— Не, — протянул Антон. — В жмурики меня списали, как погибшего под фашистскими бомбами. Был Селезень — и нет Селезня. Наш незабвенный домзак со всем Тернополем уже полгода под немцами, пиши пропало дело о судимости гражданина Свиридова Антона Кузьмича. Так что желаю батькину фамилию сберечь. На нее легче откликаться.

Непейвода порылся в комоде, перебрал груду белья и кинул на стол несколько паспортов.

— Выбирай любой. Карточку после присобачим, тогда и печатью пришлепнем. И прописочку честь по чести сработаем.

Бланки паспортов были чистыми, словно только что поступили к Непейводе из типографии Гознака.

— Сам с такой же «ксивой» живешь? — поинтересовался Антон.

— У меня другое прикрытие. Я по документам состою в заводской охране, потому и форму напялил.

— Помню, трепался, что если удастся тебе побег, то на запад рванешь, поближе к границе.

Непейвода хмыкнул, подергал себя за мочку уха:

— Будет время — растолкую, отчего не на запад, а на восток мотанул. А пока ступай на кухню и наедайся от пуза.

И, продолжая ухмыляться, Непейвода ушел, оставив Антона в незнакомом доме.

Проснулся Антон вечером. Собрался было выйти подышать во двор, но подергал ручку и убедился, что его заперли.

«Не доверяет. Боится, что упру чего-нибудь. Или бережет меня от чужих глаз», — подумал Антон.

Он вернулся в комнату, присел на кровать со смятой постелью и стал думать о том везении, которое сопутствовало ему в последнее время. Должен был, скажем, в лагерь из домзака отбыть и под северным небом свой срок отбывать, да война началась, не до Селезня всем стало, забыли про него, оставили в Тернополе — повезло, значит. Так бы и просидел неизвестно сколько, да немцы город бомбить стали, и ловко так, сразу бомбой в тюрьму угодили, — опять, выходит, Свиридову А. К. везение вышло. Ну, Антон, не будь дураком, поспешил под Смоленск в родную деревню, где не был пять годов с гаком. Добирался с пересадками, остерегаясь встреч с работниками милиции, и только собрался отвести на воле душу, как немцы в наступление пошли. Другой бы на месте Антона рад-радешенек был (про немцев в домзаке говорили, что они всех уголовников привечают), но Свиридов не захотел жить в оккупации. Пришлось с другими беженцами к Волге ехать, под налеты не раз попадать, под взрывами с жизнью прощаться и думать, что фортуна его оставила… Впрочем, счастье не изменяло Антону даже в самые трудные минуты. И вот он жив-здоров и, как говорится, нос в табаке. Отчаялся раздобыть документы, да неожиданно встретил бывшего соседа по камере Тернопольского дома заключения, где Непейвода щеголял в тельняшке, напропалую врал о райской жизни за границей: будто там полным-полно частного капитала и деньги сами в руки плывут — успевай только ими карман набивать и ушами не хлопать. Сидел Непейвода за контрабанду и на карманников смотрел с презрением и сознанием личного превосходства.

Однажды он не вернулся с очередного допроса. И по камере пробежал слух, что Непейвода благополучно бежал.

«К границе теперь рванет, — предположил перекупщик краденого по кличке Батя. — К чехам или полякам двинет. А еще, может, к немцам — они теперь близко, за Бугом. Язык ихний не то чтобы хорошо знает, но объясниться может. Там уж Непейводу уголовный розыск не достанет».

Но отбывавший не счесть какой срок Батя ошибся: Непейвода приехал не на запад, а на восток. И, судя по цветущему виду, живет вполне сносно, на судьбу не ропщет.

«Прежде хреновину всякую плел, а теперь, видно, поумнел, научился язык за зубами держать, — подумал Антон. — Его спрашиваешь, а он от вопросов увиливает… Неужто со старой жизнью покончил и на честную повернул? Не похоже это на него. По-прежнему врет. Только не на такого напал: Антон Свиридов любого в два счета раскусит…»

Он еще повалялся на кровати, потом поел на кухне из банки холодную тушенку и уже не знал, чем бы еще заняться, как вернулся Непейвода.

— Не люблю я соседей — осточертели они под завязку в камере домзака. День-другой поживешь у меня, а потом другую хату подыщу. А пока… — Непейвода сощурился, всмотрелся в Антона и спросил: — Заливал прежде, что любой приемник тебе починить — раз плюнуть?

— Не, — мотнул головой Антон. — Я к технике с малолетства привязан. Не жил бы вне закона — сейчас в радиомастерской работал.

Непейвода достал индивидуальный пакет и надорвал обертку.

— Давай голову, — не спрашивая у Антона согласия, он начал перебинтовывать ему глаза. — Раненого из тебя сотворю. Вроде как бы слепого от ранения. Это чтобы на улице не придрались, пока без документов ходишь.

Бинт сдавил виски, Антона обступила темнота, а Непейвода продолжал аккуратно накладывать повязку. Затем взял за руку и вывел во двор.

По городу Антон шел, как беспомощный ребенок, крепко держась за Непейводу, боясь споткнуться и растянуться во весь рост.

«На малину ведет, — размышлял он по пути. — А чтоб не выдал хазовку, слепого из меня сотворил».

Под ногами пошел асфальт, затем ступеньки. Антон попробовал сосчитать лестничные пролеты, но сбился.

У какой-то двери остановились. Непейвода трижды постучал. А когда отворили, провел Антона в комнату.

На душе у Антона стало тоскливо. Захотелось сорвать с глаз бинт и увидеть, куда и к кому привел Непейвода. И Антон уже потянулся к повязке, но вовремя взял себя в руки.

«Подожду, как дальше все обернется», — решил он.

— Хоть и мало мы с тобой бок о бок прожили, да время в тюряге по-иному исчисляется. Там день за три идет, — заговорил Непейвода. — Выходит, давно тебя знаю, а потому полное доверие оказываю и в дело беру.

— Смотря в какое дело, — перебил Антон. — Я на мокрые не ходок.

— Не беспокойся: все чисто будет. Компания подобралась — лучше не сыскать, приварок светит немалый. На какую тропку жизни думаешь повернуть? — спросил Непейвода и дальше заговорил словно по-писаному: — Власти Советской пришел конец. Осенью немецкие войска будут на Волге, возьмут Москву и двинутся на Урал. Так что дни большевиков сочтены. Как репрессированный бывшей в России властью, — на слове «репрессированный» Непейвода споткнулся и с трудом произнес незнакомое и трудное буквосочетание, — можешь надеяться на благосклонное отношение немецких властей. — Непейвода откашлялся и буднично продолжил: — Под шумок отступления бо-о-льшие дела провернем. Только теперь по-крупному будешь работать. Не по карманам шарить, а сберкассы да банки, где денег куда больше, с нами тряхнешь. Можно и к кассам на заводах подкатиться, там тоже денег в получку немало. Документы оформим честь по чести — комар носу не подточит.

— В банду зовешь? — насторожился Антон.

— На мокрое дело не пошлю, тут сами управимся. Тебе, правда, стрелять придется, но не в людей, а в небо, как в копеечку, чтоб не промахнулся! Держись нас — гоголем станешь ходить! А сейчас проверим, как в радиотехнике разбираешься.

Непейвода провел Антона в соседнюю комнату и там снял с глаз повязку.

Антон потер уставшие глаза и увидел приемник незнакомой марки. Хорошенько рассмотрев схему, Свиридов быстро обнаружил и исправил дефект, заставивший приемник умолкнуть.

— Ловко! — похвалил Непейвода. — Золотые у тебя руки, цены им не знаешь. С такими руками только сейфы вскрывать!

Антон промолчал, продолжая с любопытством рассматривать приемник. По своей конструкции он был необычным и мог запросто стать передатчиком.

— Давай снова забинтую. — Непейвода надел на глаза Антону повязку, затем взял за руку, провел через большую комнату и оставил одного, предупредив: — Постой здесь, а я мигом.

Снова непроглядный мрак окружил Антона, снова на душе стало тоскливо. Он пожалел, что не захватил с собой папирос: кинуть в рот «Звездочку» и чиркнуть по коробку спичкой можно было бы и на ощупь.

«В аферу меня втравливают. Попадешься — другую статью схватишь, совсем не ту, что положена за ограбление сельского магазина… — Он прислонился к стене и почувствовал под рукой плащ. — В прихожей оставили, у вешалки. А дождевик — хозяйский…» — понял Антон. По привычке не долго думая проверил содержимое карманов плаща, но ничего кроме дыры в одном из них не обнаружил. Тогда Антон оторвал от своей куртки пуговицу и сунул ее в прореху кармана, протолкнув под подкладку плаща. Сделал он это от скуки и озорства, чтоб память о себе оставить.