— Сэр Маркус может подождать.

— А кто такой сэр Маркус?

— Мой босс.

Он с беспокойством подумал о том, что дверь секретарши открыта, а через нее ведь тоже могут войти. Он уже никуда не торопился и жаждал общения.

— Вы же никуда не спешите? — сказал он. — Снимите эту штуковину — в ней, должно быть, душно — и выпейте стаканчик портвейна.

По пути к буфету он притворил внутреннюю дверь и повернул ключ. Доставая портвейн и стаканы, он с облегчением вздохнул.

— Теперь, когда мы действительно одни, я могу рассказать вам о своей икоте. — Он налил стаканы до краев, но рука его дрожала, и вино пролилось. — Всякий раз тут же после еды...

— Деньги, — услышал он приглушенный голос.

— Честное слово, — воскликнул мистер Дейвис, — вы довольно нахальны. Мне вы можете доверять. Я Дейвис. — Он подошел к столу, отомкнул ящик и вытащил две пятифунтовые бумажки. — Имейте в виду, — сказал он. — Я потребую квитанцию от вашего казначея.

Человек убрал деньги, но руку из кармана не вынул.

— Эти тоже фальшивые? — спросил он.

Вся сцена, как живая, встала перед глазами мистера Дейвиса: «Лайэнс Корнер-хаус», коктейль «Альпийское сияние», убийца, сидящий напротив него. Он все хотел тогда рассказать ему о старухе, которую прикончил. Мистер Дейвис громко крикнул. Он ничего не хотел сказать, он не звал на помощь, он просто крикнул, как кричит больной, когда его режут под местным наркозом. Он рывком бросился к внутренней двери и начал изо всей силы рвать ручку. Он бился и дергался, точно солдат, повисший на колючей проволоке между траншеями.

— Отойди оттуда, — сказал Рейвен. — Ты же запер дверь.

Мистер Дейвис вернулся к столу. Ноги отказали ему, и он опустился на пол рядом с мусорной корзиной.

— Меня тошнит, — сказал он. — Вы же не убьете человека, которому так плохо.

Эта мысль и в самом деле вселила в него надежду, он убедительно рыгнул.

— Я пока не собираюсь тебя убивать, — сказал Рейвен. — И возможно, вообще не убью, если ты будешь вести себя спокойно и делать то, что я скажу. Этот сэр Маркус — твой босс?

— Послушайте, он же дряхлый старик, — мистер Дейвис пытался протестовать, потом заплакал — сидел на полу у мусорной корзины и заливался слезами.

— Он хочет видеть тебя, — сказал Рейвен. — Мы пойдем к нему вместе. Я столько времени потратил, чтобы найти вас. Слишком уж все гладко получилось, даже не верится. Встань. Встань! — в бешенстве повторил он безвольной обмякшей фигуре на полу. — И помни: только пикнешь — и я сделаю из тебя решето.

Мистер Дейвис шел впереди. В коридоре появилась мисс Коннетт с листком бумаги в руках.

— Я списала поезда, мистер Дейвис, — сказала она. — Самый удобный в пятнадцать ноль пять. Есть еще в четырнадцать ноль ноль, но он идет так медленно, что на нем вы выиграли бы всего минут десять. После этого перед вечерним поездом есть всего один, в семнадцать десять.

— Оставьте список у меня на столе, — сказал мистер Дейвис.

Он в нерешительности потоптался перед ней, точно хотел сказать, если бы только посмел, последнее «прости» тысяче дорогих для него вещей — этому богатству, комфорту, власти. Он даже, задержавшись на секунду («Да, оставьте список у меня на столе, Мей»), хотел, должно быть, сказать ей что-нибудь особенно нежное. Рейвен стоял сзади, чуть ли не касаясь его и держа руку в кармане. Дейвис выглядел настолько плохо, что мисс Коннетт не могла не спросить:

— Вы хорошо себя чувствуете, мистер Дейвис?

— Нормально, — ответил он.

Как путешественник, отправляющийся в неизведанную страну, он испытывал потребность оставить напоследок какую-нибудь записку, что-нибудь вроде «Я пошел на север».

— Мы идем к сэру Маркусу, Мей, — сказал он.

— Он давно ждет вас, — сказала мисс Коннетт. Послышался телефонный звонок. — Не удивлюсь, если это он.

Она зацокала каблуками по коридору в сторону приемной, а мистер Дейвис снова ощутил на локте бесцеремонную руку своего провожатого, которая подталкивала его вперед, к лифту. Они поднялись этажом выше; выходя из лифта, мистер Дейвис опять рыгнул. Ему хотелось броситься на пол — пусть стреляет в спину. Сверкающий чистотой коридор, который вел к кабинету сэра Маркуса, показался ему бесконечным, как бегущему из последних сил атлету кажется бесконечной гаревая дорожка стадиона.

Сэр Маркус сидел в своем кресле на колесиках, держа на коленях что-то вроде столика или подноса. С ним был его слуга. Сэр Маркус сидел спиной к двери, но слуга не мог скрыть своего удивления при виде изнемогающего мистера Дейвиса в сопровождении студента-медика в противогазе.

— Это Дейвис? — прошептал сэр Маркус. Он разломил сухое печенье и отхлебнул горячего молока. Он набирался сил перед очередным днем.

Слуга все с тем же удивлением смотрел, как мистер Дейвис, еле передвигая ноги, ступает по стерильно чистому линолеуму: похоже было, что ему нужна помощь, иначе он вот-вот грохнется на пол.

— Тогда идите, — прошептал сэр Маркус.

— Да, сэр.

Но человек в противогазе уже повернул ключ в двери: слабая тень радости, вернее, какого-то безнадежного ожидания отразилась на лице слуги. Всю жизнь он катал этого немощного старика в кресле на колесиках, поил его теплым молоком, кормил печеньем, ухаживал за ним, как за младенцем. И теперь он надеялся, что произойдет нечто неожиданное, что перевернет эту жизнь.

— Чего вы ждете? — прошептал сэр Маркус.

— Отойдите к стене, — неожиданно приказал Рейвен слуге.

Мистер Дейвис в отчаянии крикнул:

— У него пистолет. Делайте, что он приказывает.

Но слуге этого можно было и не говорить. Пистолет уже был извлечен из кармана, и все трое находились под прицелом: слуга у стены, беспомощно стоявший посреди комнаты мистер Дейвис и сэр Маркус, который повернулся к ним в своем кресле на колесиках, чтобы лучше видеть происходящее.

— Что вам надо? — спросил сэр Маркус.

— Вы босс?

— Внизу полиция, — сказал сэр Маркус. — Вам отсюда не уйти, если только я не...

Зазвонил телефон. Он звонил довольно долго, а потом замолчал.

— У вас шрам на подбородке — его под бородой не видно, верно? — спросил Рейвен. — Я не хочу ошибаться. У него была ваша фотография. Вы вместе были в том доме.

Он свирепо оглядел просторный богатый кабинет, мысленно сравнивая его с оставшимися в памяти надтреснутыми звонками, каменными лестницами и деревянными скамьями и с той маленькой квартирой, где варилось на плитке яйцо. Этот человек достиг большего, нежели старый министр.

— Вы с ума сошли, — прошептал сэр Маркус.

Он был слишком стар, чтобы бояться: револьвер представлял для него не бóльшую опасность, чем неверный шаг, когда он садился в свое кресло, или неловкое движение в ванной. Он, казалось, чувствовал лишь легкое раздражение от того, что его оторвали от еды. Он выпятил губу и шумно прихлебнул горячего молока.

— Есть у него шрам, — вдруг сказал слуга, стоявший у стены.

Но сэр Маркус оставил его слова без внимания, продолжая неряшливо прихлебывать молоко, стекавшее каплями по жиденькой бороденке.

— Это он? — спросил Рейвен, направив пистолет на мистера Дейвиса. — Если не хочешь получить пулю в живот, сознавайся.

— Да-да, — угодливо заговорил мистер Дейвис. — Это была его идея. Мы оказались в безвыходном положении. Нам надо было делать деньги. Это принесло бы ему больше полумиллиона.

— Полмиллиона! — сказал Рейвен. — А мне дал две сотни — и то ворованные.

— Я ведь говорил ему, что надо быть щедрее, а что я от него слышал? «Заткнись».

— Знай я раньше, что за человек был этот министр, я бы ни за что его не убил. Я прострелил ему череп. И старухе тоже. — Он закричал на сэра Маркуса: — Это ваших рук дело! Что, нравится?

Но сэр Маркус казался совершенно бесстрастным: старость притупила его чувства. Люди, погибшие по его вине, были для него не более реальны, чем жертвы преступлений, о которых он читал в газетах. Теплое молоко, немножко секса (сунуть иногда свою старческую руку за пазуху какой-нибудь молоденькой девочки и почувствовать теплоту жизни) и какое-то механическое чувство самосохранения — вокруг этого вертелись его жалкие страсти. Одна из них (а именно — страсть к самосохранению) заставила его незаметно придвинуть кресло к краю стола, где был установлен звонок. Он тихо сказал: