Помолчав, сказал:

— Это ить горе-горькое увидеть своих дорогих убитыми!

Мы с котом, не сговариваясь, с двух сторон обняли его, я за плечи, а кот лапами за руку.

— Может, не стоит, тяжко же такое вспоминать? — Знаешь, сколь я это в себе носил, договорю ужо. Батюшка с пятью стрелами в груди, а мамушка рядом, тожеть со стрелой, а Коську с сестрицами я так и не нашел. Онемел я тогда от горя-то, видеть никого не мог, и попросился сюда вот, Богинюшкино озеро-то приглядывать, да с отшельником Ринтом кров делить. Ринт какие-то все заклинания новые придумывал и испытывал, я с домом по хозяйству, эдак полста лет и прожили, а потом чегой-то у Ринта не пошло, нашел я его в опытной уже холодного. И такая тоска меня взяла, что я и уснул с горя, ну это как бы в спячку впал, думал годочка на 2–3, а оно вона как вышло. Богинюшка на меня теперь серчает, ладно хоть дом начал меня принимать.

— А бунт-то из-за чего произошел?

— А из зависти и подлости нашей, чего ж ещё может быть? Она, Бастика-то наша, Богинюшка славная и добрая, мы ж за ней как беззаботно жили, да вот нашелся завистник один, начал подбивать всяких непотребных личностев на бунт, да какими-то посулами сумел договориться с чарфами, энти-то всегда недовольны были, что Богинюшка их на Дальний материк загнала. Оне как бы и люди и нелюди, в то время имели крылья, а поскольку были зловредные, Бастика их и наказала, а материк-от пустынный, горы почти везде, хозяйствовать они не хотели и не любили, вот на их злобе и алчности и сыграл отступник-то. А ить был в любимчиках у Богинюшки, да… Ну и среди лиардцев нашлися недовольные и алчные, вот и завертелося в один момент по всему Лиарду, в столице-то проспали, энти, сыскные, а пьяные да наглые начали громить дома, убивать и грабить. Войско с границы уже шло на подмогу — у нас ить мирно было, только и были служивые, что на границах, для порядку, ну а пока только мы, ведовые и дворцовая охрана и встали супротив бандитов-охальников. Мастеровые и те, кто похрабрее, тожеть стали к нам пробиваться, а мы, уже все ранетые, потихоньку отходили к храму Бастики. Богинюшка-то наша как бы два лика имеет: один вот как людской — ох и красива она, а второй вот, как Степка, только поболе будет в размерах и черна как ночь, такая гибкая вся, как вода, текучая. А в храме том были служительницы и кошки, завсегда там их много было, их баловали все, ну вот они и встали в дверях храма, как вон Степа, выгнулись и шипели, да только куда им против чарфов, не сладить малым с ними было, но кошки их славно отделали, хоть и самих живыми-то почти не осталося, а служительницы наравне с нами защищали Богинюшку. Да… Нас ужо горстка оставалась, а энти богомерзкие рвались к Богинюшкиной статуе, один самый злобный замахнулся, чтобы кинуть в статую булыжником и заорал, что дескать, сравняем с землею все и тут вот и случилося… мы-то спиной стояли не видели, только как ветер из-за нас вырвался и шипение раздалося: «Как посмели вы, мерзкие твари, в моем доме пакостничать? Моих служительниц и имеющих мой облик зверюшек сгубить?» Энтот, с булыжником-то закаменел и вмиг пылью осыпался, вот тогда взвыли все нападающие и повалилися на колени, а из-за нас выпрыгнула черная, сильно злая кошищща, глаза красные, из них молнии летят, только повела по сторонам-то, и все чарфы уменьшились, стали этими мерзкими, что ночью летают, а днем спять книзу головами. А Богинюшка и сказала: «Сильно вы меня разостроили, не помните вы добра, не хочу я вам боле помогать и защищать, и будет так, пока не родится от иной и истинно поверившего в меня, имеющего две пряди в волосах, тот, кто объединит всех, тогда я и вернуся, а пока нет моего прощения вам, я сказала!» Тут в энту самую минуту в храм ввалились барсовые и пали в ноги Богинюшке, старший из барсов и молвил так: «Прости, нас, Великая, поздно пришла к нам весть, что объявилися у тебя враги, припоздали мы немного, но вот наше оправдание» — он швырнул голову отрубленную негодяйскую. У Богинюшки-то краснота из глаз исчезла, молвила она тогда: «За верность вашу не стану лишать вас моих святилищ, всем, кто меня до конца защищал, дарую удачу в делах и семейной жизни. А за слуг моих, безвинно погибших, она махнула хвостом, не бывать на этой земле моим ликам!»

И исчезла, и все бунтовщики точас и в пыль обратилися. Мы-то убитых да ранетых начали выносить, уж больно в храме-то дух тяжелый стал, вот все как вышли, он, храм-то и рухнул, да прямо на мелкие камни и рассыпался. Мы-то потом узнали ужо, что, кроме барсовых владениев, везде, по всему Лиарду храмы-то и рассыпалися. Вот тогда и погрузилися все в траур, Богинюшка наказала. А барсовые с той поры в храмы Богинюшкины людишек-то и не пускают, они-то и не против бы, а какая-то стена не дает людям-то в храм войтить. Вона как, бунт отразился. А в Лиарде сколь не пыталися храм хоть один возвести Бастике, рушилися, сейчас-от не знаю, может и сменила гнев на милость Богинюшка, надо вот Пола попытать, я ить не при делах! А кошек тогда совсем мало осталося в миру-то, да и плодиться они стали мало, видать тоже обида большая на людишков-то у них завелася.

— А вот вы-то как оказалися у нас в миру?

— Да, случайно, ошиблись ваши маги или кто там ещё, стопроцентно. Мы со Степкой ездили на базар, есть у нас недалеко село, где по четвергам базар бывает, и цены подешевле, и выбор хороший. Степа в машине сидел, а я прикупила и вещи, и кой чего поесть, приехали домой, Степа уже возле крыльца был, а я с сумками сзади шла. Возле лица какая-то паутина зависла, голубоватая, я отмахнулась рукой, а она возьми и прилипни к лицу, поставила сумки и полезла за платком, и не смогла руку поднять, как онемела она, паутина как живая по мне поползла. Соседка цветы поливала, я ей шумнула, чтобы меня из шланга окатила — на улице-то под сорок жары, а вода как бы о щит какой-то ударяется, на меня ничего не попадает. Вот тут я запаниковала, а паутина, облепив всю, начала как бы в воронку закручиваться, все мельтешит перед глазами, куда-то проваливаюсь, и сверху на голову сваливается кот, сознание отключается. А очнулась уже на полянке, кот надо мной слезы льет и не мяукает, а человечьим голосом причитывает, что пропадет без меня. Представь: все кружится перед глазами, страшно болит голова, и как довесок — говорящий кот. Впору опять отключиться. Кой-как собрала себя в кучку, полусидя воду пью, кот у меня догадался лапой подкатить бутылку с водой, а тут из ниоткуда появляется нечто — какая-то непонятная фигура из палок и сучков с зеленой паклей на верхней части и чего-то то ли скрипит, то ли квакает, а видя что мы не понимаем, тянет ко мне свои сучки, обхватывает голову, и опять я уплываю от дикой боли в голове. Оказывается, это мне так в голову вкладывали умение ваш язык понимать. Пол потом уже объяснил, что такое действие безболезненно обычно бывает, а когда кот запрыгнул в эту воронку мне на голову, чего-то при переносе сбилось, отсюда и дикая боль в голове, ну и плюс мой возраст. Вот все и наложилось. Когда опять очухалась, слышу, Степа шипит, ругается на Пола, типа что всех уроет, а тот ему объясняет про этот перенос-переход. А обличье Пол уже человеческое принял, он так сучками-палочками нашу реакцию на него проверял, потом он нас сюда привел, на твою полянку-вотчину. То что я здесь по ошибке, сомнений не вызывает, зачем здесь шестидесятилетняя пенсионерка, которой жить-то осталось не так и много, Пол обещал найти того шутника и вернуть меня назад, я так домой хочу! Только вот сказал, быстро не получится, с половину нашего года надо подождать, будем надеяться, время быстро пройдет.

— Ай тебе туточки не пондравилося? Ить красота кругом!

— У нас говорят: в гостях — хорошо, а дома лучше. Да и мир ваш, магический для меня чужой, магии во мне быть не может, все чуждое, я уж лучше домой, в привычное свое существование.

— Ну, как Богинюшка решит, так и будет!

— Ты же сам говоришь, что осерчала она на ваш мир, неизвестно где сейчас, да и кто я такая, чтобы Богиня ваша вдруг мной озаботилась, это ты, Антипа Веремеич, загнул!