы устанавливают связь между Ники и тем, что он называет Шестой Силой, а у девочки она стала вдвое интенсивнее после смерти сестры-близнеца.

Кен рассуждал об этих невероятных теориях, как о самых обыкновенных вещах.

— Так вы полагаете, — спросил я, — что когда девочка принимает сигнал, ее сестра как бы воскресает?

Юноша рассмеялся. Он шел так быстро, что я едва поспевал за ним.

— Вампирчики и привиденьица, — хмыкнул он. — Бог мой, конечно же, нет. От бедной Пенни не осталось ничего, кроме энергии, которая все еще как-то привязана к ее живой сестре. Вот почему Ники — такая ценная морская свинка, — он посмотрел на меня и улыбнулся. — Когда я уйду, Мак хочет перехватить и мою энергию. Не спрашивайте как, — я не знаю. Но я не против — пусть попробует.

Мы продолжали шагать. Прокисший запах стоялой воды поднимался из болот вокруг нас. Ветер усиливался и клонил тростник к земле. Впереди на фоне багровеющего неба неясно чернела башня Саксмира.

В следующие несколько дней к моему большому удовольствию мне поручили заниматься блоком воспроизведения речи: загружать записями с пленок и потом программировать. Мы часто выполняли такую работу и в АЭЛ, но у этой машины словарный запас оказался намного обширнее. Сначала мы записали позывные «Говорит „Харон“», потом последовала серия цифр и, наконец, программа вопросов. Большинство из них оказались совсем простыми: «Хорошо ли вы себя чувствуете?», «Не беспокоит ли вас что-нибудь?» Далее последовали утверждения: «Сейчас вы не с нами. Вы в Тирлволле два года назад». И, наконец — команда: «Расскажите, что вы сейчас видите». Мне досталась наладка системы речи, а с программированием возился Мак. Многие вопросы казались мне нелепыми, и я гадал, какой смысл вкладывал в них мой новый шеф.