Через час, вернув Дымову «наган» и отправив его в дозор, командир созвал Большой военный совет.

– Ну что, ребята, что делатьто будем? – начал он, обводя всех тяжелым, измученным взглядом. Даже наш несгибаемый Александр Николаевич, ветеран многих никем и никому не объявленных войн, попал в ситуацию, в которой он не знал что делать. Нет в уставе и специнструкциях разделов «Действия диверсионноразведывательной группы в тылу врага в семидесятилетнем отрыве от своих войск». Нету!

Первым слово дали Казачине как самому младшему, и к тому же у него был наименьший стаж в команде.

– Честно скажу, мужики, я пока не знаю, что сказать… Какие у нас варианты есть?

– Тогда давайте Тоху послушаем, как самого в этих альтернативностях и историчностях подкованного, – предложил Алик.

– Тоша, рассказывай! – попросил командир.

«Ну что все я да я? Мне бы нажраться и забыться… У меня сын маленький и жена молодая там остались… Знал бы, кто такую подляну устроил, – даже нож бы не доставал, так бы своими редкими зубами и загрыз!» – вот с таким винегретом в голове я и начал свою «эпохальную» речь.

– Обрисую всю глубину нашего анального падения, – усмехнувшись, начал я. Как говорит один из моих лучших друзей: «Он и на своих похоронах будет шутить… Чтобы народу скучно не было». – Начнем по порядку. Первое – будет ли возврат – нам неизвестно. Второе – привязан ли он к конкретному месту – мы не знаем. Третье – связан он с кемнибудь из нас – непонятно.

Что же нам известно? Нам известно, что мы – в начале июля одна тысяча девятьсот сорок первого года. Мы знаем, что советские войска – почти в двух сотнях километров на восток, за Березиной. Да и то они недолго там продержатся.

– Ну, последнее, до настоящего момента, было известно только тебе, – буркнул Док.

– Командиру и Бродяге с Люком – тоже. Они в училище должны были проходить… – парировал я.

– Тош, это когда было. Тридцать лет назад… – ответил любимый командир, – да и девками окрестными я тогда был больше озабочен, чем тонкостями оперативного искусства. Так что ты у нас теперь основной справочник.

– Ага, не хрен шкафами с книгами было хвастать! – подсластил пилюлю Док.

– Ладно, проехали, – весьма покладисто согласился я. – С вопросом «Кто виноват?» мы почти разобрались. Переходим к другому классическому вопросу – «Что делать?». Вот тут у нас широчайший выбор вариантов. Первый – сидеть на месте и ждать, что все само образуется. Правда, еды у нас на три дня и немцы вокруг. Да и через три месяца станет несколько прохладно.

Вариант второй. Активно врастать в окружающую действительность. Возможен подвариант: врастать, но регулярно являться на это место, в надежде, что перенесет обратно. Или неактивно врастать и проверять. Можно голосовать! Кто за первый вариант – прошу поднять руки!

Как хорошо, что друзья у меня – реалисты. Перспективы прожить неопределенный промежуток времени в лесу, в центре охваченной самой страшной из войн страны, они оценивали правильно, поэтому ни одной руки я не увидел.

– Что ж, переходим ко второму варианту. Активное врастание – это прорыв на ту сторону или создание партизанского отряда. Но можно и в полицаи пойти…

– Так, марсианину больше не наливать! – откомментировал мои последние слова Док. – Я так понимаю, хер официр шутит так плоско?

– Правильно, Сережа, понимаешь. Но я должен обрисовать все варианты. На ту сторону нам нельзя – у нас, кроме усов, лап и хвоста, других документов нет. Пока. Но можно нарисовать. Правда, как бы ни приукрашивали родную страну патриотические историки, шансов встать у нас лицом к грязной кирпичной стенке – несколько больше пятидесяти процентов. А я с такими шансами за стол не сажусь.

А вот в партизанском варианте смысла, на мой взгляд, больше. Зарекомендовать себя, обрасти легендой – и угу!

Бродяга откашлялся и взял слово:

– Ну, тема понятная нам и близкая. Только зачем ты пареньку этому – ментенышу – про спецгруппу НКВД наплел? Он же теперь на нас как на богов смотрит, разве что не уверен – мы сейчас пойдем Гитлера убивать или до завтра подождем… Особенно после того, как ты тех двух фрицев в ножи взял.

Поскольку, как потом выяснилось, о моих геройских похождениях Люк с Тотеном рассказали только Фермеру и Бродяге, остальные с некоторым недоумением уставились на ШуруДва.

– Непоняяял… Какие ножи? – Док был явно удивлен. Конечно, одно дело трындеть вечерком у костра, обсуждая собственную крутизну, или флудить на форумах в Интернете, и совсем другое – внезапно узнать, что сегодня рано поутру твой друг зарезал двух человек, после чего спокойно устроил себе сиесту. Я его гдето понимаю… Я, честно говоря, сам от себя охреневаю.

– А ты думаешь, откуда у нас карабины взялись? Из сельпо? Или они в здешних лесах сами через мох пробиваются? – осадил Серегу командир. – Тоха и Люк сегодня по холодку пробежались и трех немцев завалили. Но к делу это сейчас отношения не имеет. Продолжайте, товарищ старший лейтенант.

– Саш, а что так официально? – удивился я.

– Не понимаешь? А пусть все привыкают. Я – майор ГБ, ты – старший лейтенант, Люк и Шура – летехи… Хотя для Бродяги такое звание – это несерьезно… Капитаном будешь?

– Ну, поармейски – это подпол… Пойдет, как раз мое.

– Далее. Тотен и Казачина – сержанты. Ну а Док – ты кто у нас по военноучетному столу?

– Старший лейтенант медицинской службы.

– Значит, будешь капитаном, – заключил щедрый Фермер.

– Военврач третьего ранга, – поправил его я.

– Нехай третьего. Итак, на чем мы остановились?

– На партизанщине, Саша. Поскольку некоторые из нас обладают недюжинными познаниями в таком благодарном деле, как диверсии и саботаж… – я кивнул в сторону отцовкомандиров, – то создание инструкторского центра было бы весьма кошерным делом. Вопрос в том, как нам нарыть полномочия из центра и где найти партизан.

– На последнее мы можем сержанта этого напрячь. Я его уже вербанул… – лениво протянул Бродяга.

Хм, немудрено, майор (а по выходе в запас и подполковник) из «Альфы» с тридцатилетней выслугой и сопливый сержант из райотдела. Вы бы на кого ставки делали?

– Пока же предлагаю перенести операционную базу на смолокурню. Она тут в паре километров. И потренироваться на кошечках.

– Это в каком смысле? – спросил командир.

– Устроить пару диверсий на дорогах и наведаться в село за жрачкой. Пока немцы все не вымели и полицаев не организовали. Тем более что части народа надо пообтесаться.

Сказано – сделано! Великая всетаки вещь – дисциплина! Есть цель, есть приказ, и переживания и рефлексии посланы куда подальше… Плакать будем позже… Ох будем…

* * *

Пока готовился обед и собирались вещи, я подошел к Бродяге с целью выяснить некоторую несуразность, смущавшую меня.

– Шур, а Шур, слушай, а ты не узнавал у мента нашего, что это он в одиночку по лесам с архивом мотался?

– Да ему предписание мобилизационное пришло, а его на отделе бросили. Щенок он еще. Я его поспрошал плотненько. Дескать, не много ли на себя, сержант, берете. Ну, он и хрупнул. Говорит, мол, в удостоверении «НКВД» написано, а в тонкости мало кто лез. Не до них было. Они же в «котле», почитай, две недели сидели. А начальство ноги сделало. Не все, конечно. Пацанчик чуть не плакал, когда рассказывал. Сквозь людей, суки, на машинах уезжали. Да только немцы к тому моменту уже многие дороги перекрыли и фальшивые блокпосты поставили для отлова советскопартийных руководителей. Да и наши с такими бегунками сильно не церемонились.

– Понятненько. А как тебе мальчик показался?

– Сосунок, но с характером. Он в органы по комсомольскому набору попал. Образованный – семилетку закончил. А его – из Питера да в Мухосранск. Сержантом в райотдел. Правда, как я понял, он парнишка толковый. Ну, будем посмотреть.

– Ну, сержант – это здесь командирское звание и знаки различия лейтенантские, так что не все так печально для него было. До войны, конечно. А сейчас, если его поймают, даже в лагерь военнопленных не повезут – либо на месте пристрелят, либо «колоть» будут не подетски.