– Мне можно забрать оригинал записки и ремень?

– Валяйте, только распишитесь за них. Они вряд ли понадобятся кому-то еще.

– Могу я посмотреть записку?

Сержант достал ее из папки и передал Корделии. Она еще раз прочитала про себя слова, которые и так помнила почти наизусть. Еще в первый раз ее поразил высокий смысл поэтического слова, магическое воздействие знаков и символов, выстроенных на бумаге, казалось, единственно возможным образом. Мисс Лиминг прочла эти строки Блейка так, что было очевидно; она осознает их поэтическую природу. На листе бумаги они приобретали еще большую силу.

И в этот момент Корделии бросились в глаза две такие детали, что у нее едва не перехватило дыхание. Первой она не собиралась делиться с сержантом, но не видела никаких причин, чтобы не сказать ему о своем втором наблюдении.

– Марку Кэллендеру приходилось, видимо, часто пользоваться машинкой? Это отпечатано рукой специалиста.

– Не думаю. Если вы приглядитесь внимательнее, то увидите, что одна или две буквы пропечатались слабее, чем остальные. Это указывает, что печатал человек не слишком опытный.

– Заметьте, однако, что слабо пропечатаны одни и те же буквы. Обычно человек, плохо владеющий машинописью, слабее ударяет по клавишам, расположенным по краям клавиатуры. И размещение текста очень профессионально почти до самого конца отрывка. Похоже, тот, кто печатал, понял вдруг, что нужно скрыть свою опытную руку, но времени перепечатать весь текст целиком у него уже не оставалось. Странно и то, что знаки препинания расставлены так точно.

– Весьма вероятно, что перепечатывали прямо из книги. Блейк был у парня в комнате. Вы, конечно, знаете, что это цитата из Блейка?

– Да, знаю. Но если списывали с книги, зачем потом было снова относить ее наверх в спальню?

– Он был очень аккуратным малым.

– Но недостаточно, чтобы вымыть кружку из-под кофе или почистить вилы.

– Это ничего не доказывает. Как я уже сказал, люди часто совершают необъяснимые поступки, прежде чем кончают с собой. Мы знаем, что машинка принадлежала ему и пользовался он ею почти год. Но мы не можем сравнить эту записку с тем, что он печатал раньше, поскольку все свои бумаги он сжег.

Он посмотрел на часы и поднялся из-за стола. Корделия поняла, что беседа окончена. Она быстро написала расписку в получении листа бумаги и ремня, пожала сержанту руку и по-официальному сухо поблагодарила его за помощь. Открывая перед ней дверь своего кабинета, сержант вдруг добавил на прощанье:

– Есть одна занятная подробность, которую вам, возможно, полезно будет знать. Патологоанатом обнаружил тончайший след пурпурно-красной губной помады на его верхней губе.

Здание колледжа Нью-Холк, с его византийским декором и стеклянным пологим куполом, похожим на половинку апельсина, почему-то навеяло Корделии аналогию с гаремом. Конечно, владельцем его мог быть только султан очень либеральных взглядов, питающий расположение к ученым девам. Колледж был чересчур красив, чтобы не отвлекать от серьезных занятий. Во всей его архитектуре сквозила женственность, начиная с белого кирпича и кончая несколькими фонтанами, в которых между нежными водяными лилиями сновали золотые рыбки. Корделия стремилась сосредоточить свое внимание целиком на этих архитектурных наблюдениях, чтобы отогнать подступившую робость.

Звонить в деканат она не стала. Там могли пристать с расспросами о цели визита или просто отказать в разрешении на посещение. Она сочла, что лучше будет отправиться прямо в общежитие и положиться на удачу.

Счастье не отвернулось от нее. После двух неудачных попыток узнать, в какой комнате живет Софи Тиллинг, пробегавшая по коридору студентка торопливо бросила через плечо:

– Она не живет в общежитии, но сейчас ее вместе с братом можно найти на лужайке.

По податливому, как мох, газону Корделия вышла из полумрака двора на залитую солнцем лужайку, где расположилась маленькая группа из четырех молодых людей, растянувшихся на теплой траве. В Тиллингах безошибочно можно было узнать брата и сестру. Корделии сразу же показалось, что они словно сошли с портретов работы одного из прерафаэлитов – крупные темноволосые головы, сидящие на несколько коротковатых шеях, прямые носы, капризный изгиб верхних губ. Рядом с их угловатыми фигурами другая девушка вся была воплощенной мягкостью, округлостью форм. Если именно она приезжала навещать Марка, то мисс Маркленд назвала ее красивой с полным основанием. Нежный овал лица, аккуратный носик, небольшой, но красиво очерченный рот, чуть раскосые глаза необычайной голубизны, которые придавали ее внешности неуловимый восточный колорит, несмотря на белизну кожи и длинные светлые волосы. На ней было доходившее до лодыжек платье из розовато-лилового узорчатого хлопка с единственной застежкой на уровне пояса. Плотный лиф облегал полную грудь, сквозь длинный вырез в подоле платья можно было видеть шорты из того же материала. На ее длинных, великолепной формы ногах не было и тени загара. Корделия отметила про себя, что в этих роскошных белых бедрах больше эротики, чем в сотне загорелых тел. Скромная привлекательность Софи Тиллинг совершенно блекла на этом ослепительном фоне.

Четвертый в их компании производил на первый взгляд вполне заурядное впечатление. Это был крепко сбитый молодой человек с бородкой и вившейся мелким бесом шевелюрой. Его голова по форме напоминала пиковую карточную масть. Он лежал на траве рядом с Софи Тиллинг.

Все они, за исключением блондинки, были в потертых джинсах и простых рубашках с открытым воротом.

– Я разыскиваю Хьюго и Софи Тиллинг. Меня зовут Корделия Грей.

Хьюго Тиллинг поднял на нее взгляд:

– «Что ж делать теперь Корделии? Любить без слов».[3]

На что Корделия тут же отозвалась так:

– Люди, которые отпускают шутки по поводу моего имени, спрашивают затем, что поделывают мои сестры. Мне это уже порядком надоело.

– В самом деле? Тогда извините. Хьюго Тиллинг – это я. А это – моя сестра Софи, Изабел де Ластери и Дейви Стивенс.

Дейви Стивенс резко приподнялся и дружелюбно поздоровался. Он смотрел на Корделию пристально и изучающе. Он заинтересовал ее. Первое впечатление внушила ей, должно быть, архитектура колледжа. Она решила, что перед ней молодой «султан» Хьюго с двумя своими фаворитками и капитаном дворцовой стражи. Под этим взглядом впечатление рассеялось. Она начала догадываться, что именно капитан стражи был в этой группе подлинным лидером.

Софи Тиллинг кивнула и сказала:

– День добрый.

Изабел не произнесла ни слова, но лицо ее осветила улыбка столь же бессмысленная, сколь и красивая.

– Присядьте, пожалуйста, – пригласил Хьюго, – и поделитесь с нами той жгучей необходимостью, которая привела вас сюда.

Корделия неловко опустилась на колени, стараясь не испачкать о траву юбку. Странно вот так беседовать с подозреваемыми (впрочем, разве она их в чем-нибудь уже подозревает?), встав перед ними на колени, как кающаяся грешница.

– Я – частный детектив, – сказала она. – Сэр Роналд Кэллендер попросил меня провести расследование причин смерти своего сына.

Эти слова произвели поразительный эффект. Вся группа, которая за секунду до того, небрежно развалясь, расслабленно наслаждалась солнечным днем, мгновенно напряглась и замерла, словно обращенная в камень. А затем почти незаметно для глаза они снова расслабились. Корделии показалось, что она слышит сдавленные вздохи облегчения. Она наблюдала за их лицами. Дейви Стивене был взволнован менее остальных. Он стоял с печальной полуулыбкой, заинтересованный, но не испуганный. Искоса он бросил взгляд на Софи, но она ему не ответила. Они с Хьюго неподвижно смотрели прямо перед собой. Корделия повяла, что Тиллинги тщательно избегают глаз друг друга. Но больше всех была потрясена Изабел. Она охнула, и рука ее взлетела к лицу – так изобразила бы испуг второразрядная провинциальная актриса. С молчаливой мольбой во взоре она повернулась к Хьюго. Побледнела она так, что, казалось, вот-вот упадет в обморок. «Если это заговор, – подумала Корделия, – то я уже знаю, где его наиболее слабое звено».