– Боюсь, что это все. Криминология – дело, которое больше касается Бернаби, чем меня. Я подумал только о том, нужно ли мне быть в калошах. – Петтис бросил насмешливый взгляд на свою одежду. – Привычка… А что касается того, кто подделал мой голос, то зачем потребовалось подделывать мой голос? Уверяю вас, я старый чудак и на роль Немезиды не подхожу. Я – единственный, у кого нет постоянных субботних привычек и потому, выходит, я не могу иметь алиби. Кто это мог быть? Хороший имитатор, который знал, как я разговариваю с нашими молодыми людьми.

– А что вы скажете о публике из заведения «Уорвик»? Кроме тех, кого мы знаем, там был еще кто–нибудь?

– О, да. Там было двое непостоянных посетителей. Ни одного из них я подозревать не могу. Старый Морнингтон работает в музее свыше пятидесяти лет. Его голос, надтреснутый тенор, для имитации моего не годится. Был еще Суэйл, но вчера вечером он, кажется, выступал по радио – рассказывал о жизни муравьев или что–то в этом роде, так что у него есть алиби…

– В котором часу он выступал?

– В девять сорок пять вечера или около этого, но поклясться в этом не могу. К тому же ни один из них никогда не бывал в доме Гримо… Что касается случайных посетителей? Возможно, кто–то, сидя в глубине комнаты, мог что–то услышать, но в разговор никто не вмешивался. – Петтис взял сигарету и, щелкнув, закрыл портсигар. – Самыми близкими друзьями Гримо были я и Бернаби. Я этого преступления не совершал, а Бернаби играл в карты.

– Вы уверены, что Бернаби играл в карты? – посмотрел на него Хедли.

– Нет, не уверен, – искренне признался Петтис. – Но думаю, что играл. Бернаби не дурак. Надо быть ослом, чтобы совершить убийство в тот вечер, когда твое отсутствие кто–нибудь заметит.

Эти слова произвели на старшего инспектора, видимо, большее впечатление чем все, сказанное Петтисом до сих пор. Сердито хмурясь, Хедли барабанил пальцами по поверхности стола. Доктор Фелл углубился в свои мысли, Петтис переводил взгляд с одного на другого.

– Дал ли я вам пищу для размышлений, джентльмены? – нарушил он молчание.

– Да, да. – Оживился Хедли. – Еще один вопрос. Вы знаете, что Бернаби нарисовал картину и доктор Гримо купил ее, чтобы защитить себя?

– Защитить себя? От чего?

– Мы об этом не знаем. Я надеялся, что это нам объясните вы, – бросил на него быстрый взгляд Хедли. – В семье Гримо, кажется, любят говорить загадками. Кстати, что вам известно о его семье?

– Ну, как вам сказать… – Петтис был, видимо, удивлен. – Розетта – очаровательная девушка, хотя я бы не сказал, что она склонна говорить загадками. Совсем наоборот. По моему мнению, она слишком современна. – Он наморщил лоб. – Жены Гримо я не знал, она умерла несколько лет назад. Но я не вижу…

– А что вы думаете о Дреймене?

– Среди всех моих знакомых старый Дреймен – последний, кого можно заподозрить. Он настолько простодушен, что кое–кто видит в этом скрытую дьявольскую хитрость. Извините, а с ним разговаривали? Если разговаривали, то у меня все.

– Тогда вернемся к Бернаби. Вы знаете, что вынудило его нарисовать ту картину, когда он ее нарисовал, и вообще что–нибудь о ней?

– Думаю, он написал ее года два назад. Помню, это было большое полотно, которое сразу бросалось в глаза в его мастерской. Он иногда пользовался им, как ширмой или перегородкой. Однажды я спросил, что на ней изображено. Он ответил: «Воображаемый пейзаж, которого я никогда не видел». По–французски картина называлась! «Dans I'Ombre des Montagnes du Sel»[14] или что–то в этом роде. – Петтис перестал постукивать незажженной сигаретой по портсигару и, немного подумав, добавил! – Помню, однажды Бернаби спросил! «Вам нравится картина? На Гримо она произвела чрезвычайно неприятное впечатление».

– Почему?

– Я не обратил на его слова особенного внимания, воспринял их как шутку или хвастовство. Бернаби говорил смеясь, а шутить он любит. Картина так долго собирала пыль в мастерской, что я даже удивился, когда а пятницу утром туда явился Гримо и купил ее, – Вы были там? – резко наклонившись вперед, опросил Хедли.

– В мастерской? Да. Уже не помню, зачем я зашел туда утром. А немного погодя заявился Гримо.

– Удрученный?

– Да. Хотя нет… Скорее взволнованный, – поправился Петтис, незаметно наблюдая за Хедли. – Когда он пришел, Гримо скороговоркой обратился к художнику! «Бернаби, где ваша картина с Соляными горами? Я хочу ее купить. Назовите цену». Удивленный Бернаби показал на картину и сказал: «Картина ваша. Если она вам нужна, забирайте ее». – «Нет, – ответил Гримо, – я хочу ее купить». Тогда Бернаби назвал смехотворно низкую сумму – десять шиллингов, – и Гримо, торжественно достав чековую книжку, написал чек на указанную сумму. Он объяснил, что в его кабинете есть место, куда картина как раз подойдет. Я нанял ему извозчика, чтобы отвезти картину…

– Картина была завернута? – вдруг вмешался доктор Фелл. Вмешался так резко, что Петтис даже подскочил. Это заинтересовало Фелла, казалось, больше всего. Ожидая ответа, он сжал руками трость и наклонился вперед.

– Странно, почему вы это спрашиваете, – удивился Петтис. – Я как раз хотел на это указать. Гримо из–за этой обертки очень нервничал. Он попросил бумагу, а Бернаби ответил: «Как вы думаете, где я возьму такой большой лист бумаги? Чего вам стыдиться? Берите ее, как есть». Но Гримо настоял на том, чтобы мы пошли и купили бумаги, несколько ярдов желтой рулонной бумаги. Бернаби был этим очень недоволен.

– Вы не знаете, Гримо с картиной поехал прямо домой?

– Нет, сначала он, кажется, собирался вставить ее в раму, но я не уверен в этом.

Доктор Шелл что–то пробурчал, откинулся назад и больше ни о чем не расспрашивал. Хедли задал еще несколько вопросов, но Ремпол видел, что ничего важного для себя он в ответах не услышал. Петтис говорил осторожно, но, как он заметил, скрывать ему было нечего. В семье Гримо, как и среди его ближайшего окружения, кроме неприязни между Менгеном и Бернаби, никакой вражды не было. Бернаби почти на тридцать лет старше Розетты Гримо, он симпатизировал девушке. Доктор Гримо не имел ничего против. Один раз Петтис видел, что и против Менгена он также ничего не имел.

– Думаю, вы понимаете, джентльмены, – проговорил Петтис, когда раздались удары Биг Бена, – что все это имеет второстепенное значение. Заподозрить кого–нибудь из нашего круга в преступлении трудно. О финансовых делах Гримо я также не могу вам многого сообщить. Думаю, он был довольно богатым. Я знаю его адвокатов Теннанта и Уильямса. Между прочим, вы не пообедаете со мной в это печальное воскресенье? Я уже пятнадцать лет живу на противоположной стороне Рассел–сквер, в отеле «Империал». Вы проводите расследование по соседству, и вам будет удобно. Кроме того, если доктор Фелл пожелает продолжить дискуссию о привиде… – усмехнулся он.

Не успел Хедли отказаться, как доктор Фелл дал согласие, и Петтис вышел из комнаты значительно более веселым, чем вошел. Когда за ним закрылась дверь, все переглянулись.

– Ну? – спросил Хедли. – Мне показалось, что он достаточно откровенен. Конечно, мы все проверим. Очень важно знать, почему кто–то совершил преступление именно в тот вечер, когда отсутствие алиби у Петтиса должны были обязательно отметить. С Бернаби мы поговорим, но не похоже, что это дело его рук. Причина тут…

– Согласно прогнозу погоды снега не предвиделось, – сказал доктор Фелл. – Все летит кувырком, Хедли. Не понимаю… Калиостро–стрит… Едем на Калиостро–стрит! Куда угодно, лишь бы не сидеть в этой темноте.

Попыхивая трубкой и тяжело ступая, доктор Фелл направился за пальто и шляпой.

ТАИНСТВЕННАЯ КВАРТИРА

Серым зимним утром в воскресенье улицы Лондона были безлюдны. Калиостро–стрит, на которую свернула машина Хедли, казалось, не проснется вообще. Вход на Калиостро–стрит прятался в конце Джилфорд–стрит, на ее западной стороне, между магазинами канцелярских товаров и мясника, он напоминал начало узкого переулка, а если бы не табличка с названием улицы, его можно было бы не заметить совсем. Дальше, за этими домами, улица внезапно расширялась и через двести ярдов упиралась в кирпичную стену.