«Дачия» делает резкий, эффектный вираж, шины визгливо тормозят по асфальту прямо как в американском кино. Этот вираж повернул в другую сторону и мои мысли — Лили… Искала меня, бедняжка. Вот вечер уже, она меня ищет, она любит меня, а я даже не вспомнил о ней… У нее все основания раз и навсегда порвать со мной, не спорю. Но с другой стороны, что я-то могу поделать?! Сменить профессию? Увы, скорее мне остается другой выход… Но нет, нет, от Лили я не отступлюсь, что бы там ни было!..

Мы собрались вчетвером у меня в кабинете: прокурор, Григораш, Поварэ и я. Изысканное мужское общество. Правда, из напитков на столе лишь кружка с водой из-под крана, из которой мы по очереди утоляем жажду.

— Мы его ждем не дождемся, — встречает меня с ехидной улыбочкой прокурор, — а он в это время наслаждается где-то свежим шницелем по-министерски…

— Неплохо бы! — вздыхаю я и тянусь к кружке с водой.

— Она тебе опять звонила… сам знаешь кто, — с укоризной сообщает Поварэ.

Но мне сейчас не до Лили. То один, то другой из нас вскакивает из-за стола и нервно вышагивает по комнате. Я начинаю с прокурора и прошу его рассказать как можно подробнее, что приключилось на улице Икоаней.

— Как мне ни жаль огорчать вас, капитан, но… Лукреция Будеску не вернулась из церкви. Пять минут назад я опять звонил ее хозяевам — она еще не возвращалась. Поскольку дело требует, чтобы мы покончили хотя бы с ее показаниями, я стал ее разыскивать. Я съездил в церковь, которую она обычно посещает, говорил со священником. Он хорошо знает Лукрецию Будеску и видел ее молящейся в церкви около четырех часов дня… Но с тех пор…

В памяти у меня вновь всплывает диагноз, поставленный Петронелой Ставру своей «сопернице»… Но если даже он верен, куда могла исчезнуть Лукреция Будеску?!

— Что будем делать? — спрашивает прокурор неизвестно кого.

— А что нам остается делать? Набраться терпения и ждать, пока она объявится.

— А протокол?! — настаивает Бериндей. Беспокойство прокурора нетрудно понять. На данном этапе это дело числится столько же за прокуратурой, сколько и за нами. Лишь в случае, если бы был составлен с соблюдением всех формальностей протокол — а без подписи Лукреции Будеску под своими показаниями это невозможно, — лишь в этом случае дело автоматически перешло бы в производство угрозыска.

— Надо ждать! — повторяю я.

— Где ее черти носят?!

Этот вопрос Поварэ адресует, по всему видать, персонально мне. Я мог бы ему ответить шуткой, но сейчас ни-кому из нас не до шуток. И тут мне приходит внезапно неожиданная мысль: если Петронела Ставру права насчет психической неуравновешенности Лукреции Будеску, стало быть, старую деву надо искать у смертного одра Кристиана Лукача. Я делюсь этой идеей с остальными.

— Я думаю, что из церкви она пошла в морг или же в кладбищенскую часовню, если старик Паскару успел перевезти туда тело покойного.

Я опасался, что в ответ увижу на лицах моих товарищей ироническую усмешку. Но этого не случилось.

— Послушаемте-ка, что хочет нам сообщить Григораш. Тот сидит, свесив ноги, на столе Поварэ, устало глядя в пол.

— Можно считать точно установленным, что шприц, найденный на крыше мансарды, в тот, которым был сделан укол морфия Кристиану Лукачу, — один и тот же. Химический анализ подтвердил наличие в шприце следов морфия… Бот и все.

Я вскакиваю со стула в полном разочаровании:

— Как то есть все?!

Григораш усмехается из-под усов, и в его усмешке я угадываю еще какой-то сюрприз:

— Не все, так не все… будь по-твоему. Так вот, на металлической коробке, в которой был найден шприц, обнаружены легко опознаваемые отпечатки пальцев. Дактилоскопическая экспертиза установила, что эти отпечатки принадлежат… Кристиану Лукачу.

Услышь я это не из уст Григораша, а от кого бы то ни было другого, я бы решил, что это шутка.

— Да, но в таком случае… — Я так огорошен этим оборотом дела, что не в состоянии додумать до конца собственную мысль. Но Григораш понимает, что я имею в виду, и утвердительно кивает мне головой: «Вот именно!»

— Таким образом, мы опять имеем дело с самоубийством!.. — горестно договаривает за меня Бериндей, не пытаясь даже скрыть своего огорчения.

Господи, опять все пошло вкривь и вкось! Пока мы имеем лишь одну более или менее определенную формулировку: двузначный случай! Запутанное дело, как уточнил свое заключение медэксперт Хория Патрике. Стало быть, рано я радовался, решив, что отмел эту формулировку, предложив свою: несчастный случай вследствие неосторожности или халатности, приведшей к смертельному исходу. Меня вдруг охватывает бешеный гнев против Патрике, будто именно из-за него мы вновь и вновь спотыкаемся то об один, то о другой из этих двух вариантов: самоубийство или убийство…

— Выходит, он сам с собой покончил, я имею в виду по собственному желанию… — мямлит огорченный прокурор.

В разговор вмешивается Поварэ, который до сих пор хранил молчание, что в принципе ему совершенно не свойственно:

— Казалось бы! Но позвольте обратить наше внимание на одно весьма, я бы сказал, сбивающее с толку обстоятельство…

— Одно!.. — бормочу я с горькой усмешкой.

Но Поварл настаивает на том, чтобы ознакомить нас со своим странным обстоятельством.

— Мы предположили, что Лукач прибегнул к уколу, поскольку у него был приступ почечной колики… Но если это так, то зачем ему себя убивать?.. Если же он хотел не избавиться от боли, а покончить с собою, зачем ему надо было выбрасывать за окно шприц?..

Замечание моего сотоварища не лишено логики, но, к сожалению, лишь подкрепляет точку зрения доктора Патрике.

Прокурор ищет ответа на свой собственный вопрос:

— Кристиан Лукач находился под воздействием наркотика. Возможно ли теперь воспроизвести все, что творилось в его вышедшем из-под контроля сознании?!

Та-ак… И Бериндей прав! Все правы! Но более всех прав опять же судмедэксперт: дело запутанное. С трудом подавив в себе яростное желание прибегнуть к непарламентским выражениям, вопрошаю почти на грани отчаяния:

— Тут возникают по крайней мере три вопроса: кому было необходимо выкрасть выброшенный на крышу шприц? Зачем это ему было необходимо? Кто мог знать, что самоубийца выбросил его именно туда?

Прокурор дополняет меня:

— К тому же может быть, что никто и не пытался выкрасть шприц, а просто хотел удостовериться, обнаружили ли мы его.

— В любом случае одно несомненно: тот, кто проник в опечатанную квартиру Кристиана Лукача, находился в его мансарде и во время самоубийства и собственными глазами видел, как самоубийца выбросил коробку со шприцем на крышу…

— Стоп! — перебивает наши размышления Григораш. — Должен довести до вашего сведения еще один вывод экспертизы. Вы слишком увлеклись, иначе бы непременно сами догадались задать мне этот вопрос… Вы забыли об отпечатках пальцев на самой ампуле из-под морфия.

Я делаю суровое лицо, словно мне нанесено личное оскорбление:

— Вы нам представили неполный отчет об экспертизе?!

Даже не обратив внимания на мое негодование, Григораш продолжает:

— Вы забыли об ампуле и об отпечатках пальцев, обнаруженных на ней. Вы забыли спросить у меня, отличаются ли отпечатки на коробке от отпечатков на ампуле. Так вот, довожу до вашего сведения: между ними нет ничего общего.

Тут я уж и вовсе теряю над собою власть:

— Ну удружил, Григораш, спасибо!.. Как будто все, чем мы занимаемся, и так не преследует единственную цель — доказать, что доктор Патрике прав, нацепив свой ярлык на труп Кристиана Лукача!

— А я и заслужил твою благодарность, — перебивает меня Григораш, — не я бы, так вы и не заметили бы сгоряча, что в своих рассуждениях опускаете важнейшие стороны вопроса… Тебе не терпится все решить, все разгадать одним махом. Ну так вот, отпечатки на ампуле доказывают неопровержимый факт: кроме Кристиана Лукача, в мансарде находился еще кто-то. К тому же вспомните — доктор Патрике установил, что Лукач не мог сам себе сделать укол в то место, куда он был сделан!