— Если вы не против, — ровным голосом продолжал он, — то я выплачу вам пятьсот фунтов задатка для пущей верности и на покрытие расходов. Остальные семьсот получите через одиннадцать дней. Устраивает?

— Сударь, — поклонился бельгиец, упрятывая деньги в карман, — приятно иметь дело с настоящим специалистом и неподдельным джентльменом.

— И вот еще что, — сказал заказчик, пропустив комплимент мимо ушей. — Не вздумайте наводить обо мне справки у Луи или еще у кого-нибудь. Не пытайтесь выяснить, кто мой наниматель и кто будет моей жертвой. Если вздумаете и попытаетесь, я непременно об этом узнаю и убью вас, равно как и в том случае, если вы свяжетесь с полицией или попробуете меня шантажировать. Понятно?

Гоосенс огорчился. Стоя в дверях кабинета, он поднял глаза на белокурого англичанина, и мороз пробежал у него по коже. На своем веку он навидался матерых бельгийских уголовников — изготовлял для них какое-нибудь особое, необычное оружие либо доставал обыкновенные тупорылые кольты. Опасный народ, что и говорить, но перед этим — сущие дети. Гость из-за Ла-Манша, который намеревался подстрелить какую-то важную, недосягаемую персону — не главаря бандитской шайки, а птицу куда покрупней, наверно, политика, — был не просто опасен, а холоден и неумолим, как сама смерть. И бельгиец, подумав, не стал ни возмущаться, ни протестовать.

— Сударь, — спокойно сказал он, — мне совершенно незачем узнавать про вас что бы то ни было. Я сотру серийный номер на вашей винтовке. Для меня всего важнее замести собственные следы, а кто вы такой — что мне за дело? Всего доброго, сударь.

Шакал вышел на солнечную улицу, через два квартала остановил такси и поехал к центру города, в отель «Амиго».

Он не сомневался, что у Гоосенса есть на примете изготовитель поддельных документов, но предпочел подыскать такового на свой вкус. И опять помог Луи из Катанги: правда, не слишком утруждаясь. Мошенничество этого рода издавна процветает в Брюсселе, и многим иностранцам очень нравилось, что тут можно обзавестись подложными паспортами без лишних проволочек. А в начале шестидесятых Брюссель стал центром вербовки конголезских наемников: французы, южноафриканцы и англичане завладели этим поприщем позднее. После крушения режима Чомбе больше трехсот «военных советников» остались без работы и околачивались по барам в кварталах, озаренных красными фонарями; чего-чего, а фальшивых документов у них хватало.

Луи устроил Шакалу встречу с нужным человеком в баре на улице Нев. Они уединились в углу, а Шакал достал свои собственные водительские права, выданные два года назад Советом Лондонского графства и действительные еще несколько месяцев.

— Владельца этого документа, — сказал он, — нет в живых. А у меня права надолго отобраны — и нужно, чтобы здесь, на первой страничке, было мое имя.

Он положил на стол паспорт на имя Дуггана.

Бельгиец сперва взял в руки новенький паспорт, отметил про себя, что он выдан три дня назад, и понимающе посмотрел на англичанина.

— En effet,[50] — пробормотал он и раскрыл маленькое красное водительское удостоверение. Через несколько минут он поднял глаза.

— Это проще простого, сударь. Джентльмены, которые удостоверение выдали, видно, гнушаются мыслью, что документы можно подделывать. Такую бумажонку, — он шевельнул листок с номером и фамилией, наклеенный на первой страничке удостоверения, — ребенок отпечатает. Водяной знак обычный. Словом, безделица. И это все?

— Нет, нужны еще два документа.

— Ага, ага. А то вы меня, признаться, даже удивили: что, думаю, за черт, неужто в Лондоне ему это за час-другой не спроворят? Еще два, говорите? Какие?

Шакал дал подробные объяснения. Бельгиец задумчиво сощурился, достал пачку «Бастос», предложил сигарету собеседнику — тот покачал головой — и закурил.

— Это сложнее. Ладно еще французское удостоверение личности — их тут сколько хочешь, только руку протяни. Чтоб как следует получилось, надо, сами понимаете, держать образец перед глазами. А с другим хуже: я, пожалуй что, такого и не видывал. Редкостный документик.

Шакал подозвал официанта; тот наполнил стаканы и удалился. Бельгиец продолжал:

— Да еще с фотографией, вот какое дело. Сами говорите — и возраст не ваш, и рост не тот, и цвет волос другой. Обычно-то фальшивый документ нужен с правильной фотографией, и данные подделываются. А тут нужна ваша фотография, где вы не в своем виде, — это голову сломишь.

Он отпил полстакана пива, разглядывая англичанина.

— Надо, стало быть, отыскать человека, подходящего по возрасту, какой значится в документе, и более или менее похожего на вас, хотя бы с лица и посадкой головы; обстричь его, как вам требуется, сфотографировать — а уж потом вы, наоборот, как хотите, так и старайтесь походить на его фотографию в документах. Я понятно говорю?

— Понятно, — отозвался Шакал.

— Тут враз не управишься. А вы долго пробудете в Брюсселе?

— Нет, — сказал Шакал. — Не сегодня-завтра уеду, но к первому августа вернусь и пробуду здесь дня три. Четвертого мне нужно быть в Лондоне.

Бельгиец еще немного подумал, глядя на фотографию в паспорте. Потом извлек из кармана клочок бумаги, записал на нем: «Александр Джеймс Квентин Дугган», спрятал бумажку и водительские права, а паспорт закрыл и протянул англичанину.

— Ладно, сделаем. Только нужна ваша хорошая, портретная фотография — анфас и в профиль. Да, времени я на это порядком ухлопаю, и деньги изрядные понадобятся… вы еще учтите, что, может, придется мне съездить с приятелем-карманником во Францию за образчиком второго документа. Конечно, сперва-то я его попробую раздобыть в Брюсселе, но как бы не пришлось…

— Сколько? — перебил его англичанин.

— Двадцать тысяч бельгийских франков.

— То есть… скажем, сто пятьдесят фунтов. Идет. Сто фунтов в задаток, остальные при расчете.

Бельгиец поднялся.

— Что ж, поедемте ко мне в ателье, сделаем портретные снимки.

Они проехали милю с лишним и вылезли из такси у невзрачного, замызганного здания, в полуподвальном этаже которого помещалась фотостудия с жалкой вывеской, гласившей, что здесь изготовляются в присутствии клиентов снимки на паспорт. Грязноватую витрину, само собой, украшали на радость прохожим былые шедевры мастера: два безобразно отретушированных портрета жеманящихся девиц, гадкое свадебное фото, внушающее отвращение к браку, и два снимка грудных младенцев. Бельгиец спустился по ступенькам, отпер двери и пригласил гостя.

За последующие два часа он выказал такие сноровку и вкус, какие автору выставленных портретов наверняка и во сне не снились. Из огромного сундука в углу были извлечены изумительные фотокамеры и всевозможная аппаратура, а также множество актерских принадлежностей, краски, кремы, парики, накладки, очки всех фасонов и коробки с гримом.

Посреди сеанса его осенило: может, вовсе и не надо подыскивать дублера? Он гримировал Шакала уже добрых полчаса; отступил, оглядел его — и вдруг, порывшись в сундуке, вытащил оттуда еще один парик.

— Посмотрите-ка, — предложил он.

Парик был седой, стрижка бобриком.

— Вам не кажется, что если ваши волосы остричь и покрасить, будет один к одному?

Шакал взял парик и осмотрел его.

— Попробуем, поглядим, что получится на снимке, — сказал он.

Получилось то, что нужно. Бельгиец сделал шесть снимков, скрылся в лаборатории и через полчаса появился оттуда с кипой фотографий. Они склонились над столом, рассматривая лицо усталого, пожилого человека. Лицо было землисто-серое, под глазами тени, следы утомления и недугов. Безбородый, безусый и седой человек выглядел на свои пятьдесят с лишком и здоровьем, видно, не отличался.

— Пожалуй, сойдет, — наконец сказал бельгиец.

— Однако же, — отозвался Шакал, — вы меня гримировали с полчаса, и я был в парике. Сам я так не сумею. К тому же снимок сделан в помещении, с подсветкой, а предъявлять документы я буду на улице.