Так появилось дело № 1225 по обвинению Каплера во всем том, за что он уже отсидел пять лет, а также в том, что «по отбытии срока наказания незаконно прибыл в Москву и, заручившись разными документами, пытался установить свои прежние троцкистские связи».

Судя по тому, что постановление на арест утверждено министром госбезопасности Абакумовым, речь шла не о троцкистских связях — их в послевоенные годы просто не могло быть, а о связях совсем другого рода. Не забывайте, что Светлана в это время была, если так можно выразиться, на выданье и за Юрия Жданова вышла только весной 1949 года.

У меня нет никаких доказательств, что Каплеру удалось пообщаться со Светланой — на допросах ее имя, как и прежде, не упоминается. Но если так, то зачем его арестовывать, да еще в поезде? Зачем заводить новое дело? Тем более, что, как выяснилось на допросах, командировка у него не липовая: в деловую поездку Каплера отправил Воркутинский горкомбинат «с целью приобретения фотоматериалов и всевозможных отходов производства, которые так нужны на севере». А если ему в соответствии с законом нельзя появляться в Москве, то к ответственности нужно привлекать не его, а тех, кто подписал командировку.

— С какой целью вы посетили Фадеева, Симонова и Ромма? — поинтересовался следователь.

— Я обращался к ним по вопросам моей дальнейшей литературной и кинематографической работы. Попутно я обратился к Фадееву с просьбой помочь мне перебраться из Воркуты в какой-нибудь другой крупный город, где есть большая библиотека, которая необходима мне для продолжения работы над сценарием о Льве Толстом. Фадеев предложил написать заявление, чтобы он мог войти с ходатайством в МВД о разрешении моего переезда в один из областных центров. В беседе с Симоновым и Роммом мы касались этих же вопросов. Правда, Ромм сказал, что есть куда более срочная и важная задача, а именно создание фильма о Ленине, и он хочет поставить вопрос перед министром кинематографии о разрешении писать этот сценарий мне.

— Именно это было целью вашей поездки в Москву? — с издевкой спросил следователь.

— Конечно, нет, — ответил зек с пятилетним стажем, которого на мякине уже не проведешь. — Основная цель моей командировки — исполнение поручения Воркутинского горкомбината.

— И вам удалось что-нибудь сделать?

— Да, я добыл наряды на фотопленку и бумагу! — горделиво вскинул голову Каплер. — Кроме того, мне удалось выколотить кое-какие материалы в Министерстве местной промышленности. Остальное рассчитывал раздобыть в Киеве.

— При задержании у вас было изъято удостоверение лауреата Сталинской премии первой степени. Откуда оно у вас? И ваше ли оно?

— Я получил его несколько дней назад в Комитете по Сталинским премиям. Дело в том, что лауреатом я стал в марте 1941-го, а удостоверения были введены только в 1944-м. Я же в это время был в лагере, поэтому получил его сейчас, во время командировки в Москву.

На некоторое время Каплера оставили в покое... А потом снова начались многочасовые допросы, результатом которых были коротенькие протоколы. О чем шла речь? Чего добивались от Каплера? Мне кажется, я нашел ответ! Какой бы теме ни был посвящен тот или иной допрос, в конце ему задавали самый важный вопрос: «С кем вы встречались во время пребывания в Москве с 31 марта по 4 апреля?»

Значит, на Лубянке не было полной уверенности в том, что Каплер не оторвался от хвоста и не пообщался с той, чей грозный отец повелел оберегать ее от этого рано поседевшего человека.

Наконец поступила команда завершать дело, и на допросе, состоявшемся 21 апреля, отбросив экивоки, следователь спросил:

— Вам понятно, в чем вы обвиняетесь?

— Понятно, — не скрывая горестной улыбки, кивнул Каплер. — Мне давно все понятно, — с нажимом закончил он.

До середины июня Каплера не трогали: в верхах шла какая-то возня и, желая угодить вождю, руководители Лубянки наперебой предлагали самые суровые сроки. 23 июня появилось обвинительное заключение, в котором перечисляются все старые, а также новые грехи Каплера, и на этом основании делается вывод, что он является «социально-опасным лицом, а поэтому следственное дело № 1225 внести на рассмотрение Особого совещания. Меру наказания предложить пять лет ссылки». В последний момент судьи решили, что ссылка — слишком мягкое наказание, и влепили Каплеру пять лет исправительно-трудового лагеря — ИТЛ.

Так Алексей Яковлевич попал в Инту, причем на общие работы, а это куда хуже, чем беготня с фотоаппаратом по воркутин-ским улицам. Когда стало совсем невмоготу, Каплер обратился с письмом к Берии. Излагая свои злоключения, он пишет, что «глубоко раскаялся во всем, что вольно или невольно сделал в жизни плохого», и просит заключение заменить ссылкой, «если возможно, в такое место, где я мог бы продолжать творческую работу для кино».

Как говорится, умный поймет, в чем раскаивается Каплер. Но Берия на это письмо не откликнулся, а сотрудник его секретариата приказал «заявление Каплера оставить без удовлетворения».

Так продолжалось до 1953 года... Люди постарше наверняка помнят о знаменитой мартовской амнистии, говорят, что ее инициатором был Берия, который таким образом набирал очки для того, чтобы стать первым человеком в государстве и заменить на этом посту ушедшего в мир иной Сталина.

Алексей Каплер попал под эту амнистию, но вместо того, чтобы отпустить на волю, его почему-то этапировали во Внутреннюю тюрьму.

Вскоре подошел законный срок его освобождения, иначе говоря, он отсидел свою вторую «пятерку», но из тюрьмы его не отпускали. Нелепость положения была столь явной, что в дело вынужден был вмешаться начальник ] -го спецотдела МВД СССР полковник Кузнецов, который направил соответствующий рапорт заместителю министра Серову.

Генерал-полковник Серов отреагировал мгновенно: «Проверить, почему не освобожден!» — наложил он грозную резолюцию на рапорте. Проверив, Серов и его заместители схватились за голову: оказалось, что придержать Каплера на Лубянке велел не кто иной, как Берия, и допросить его поручил одному из самых страшных кровавых маньяков генерал-полковнику Кобулову.

Чтобы рядового зека допрашивал первый заместитель министра внутренних дел — такого еще не было! Значит, речь шла о чем-то важном, настолько важном, что знать об этом могли только самые доверенные лица.

Мне кажется, я догадался, о чем шла речь на этих допросах: речь шла о Светлане, о Василии и других членах семьи Сталина. Берия хорошо знал, что Василий его не любит, а Светлана не просто не любит, а люто ненавидит. И если она посмеет открыть рот и сказать о Берии что-то негативное, надо ли говорить, как дорого могут стоить в этой ситуации возможные откровения Каплера. Если дочь Сталина представить как распущенную девчонку, вешающуюся на шею мужчинам в два раза старше ее, страна над ее обвинениями будет потешаться. А сам Берия предстанет никаким не чудовищем, а всего лишь невольным исполнителем злой воли Сталина и его семейки.

Что и говорить, задумка была довольно перспективная, но реализовать свои планы Берия не успел — в июне 1953 года он был арестован, а в декабре расстрелян.

Что касается Каплера, то 11 июля 1953 года он оказался на залитых летним солнцем улицах Москвы. А в 1954-м его полностью реабилитировали, и он занялся своим любимым делом — литературой, кинематографом, телевидением и воспитанием молодых кинематографистов.

В принципе на этом можно было бы поставить точку, но, видит Бог, я хочу закончить этот рассказ на другой ноте. Прочтите небольшой отрывок из воспоминаний Светланы Аллилуевой, и вы поймете, на какой:

«Все эти десять лет я почти ничего не знала о Люсе достоверно: мой образ жизни был таков, что я не смогла бы встретиться с его друзьями так, чтобы это не стало тут же известным. Мне оставалась только память о тех счастливых мгновениях, которые подарил мне Люся.

И вот пришел 1953 год. И пришло снова 3 марта, через десять лет после того дня, когда отец вошел, разъяренный в мою комнату и ударил меня по щекам. И вот я сижу у его постели, и он умирает. Я сижу, смотрю на суету врачей вокруг и думаю о разном. И о Люсе думаю, ведь десять лет, как он был арестован. Какова его судьба? Что с ним сейчас?»