На совхозной ферме определили Синице коня. Не коня — кобылу. Пожилую понурую клячу с просевшей спиной. Заведующий долго вчитывался в старческие каракули, будто пытаясь постичь некий скрытый смысл, поскреб кончик носа и кликнул конюха:

— Гниду дай ему…

На самом деле лошадь звали Гнедкой, за гнедой ее окрас. Конюх вручил повод, приободрил:

— Лошадка послушная, спокойная… Послужит… Кабы не сдохнет…

Взялся Синица за недоуздок, покосился скептически на свое приобретение. И поймал в ответ такой же полный энтузиазма взгляд огромного глаза. Ладно, подружим как-нибудь…

Раздобыл Синица кое-какую упряжь, ржавое косье, потому как сено теперь нужно сушить на зиму. В продторге отоварил на пайки полмешка кукурузы да пшеницы немного — хлеб попробует печь. Навьючил новую свою подругу и собрался в обратную дорогу. По пути заглянул в библиотеку, поменять книги да занести Коганычу мешочек соли.

Последнее время Синица испытывал необоримую потребность в чтении. Он почитывал и раньше, с книгой в руках провел детство, но как-то так, прохладно, особенной страсти за собой не отмечая. Здесь же на него нахлынул прямо-таки какой-то голод. Мозг требовал пищи, вероятно, реагируя на отшельничество, на недостаток общения. Синица боялся, что председальша прознает про эту его слабость и запретит пользоваться поселковой библиотекой. Боялся сильно, наверное, также, как возвращения в лагерь, поэтому проскользнул в здание конторы неслышной серой тенью, вдоль стеночки.

Синица вышел за околицу далеко за полдень, не слишком, впрочем, опасаясь быть застигнутым сумерками в пути — дни в начале лета стоят долгие, а ночи светлы. В крайнем случае, дошагает и впотьмах, благо, дорогу знает. Лошадка послушно тупала следом, повод не тянула, честно выполняя свою работу. У приметной выкрученной ветром сосны Синица остановился. Здесь он обычно оставлял винтовку, не рискуя брать ее с собой в поселок. Машинка заняла привычное место на плече, ободряюще похлопывала в такт шагам. Вертухаи, лагерь, председательша разом отошли на второй план, Синица снова ощущал себя в своей стихии, ощущал себя свободным.

Вот ведь что за человек эта Вера Алексеевна!.. В поселке ее уважали и боялись. Но уважали, все же, больше. За прямоту, за честность, за привычку все доводить до конца. Поговаривали, что работала она раньше в чистке. Да не просто бумажки перекладывала, а самым настоящим оперативником. Со всей полнотой полномочий. Врали или нет, но вроде когда случились у нее разногласия со старшим сыном на идеологической все почве, со всей илларионовской бескомпромиссностью принесла она его в жертву идеалам. Своими, можно сказать, руками. Сына приговорили к расстрелу. Вера Алексеевна перенесла тяжелейший криз, едва выжила, ушла из органов. И якобы после того случая потеряла способность спать. Совсем. Слухи это, опять же, или нет, но никто в поселке ее спящей не видел. Двужильная старушка держала поселение железной дланью, недремлющим оком своим присматривая за всем и каждым, успевала везде и выказывала фантастическую осведомленность по любому вопросу. Авторитет ее был непререкаем, спорить с ней отваживались немногие. Тем большей загадкой оставалось для Синицы, почему же Вера Алексеевна так с ним либеральничает. Впрочем, Синица, прекрасно отдавал себе отчет, что однажды эти игры кончатся. И кончатся плохо.

Синица остановился. Что-то его тревожило. Всю дорогу от поселка он испытывал странное гнетущее беспокойство. Синица прикрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям. Так, где плохо, впереди или сзади? Плохо было сзади. Ага, вон оно что… Не иначе, пустилась Вера Алексеевна на хитрость…

Синица устроил засаду на прямом участке пути. Лошадку отвел в сторону, сам забрался на пригорок, пристроился в засидке из-под солнца. Отсюда, с упора он снесет комару левое яйцо. Может, конечно, он и надумал все, может, и нет никого за ним. Поглядим… В любом случае, в таком деле лучше перебдеть, чем недобдеть…

За ним шли двое, уверенно читая следы. Налегке, в камуфляже, с автоматами. Один остановился, обозревая окрестности, снял с пояса флягу, глотнул… Синица целился очень тщательно, знал, если убьет, путь в поселок ему заказан навсегда. Приклад толкнул в плечо, пробитая фляга завертелась пропеллером, покатилась по земле. Секундой позже раскатилось по округе эхо. Преследователи присели, как подкошенные, сорвали с плеч оружие. Но понять, откуда стреляли, им не было никакой возможности. Перебежками от дерева к дереву они двинулись чуть в сторону, туда, где, по их мнению, прятался стрелок. Синица выдохнул и потянул спусковую скобу снова. Вторая пуля впилась в затворную раму чужого автомата. Придется, наверное, списывать…

Синицу поняли. Не совсем, видно, без мозгов. Раскинув в стороны руки, медленно пятясь задом, преследователи предпочли убраться восвояси. Заканчивать день геройской смертью в их планы не входило.

Спустившись к реке, Синица для верности двинулся не вверх по течению, а вниз. Пройдя по воде метров полтораста, выбрался на берег и, закрутив широкую петлю, встал на верный курс. На пути к заимке он проделал такую процедуру еще несколько раз. Это должно сбить возможных преследователей с толку.

Лошадку пристроил Синица в сарайчик. Починил стойло, воротину, приладил ясли, под ноги набросал подстилки, лесной душистой травы, что стояла высотою в рост. И сразу запахло домом. Теплом, навозом. По ночам кобылка уютно пофыркивала, терлась о стояк, начесывая бока. И Синица ловил себя на том, что улыбается. Беспричинно, ни с того, ни с сего. Впрочем, была, наверное, причина. Хорошо ему стало и покойно. Просто-напросто.

Под лошадку соорудил Синица небольшенькую повозку, узкую и недлинную, чтобы меж деревьев проходила удобнее. Возил на ней соль, дрова, дичину добытую. Лося здоровенного бывает, порубит кусками, закидает — и делов. Есть, поди, разница, полдня тушу переносить или один раз съездить. Такими стараниями завелся у Синицы запас почище, чем в продторге. Свиного сала ящичек побегами дикого чеснока переложенного, рыба да грибы в различных кадушках по сортам и рецептам, окорока копченые, солонина. Под домом на солнечной стороне разбил Синица огородик, лучок посадил, морковку, грядку турнепса.

Получалось все очень складно. Чересчур уж складно, чтобы длиться долго. По закону подлости, непонятному, необъяснимому, но не требующему доказательств, должно было что-то произойти. И произошло.

Началось все с малого. Синица, когда на мельнице не работал, лопастное колесо на запор ставил, чтобы передающий механизм вхолостую не изнашивать. А последнее время по ночам стало ему сквозь сон мерещиться, будто бы крутится колесо. Звук характерный, не спутаешь. Ну, всяко бывает, запор сорвет, мало ли… Выйдет Синица поутру — нет, стоит колесо по-прежнему на стопоре. Голову почешет, плечами пожмет да забудет — почудилось.

Проснулся раз, за окном луна. И явственный рокот с реки. Ущипнул себя, водой холодной в лицо плеснул. Нет, не чудится. Слышно как скрипит зубчатая передача, как жернова ходят. И вроде как кто-то что-то мелет даже. Что за шутки такие?

Синица себя трусом не считал и во всякую чертовщину не верил. А тут ноги у него враз сделались ватными и на спине зашевелились мурашки. Ну, думает, нет! Тут точки надо ставить. Здесь он хозяин! Взял манлихер, пошел.

Так и есть, работает мельница. Светло на улице, как днем, видно даже как в лунном свете мокрые лопасти мелькают. Синица в дверь. А та закрыта! Что за черт? Он плечом, дверь ни в какую. Тут у Синицы волосы на загривке зашевелились. Патрон дослал, предохранителем щелкнул.

— А ну, открывай, — говорит, — подобру!..

Хотел вроде как пригрозить, а от страха горло передавило — голос свой не узнал. Ну, он тогда и шарахнул через доски…

Толкнул Синица дверь снова, та отворилась. На сей раз легко, как и должна. Трясущимися руками зажег щепоть спичек. А внутри никого. Засветил лампадку, все закуты, все углы оглядел, пол, потолок. Доски прибиты. И дыр нет. Твою маму…