— Он тебя научит, что надо делать. Сама ничего не говори и не придумывай, не твоего ума это дело. Только, когда нужно будет, зареви, кланяйся отцу в ноги и проси… Да слушай хорошенько, что отец скажет и что Антек ему прежде говорить будет…

Так он долго ее наставлял, а сам все поглядывал в окно, — не видно ли на мосту Борыны.

— Я загляну на мельницу, узнаю, готова ли наша крупа, — сказал он. Ему невтерпеж было ждать дома.

Он шел медленно, часто останавливался и размышлял. "Кто его знает, что он еще выкинет! Меня обругал, а все-таки может сделать так, как я его научил… вот и хорошо, что при Магде разговор будет… А не сделает так, — значит, поссорятся они с отцом, и старик его выгонит…"

"Что ж, так ли, этак ли, а я все равно себе что-нибудь урву". Он радостно засмеялся, потер руки, потом плотнее надвинул картуз и застегнулся — было ветрено, и от озера тянуло пронизывающим холодом.

— Заморозки пойдут — или опять дожди? — пробормотал кузнец про себя, остановившись на мосту и глядя на небо. Тучи бежали низко над землей, тяжелые, грязносерые, как стада немытых баранов. Озеро глухо урчало, а по временам плескало волной на берег, где меж черных ольх и расщепленных верб алели платки женщин, стиравших белье, и неистово стучали вальки. На дорогах было пусто, только гуси целыми стадами копошились в затвердевшей грязи и в канавах, засыпанных опавшими листьями и мусором, да у хат шумели дети. На плетнях запели петухи, — может быть, предвещая перемену погоды.

"На мельнице я его скорее дождусь!" — подумал кузнец и пошел вниз.

Антек после ухода кузнеца принялся с азартом резать сечку и к полудню успел нарезать столько, что приехавший из леса Куба так и ахнул:

— Ну, ну! Теперь на целую неделю хватит! — радовался он так громко, что Антек опомнился, бросил работу и пошел в дом.

"Будь что будет, а сегодня поговорю с отцом! — решил он. — Кузнец — жулик и Иуда, но, пожалуй, он дельный совет дал. У него тут, наверное, и свой расчет есть…"

С этими мыслями о кузнеце он вошел в дом и, заглянув на половину отца, тотчас ушел, так как там сидело человек двадцать ребятишек; они хором читали вслух по складам. Их обучал Рох, строго следивший, чтобы они не баловались. Он ходил вокруг них с четками в руках, слушал, иногда поправлял читавших, кого дергал за ухо, кого гладил по голове и часто, садясь около них, терпеливо объяснял, что в книжке написано, потом спрашивал учеников, и дети, перекрикивая друг друга, как индюки, которых дразнят, все разом отвечали, так громко, что слышно было во дворе.

Ганка стряпала обед и разговаривала со своим отцом, старым Былицей, который заходил к ней редко — он все хворал и уже еле двигался.

Старик сидел у окна, опершись руками на палку, и водил глазами по комнате, смотрел то на детей, забившихся в угол, то на дочь. Он был сед как лунь, у него тряслись губы и постоянно хрипело в груди, а голос был слабый, словно птичий.

— Завтракали вы уже? — спросила Ганка тихо.

— Э… сказать по правде, Веронка забыла мне дать… А я не напоминал.

— Веронка даже собак голодом морит, они частенько ко мне сюда поесть прибегают! — воскликнула Ганка. Она была в ссоре со старшей сестрой еще с прошлой зимы за то, что та после смерти матери забрала все, что осталось, и отдавать не хотела… Сестры с тех пор почти не встречались.

— Да ведь и им не сладко живется, — тихо защищал Веронку отец. — Стах нанялся к органисту хлеб молотить, там его и кормят и платят по двугривенному в день. А дома столько ртов, картошки и той не хватает… Правда, две коровы у них, так что молоко есть… Веронка носит в город масло и творог, так кое-что выручает… Но мне она частенько забывает дать поесть… Оно и не диво… столько ребятишек! Она и шерсть людям ткет, и прядет, работает как вол… А мне — много ли нужно? Только бы во время да каждый день… так я бы…

— Если вам у этой суки так плохо, перебирайтесь весною к нам.

— Да я ведь не жалуюсь, не осуждаю… только… только… — Голос его вдруг осекся.

— Гусей у нас попасете, за детьми присмотрите.

— Да я бы все делал, Гануся, все! — сказал он тихо.

— В хате место есть, поставим кровать, чтобы вам потеплее было.

— Да я и в хлеву и в конюшне ночевать могу, только бы у тебя, Гануся, только бы туда уже не возвращаться… Только бы… — Он словно захлебнулся этой мольбой, и слезы закапали из впалых, покрасневших глаз. — Перину она у меня отняла, говорит, что детей укрывать нечем… Это верно, мерзли ребятки, я сам их к себе брал… да тулуп мой износился и нисколько уж не греет… И кровать у меня отобрала, а на моей половине холодно… — Дров ни одного полена не дает. И каждой ложкой варева попрекает… Побираться гонит меня, да сил у меня нет, и к тебе-то еле-еле дотащился.

— Господи Иисусе! Отчего же вы нам никогда не говорили, что вам так плохо?

— Как же… дочь она мне! А Стах — добрый человек, только все на заработках.

— Проклятая! Взяла половину земли, и пол-избы, и все добро, а с отцом вот как поступает! В суд надо подать! Они обязаны вас кормить, и топливо давать, и одежу всю, какая нужна, а мы — двенадцать рублей в год… ведь мы и долг выплатили… что, неправда?

— Правда. Вы по совести… а она и те ваши несколько злотых, что я на похороны себе берег, выманила у меня. Да и как же не дать… дочь!

Он замолчал и сидел, съежившись, похожий скорее на кучу тряпья, чем на человека.

А после обеда, как только пришла жена кузнеца с детьми, старик взял узелок, который ему тайком собрала Ганка, и потихоньку выбрался из дому.

Борына к обеду не пришел.

Жена кузнеца решила ждать его хотя бы до ночи. Ганка наладила у окна ткацкий станок и протягивала основу. Она только изредка и несмело вставляла слово в разговор Антека с сестрой. Антек изливал перед Магдой свои обиды, а та ему поддакивала. Но это продолжалось недолго, потому что пришла Ягустинка. Войдя, она сказала как бы между прочим:

— А я от органиста к вам забежала, меня туда стирать позвали. Видела сейчас у них Мацея и Ягну — приходили на свадьбу звать. Органист обещался. Ясно — богатый к богатому тянется! И ксендза тоже звали.

— И его! — воскликнула Ганка.

— А что же, святой он, что ли? Сказал, что, может, придет. Почему не пойти — или невеста не хороша, или на эту свадьбу угощения хорошего не поставят?' Мельник и мельничиха тоже обещались с дочкой прийти. Ого! С тех пор как Липцы стоят, никто такой свадьбы не видывал! Уж я-то знаю, мы с Евкой, мельниковой работницей, стряпать будем. Поросенка им Амброжий заколол, колбасы готовят…

Ягустинка замолчала, так как никто не поддерживал разговора, не спросил у нее ничего. Все сидели хмурые. Она внимательно всмотрелась в их лица и воскликнула:

— Эге, да у вас тут что-то затевается!

— Затевается или нет, дело не ваше! — ответила Магда так резко, что Ягустинка обиделась и ушла на другую половину, к Юзе, расставлявшей по местам скамьи и табуретки. Ученики Роха уже разошлись, а сам он побрел в деревню.

— Конечно, отец на себя денег не жалеет, — сказала Магда с досадой.

— У него на все хватит! — заметила Ганка и сразу осеклась, напуганная грозным взглядом Антека. Они сидели, почти не разговаривая, и ждали. Порой кто-нибудь скажет слово, — и опять наступало тягостное, беспокойное молчание.

На крыльце перед окнами Витек с детишками Ганны проделывал такие штуки, что Лапа заливался оглушительным лаем.

— Денег у него, должно быть, немало, — все что-нибудь продает, а тратить не тратит.

В ответ на слова сестры Антек только рукой махнул и вышел на крыльцо. Тошно ему было в четырех стенах, и росла в нем какая-то тревога, и страх — он и сам не знал, перед чем. Он с нетерпением ждал отца, но в душе был рад, что его так долго нет. Не о земле ты думаешь, а об Ягусе, — вспомнились ему слова, сказанные вчера кузнецом.

— Брешет, как собака! — крикнул он вне себя.

Он принялся конопатить стены со стороны двора. Витек подносил ему сухой мох и листья, набирая их из кучи, а он их запихивал в щели и закладывал щепками. Но руки у него дрожали, он то и дело бросал работу и, прислонясь к стене, смотрел в сторону озера: между облетевших деревьев ему видна была Ягусина хата.