– Это все? – спросила она, тяжело дыша. – Это все? Это то, что не давало мне спать?

– Все, моя дорогая, – ответил Бернаби, скрестив руки на груди. – Я же сказал вам – ничего страшного. Я не собирался рассказывать это полицейским. Но вы настаивали.

– Будьте внимательны, Хедли, – тихо сказал доктор Фелл и, потрепав старшего инспектора по руке, прокашлялся. – Гм… Так… У нас тоже есть причины верить этому, мисс Гримо.

– Допустим, все это правда, мистер Бернаби, – зашел Хедли с другой стороны. – Вы были в ресторане «Уорвик», в тот вечер, когда туда пришел Флей?

– Был.

– Вы не связали его приход с прошлым доктора Гримо, особенно после того, как он вспомнил о трех могилах?

– Откровенно говоря, связал, – немного поколебавшись, ответил Бернаби и махнул рукой. – Мы с Гримо возвращались из ресторана вместе. Я молчал, но мне казалось, что он сам хочет мне что–то сказать. Потом мы сидели у камина в его кабинете, и он пил много виски, хотя вообще делал это редко. Я обратил внимание на то, что он все время смотрит в огонь, будто на душе у него большая тяжесть.

– Кстати, вы знаете, где он держал свои личные документы? – неожиданно вмешался доктор Фелл.

– Об этом лучше сказал бы Миллз, – ответил Бернаби, бросив на Фелла быстрый взгляд. – Тут много непонятного. Гримо мог бы иметь сейф, но, как мне известно, бумаги он держал в боковом ящике большого письменного стола.

– Что было дальше?

– Мы долго молчали. Была та неуютная атмосфера, когда каждый хочет о чем–то заговорить, но не знает, не думает ли об этом же другой. Я спросил: «Кто это был?» Гримо повернулся в кресле, зарычал, будто собака перед тем, как залаять, и ответил: «Не знаю. Прошло много времени. Возможно, врач. Он похож на врача».

– Врач? Тот, который выдал его в тюрьме за умершего от чумы? – переспросил Хедли.

Розетта Гримо задрожала и закрыла лицо руками. Бернаби почувствовал себя неловко.

– Да… Рассказывать дальше? Потом он проговорил:

«Снова небольшой шантаж!» Вы представляете певца, который исполняет партию Мефистофеля в опере «Фауст»? Когда Гримо оперся согнутыми руками на подлокотники кресла, будто собираясь подняться, и обернулся ко мне, он был похож на такого певца почти всем – подстриженной бородой, красным от пламени в камине лицом, сведенными вместе бровями… Всем. Я сказал ему: «Ну, и что он может сделать?» Я хотел успокоить Гримо, а сам подумал, что в свое время обвинение было, наверное, значительно серьезнее, чем политическое. Гримо ответил: «Ничего он не сделает. У него никогда не выдерживали нервы. Он ничего не сделает».

– Вы хотели знать все? – оглянулся вокруг Бернаби. – Я не возражаю. Об этом известно всем. Гримо тогда спросил: «Вы мечтаете жениться на Розетте, разве не так?» А когда я подтвердил это, он добавил: «Очень хорошо, женитесь». – И начал барабанить пальцами по подлокотнику кресла. Я засмеялся и сказал что–то о том, что Розетта отдает преимущество другому. Он уверил: «Я все устрою, дружок».

– Значит, вы обо всем договорились? – глядя на него, строго спросила Розетта.

– О, Боже! Вы можете подождать хоть минуту? Вы же знаете, как я к вам отношусь. Меня спросили, я ответил. В конце разговора он попросил меня держать язык за зубами, чтобы ни случилось…

– Чего вы не сделали…

– Получается, не сделал! – Бернаби повернулся к ним. – Я рассказал все, что мог, джентльмены. В пятницу, он, забирая картину, очень торопился, и это меня удивило. Но мне было приказано держаться от всего этого как можно дальше, так я и поступил.

Хедли молча дописал страничку в своей записной книжке и посмотрел на Розетту. Девушка сидела на диване, подложив под локоть подушку. Под кожаным пальто на ней было темное платье, но шляпки у нее не было, и длинные светлые волосы и широкое лицо хорошо соответствовали прекрасному красно–желтому дивану.

– Я знаю, вы собираетесь спросить меня, что я об этом думаю – об отце и вообще обо всем… Это снимает с меня большую тяжесть. Все слишком хорошо, чтобы быть правдой. Боюсь, кто–то всей правды не говорит. Мне надлежит уважать своего отца за то, что он не прибегал к этому. И я рада, что в нем сидел дьявол. Конечно, если он был вором, – она усмехнулась, – то вы не станете обвинять его за то, что он молчал. Разве не так?

– Я хочу спросить вас кое о чем другом, – начал Хедли, казалось, ошеломленный такой ее откровенностью. – Мне хотелось бы знать, почему вы всегда отказывались прийти сюда с мистером Бернаби, а сегодня вдруг согласились?

– Надо было посоветоваться с ним, конечно. И мне хотелось что–нибудь выпить… Знаете, когда мы увидели то пальто с пятнами крови… – Заметив, как у всех изменились лица, девушка замолчала.

– Что вы увидели? – переспросил Хедли после длительной паузы. – И когда?..

– Пальто с пятнами крови на подкладке спереди, – ответила она. – Я… э–э… я об этом не вспоминала? Ну, вы сбили меня с толку. Не успели мы зайти сюда, как вы набросились на нас, будто… будто… Так вот, Джером увидел это пальто, когда вешал свое.

– Чье это пальто?

– Неизвестно. И это очень важно. До сих пор я его никогда не видела. Да оно и не подошло бы никому в нашем доме. Для отца оно было слишком велико, кроме того, оно из твида, а он содрогался от одного вида твидового пальто. Стюарт Миллз в нем утонул бы. Для старого Дреймена оно, может, и не слишком велико. Пальто совсем новое, будто его никто и не надевал.

– Понимаю, – сказал доктор Фелл, надув щеки.

– Что вы понимаете? – спросил Хедли. – Ничего себе история! Вы говорили Петтису, что желаете крови. Вот вам и кровь. До черта много крови. И вся в странных местах. Что вы на это скажете?

– Понимаю, – повторил доктор Фелл, – откуда была кровь на пиджаке Дреймена вчера вечером. – Думаете, он надевал то пальто?

– Нет, нет! Помните, что вам сказал сержант? Он сказал, что полуслепой Дреймен бросился, спотыкаясь, вниз и долго искал свое пальто и шляпу. Дреймен прижался к тому пальто, когда кровь была еще свежей. И нет ничего удивительного, что он не мог понять, откуда у него на пиджаке пятна крови. Разве это не ответ на вопрос?

– Будь я проклят – нет! – возразил Хедли. – Ведь мы получаем ответ на один вопрос, а сразу возникают два других. Еще одно пальто! Пойдем! Немедленно идем туда! Если вы не пойдете с нами, мисс Гримо, и вы, мистер…

– Вы идите, Хедли, – покачал головой доктор Фелл, – надо осмотреть то, что меняет все дело, что стало в нем самым важным.

– Что именно?

– Жилище Пьера Флея, – ответил доктор Фелл и быстро вышел из комнаты.

ПАЛЬТО–ХАМЕЛЕОН

К тому времени, когда они должны были обедать с Петтисом, настроение у доктора Фелла так упало, что Ремпол не мог поверить своим глазам, а тем более понять причину этого. Во–первых, Фелл отказался ехать на Рассел–сквер, хотя и настаивал, чтобы Хедли туда поехал. Он сказал, что ключ к разгадке этого дела должен находиться в комнате Флея, а Ремпола он задерживает для «грязной работы», которая требует усилий. Доктор Фелл так истово клял себя, что в конце концов даже Хедли стал его успокаивать.

– Что вы надеетесь найти в комнате Флея? – спросил он. – Соммерс там все осмотрел.

– Ни на что я не надеюсь, – буркнул в ответ Фелл. – У меня только надежда напасть на след брата Анри, черт бы его побрал.

Хедли заметил, что он не понимает, почему доктор Фелл неожиданно так рассердился на неуловимого брата Анри. Кроме того, Фелл немного задержал всех, пока разговаривал с хозяйкой дома мисс Хейк.

Доктор Фелл признал, что разговор с мисс Хейк ничего существенного не прибавил. Мисс Хейк была положительная незамужняя женщина пожилого возраста, склонная видеть в каждом жильце вора–взломщика или убийцу. Когда ее в конце концов уверили, что Бернаби не вор–взломщик, она все–таки кое–что рассказала. Накануне вечером дома ее не было. С восьми до одиннадцати она находилась в кино, а потом, почти до полуночи, у друзей на Грейс–Инн–роуд. Мисс Хейк не могла сказать, кто был в квартире Бернаби, но об убийстве она узнала лишь утром. Трое остальных ее жильцов – американский студент и его жена с первого этажа и ветеринарный врач со второго – накануне вечером также куда–то ходили.