— Мой сын просит его извинить и разрешить ему по–прежнему встречаться с вашей дочерью в надежде, что их отношения будут дружескими и установятся надолго.

— Отец, — вмешался молодой человек.

— Не мешай.

Гастону понравилась сухость отеческого тона и смирение сына, тут же замолчавшего и опустившего глаза. Он с сожалением подумал, что своей чрезмерной добротой нанес вред воспитанию собственных детей. Может быть, несколько хороших взбучек сделали бы и Фредди более гибким… Но время было упущено. Министр продолжал развивать свою мысль:

— Должен признаться вам, месье… Беррьен, что мой сын намерен просить руки вашей дочери.

— Отец…

— Помолчи, когда говорю я. Я не знаю, месье Беррьен, что вы думаете на этот счет, но мне представляется, что вы не находите желательным реализацию подобного прожекта. Я говорил об этом сыну, но он и слушать не желает, в связи с чем убедительно прошу вас подтвердить ему лично, что этот союз невозможен.

— Отец! — взмолился Ги.

— Молчать! — прогремел голос сурового родителя.

Его устремленный на Гастона взгляд был достаточно красноречив, чтобы тот без труда прочел: «Ничего не зная до настоящей минуты о вашей двойной жизни, я первоначально благосклонно относился к союзу политики с индустрией головных уборов. Но теперь, когда выяснилось, что вы — организатор подпольного игорного дома, я не считаю более возможным рассматривать вопрос о породнении между нами».

Гастон Беррьен с лету ответил таким же взглядом: «Месье, никогда в жизни моя дочь не войдет в семью игрока и порочного человека, к тому же настолько лицемерного, чтобы выступать перед своими избирателями в облике деятеля, чей образ жизни может служить примером для других. Следовательно, мы согласны друг с другом».

Взгляд Ги, смотревшего на родителя, был умоляющим: «Отец, я так тебе верил, и ты обещал мне не далее как сегодня утром поддержать перед месье Беррьеном мою просьбу о помолвке с Эвелин, И вдруг ты совершенно неожиданно меняешь свое решение, не даешь мне вставить слова, и все идет насмарку. Почему?»

Пламенный оратор повернулся к сыну:

— Теперь послушай, что тебе скажет месье Беррьен. Гастону так хотелось, хотя бы из удовольствия насолить этому экс–депутату, немного поиграть с ним, сделав вид, что он не возражает против замужества дочери. Но Эвелин была ещё слишком молода. Вот достигнет совершеннолетия — тогда скатертью дорога, а пока она под опекой родителей, ей придется смириться с их волей ради собственного же блага. Поэтому он поспешно произнес:

— Молодой человек, ваш отец говорит сущую правду. Этот союз невозможен. И по одной простой причине: моя дочь уже обручена.

— Обручена! — воскликнул Ги, схватившись за сердце.

— Вот именно, и с юношей, которого она обожает. Думаю, этого объяснения достаточно? Бледный как полотно Ги встал:

— Соблаговолите извинить меня, месье. Ты не возражаешь, отец?

И он пошатываясь вышел из кабинета, оставив обоих отцов–врагов с глазу на глаз. Гастон пускал колечки своей сигарой, а Паскаль Танней барабанил пальцами по ручке кресла. Тишина сгущалась, вставая стеной между ними. Паскаль Танней спросил:

— Так анонимное письмо — это ваших рук дело? Гастон кивнул.

— И зачем же вы разбили сердца детей?

— Именно затем, чтобы избежать сцен, подобных сегодняшней. Признаю, что я своей цели не добился.

— Ясно, что сына надо куда–нибудь на время услать. Скажем, небольшое путешествие за границу…

— Отличная мысль.

— И все же! Никогда бы не подумал, что вы и хозяин игорного дома…

— А я никогда бы в жизни не подумал, что человек консервативных убеждений, женатый, глава семейства, способен забавляться с девочками.

Танней отшатнулся:

— Месье! Вы не отдаете себе отчета в своих словах! Убедительно прошу взять их обратно! Гастон не удержался и подмигнул:

— Она блондинка, по имени Жильда. Объем груди — девяносто восемь, талия — пятьдесят шесть, бедра — девяносто пять, рост — метр семьдесят два босиком. Специализируется…

— Хм. Чего вы добиваетесь?

— Ничего. Но если узнает мадам Танней… Уверен, что она огорчится. А уж если об этой маленькой тайне пронюхает какая–нибудь газетенка, то вы сами представляете, какие будут последствия.

Тайней агрессивно вскинул подбородок:

— Вы шантажист, месье!

На Гастона сразу же нахлынули неприятные воспоминания. Он покачал головой:

— Ни в коем случае. Ненавижу шантаж в любой форме Речь идет о сделке. Ваше молчание — за мое.

— Даю вам слово. Впрочем, у меня безвыходное положение.

— И ещё вдобавок — твердое обещание немедленно избавить меня от вашего сына. Я не хочу больше, чтобы он увивался вокруг моей дочери. Особенно учитывая пример отца

Уязвленный папаша потупился. Еле слышным голосом он обещал

— Сегодня же вечером он уедет за границу.

— И наконец, — продолжал шляпник, — надеюсь, что вы останетесь моим клиентом как в отношении головных уборов, так и… в остальном. Я в вашем распоряжении, дорогой месье. Вы можете рассчитывать на мою полную лояльность и не бойтесь ею злоупотребить.

— Месье, вы достойный светский человек.

— Такой же, как и вы. В следующую пятницу мы организуем небольшой сеанс в Гурней–сюр–Марн. Ваше присутствие доставило бы нам удовольствие…

Почтенный Тайней проконсультировался со своей записной книжкой — не занят ли он в этот день.

— Да, — ответил он, — это вполне возможно. В прошлый раз я замечательно провел вечер.

— О! Эта Жильда очаровательна. Весьма достойная особа и вынуждена к тому же содержать своих родителей.

Шляпник проводил посетителя до двери магазина. Мадемуазель Роза прошла вместе с ним в кабинет и с беспокойством поинтересовалась:

— Ничего серьезного?

— Нет, а что?

— Молодой человек, кажется, был потрясен. Уходя, он шептал: «Сейчас же поговорю с ней, и пусть она все объяснит…» Он и шляпу купил.

— Ну и чудесно. За дело. Так что он сказал? Что собирается переговорить с моей дочерью? От него…

Он снял трубку телефона, набрал номер и ошеломил от–зетивпгую на звонок Франсуазу:

— Он уже пришел?

— Кто это «он»?

_ - Танней–младпшй.

_ Ах, жених Эвелин? Да, только что. Поднялся в её комнату поговорить. Но после…

Гастон бросил трубку, стремительно выскочил в магазин нахлобучив по пути шляпу. Ну нет, он не позволит этому сопляку все поломать! После стольких треволнении только этого ему недоставало. Он подозвал такси.

* * *

Войдя в прихожую дома, Гастон степенно повесил головной убор на вешалку, убедившись, что там уже было три шляпы, и все — не его. Он рванулся к лестнице, и в этот момент на верхней ступеньке появились жена и их семейный врач с докторским саквояжем в руках. Кровь застыла в жилах Беррьена. Уцепившись за перила, он сдавленным голосом крикнул:

— Ее удалось спасти, доктор?

Белоснежные брови врача взлетели высоко вверх к залысинам:

— Кого, дорогой месье?

— Да Эвелин же!

— Насколько мне известно, Эвелин ничуть не больна.

Гастон позволил своей крови потеплеть и шумно, с облегчением, вздохнул. Значит, вопреки его опасениям, Эвелин не пыталась свести счеты с жизнью. Тогда это сделал Ги Тайней, а до него ему не было никакого дела. Он спросил:

— Так в чем же дело? Кто заболел?

— Фредди, но ничего страшного. Он подцепил желтуху.

— Банальная вирусная инфекция, — прокомментировал доктор, спускаясь по лестнице. — Три недели отдыха Молочная диета.

* * *

Чуть поколебавшись, Гастон распахнул дверь в комнату Эвелин. Его отцовский взгляд мгновенно схватил все детали представшей перед ним картины. Эвелин сидела на кровати, поджав под себя босые ноги. Ее длинные волосы спадали на плечи. На ней был красивый пуловер и черная юбка. Ги Танней примостился на ковре, положив голову на колени его дочери, которая с блаженной улыбкой ласкала его шевелюру. Гастон взорвался:

— Ну, молокосос! А я–то считал, что расставил все точки над «i»! Доставьте мне удовольствие — немедленно удалитесь, да поживее! Потому что моя дочь не желает вас видеть!