— С некоторых пор заволжским станциям оказывается излишнее внимание со стороны немецкого командования.

— Тут нет ничего удивительного.

— Когда ждут первой радиограммы? У вас остается единственный шанс: согласиться начать радиоигру под контролем.

— Если я приму ваше предложение, можете ли вы мне гарантировать…

— Не стоит торговаться. Ваша судьба, и если хотите жизнь, зависит от вас самих.

— Мне надо подумать.

— Этого я позволить не могу. По всей вероятности, вы уже пропустили первый радиосеанс. Не стоит пропускать и следующий. Ведь ваших сообщений в абвере ждут с нетерпением. Так надо ли понапрасну волновать недавнее начальство и мучить его неизвестностью?

Он сидел, положив руки на колени, глядя на носки своих сапог.

Руки перестали мелко дрожать, и Басаргин был рад, что ему не приходится бороться с предательской, выдающей его дрожью.

— Что я должен делать?

— Настроить рацию на известную вам волну и в обусловленный ранее срок выйти в эфир. А дальше передать то, чего от вас ждут. Скажем, так: «Приземлились благополучно, начинаем выполнять задание». Или: «Нахожусь пункте Н. Жду указаний к действию». Варианты — на ваше усмотрение. Вначале, понятно, зашифруйте текст. На первое время все.

— Я могу сообщить шифр и волну, и вы сами…

Майор Магура устало улыбнулся:

— Не надо, гражданин Басаргин, считать нас дилетантами. Ваш почерк хорошо знают в функабвере. Посади мы на ключ своего радиста, и радиограмма была бы загублена в зародыше.

Он встал из-за стола, поправил под ремнем гимнастерку.

— Вы готовы? Не будем засиживаться.

Стоило Басаргину покрутить ручку верньера, нащупать нужный диапазон волны и услышать в наушниках далекие, с трудом пробивающиеся сквозь радиопомехи позывные «Валли», как прошло оцепенение. Он закрыл глаза и ясно представил обер-лейтенанта, настойчиво и призывно отстукивающего позывные и прислушивающегося к эфиру в надежде принять от Баса ответ.

Позывные повторялись без интервалов. Вызывали его, Басаргина. И, тронув ключ рации, Басаргин отстучал:

— Бас, я Бас.

«Прав русский майор — заликуют сейчас в «Валли», — подумал он и чуть скривил рот. — Как же, жив-здоров и выхожу на связь. Есть чему радоваться. Пропустил один сеанс, но все же заговорил. Поинтересуются, конечно, что задержало. Придется соврать».

Косясь на листок с группой пятизначных цифр, Басаргин застучал ключом.

«Сейчас пойдет последняя группа, и нужно подписаться. Но как? 066? Тогда советская контрразведка проиграет. Но почему контрразведка? Проиграю я! Фон Шедлих, а с ним и полковник Гросскурт поймут, что передаю дезу, и прекратят со мной всякую связь. Я сразу стану никому не нужен. Ни великой третьей империи, ни НКВД…»

Рука на ключе замерла. Басаргин сделал короткую, еле уловимую паузу, словно ему необходимо было передохнуть или затекла рука, и отстучал не 066, а 065. Затем перешел на прием, принял шифровку и устало откинулся на спинку стула, позабыв снять наушники.

Гросскурт еще раз перечитал радиограмму.

— Связь была устойчивой?

— Слышимость удовлетворительная, — ушел от прямого ответа фон Шедлих.

— Надеюсь, не забыли поблагодарить?

— Конечно, экселенц. Попросили собрать данные о передвижении войск противника в ночное время и уточнить, когда узловая станция бывает наиболее загружена. Особое внимание — бронепоездам, оснащенным зенитными орудиями.

— Чем объясните пропущенный агентом сеанс?

— Акклиматизация, экселенц! Басу и его напарнику необходимо было подыскать удобное прикрытие, местожительство.

Полковник перестал сыпать вопросами.

Не отрывая взгляда от листка с четко отпечатанным на нем текстом радиограммы, Гросскурт что-то взвешивал, прикидывал в уме.

«Что его беспокоит? Все предельно ясно и понятно, а он изволит сомневаться!» — в раздражении подумал фон Шедлих.

— Вероятность, что 065 вышел на связь по принуждению, не снимается. Отчего из трех наших групп, засланных за Волгу в последние недели, ответила лишь одна эта, да еще с ничем не объяснимым опозданием? Вы прекрасно знаете, Шедлих, какое значение придается деятельности абвера в районе Сталинграда. Что мне доложить генералу Лахузену? Не знаю, как вы, а я не сомневаюсь, что вся наша работа в последнее время находится под контролем Главного управления имперской безопасности и лично рейхсфюрера Гиммлера! Кто-кто, а зарубежная служба СД не оставит без внимания наш успех и попробует вмешаться.

— Но есть «десять заповедей» в соглашении о разделе сфер влияния наших служб! — напомнил фен Шедлих. — Сейчас фактически в разведке главенствует абвер, а не СД. Не мы должны передавать военную информацию им, а они нам!

— На бумаге и в соглашении да, но фактически нет, — перебил Гросскурт.

Он был мрачен. Спор с Шедлихом раздражал, особенно когда пришлось вспомнить о старой вражде и обоюдных интригах двух разведывательных организаций рейха. Внутрипартийная и политическая разведка, не брезговавшая для достижения целей никакими средствами, названная мозгом партии и государства, с каждым днем протягивала свои незримые щупальца во все сферы, и к абверу тоже. Сознаваться в этом было не очень-то приятно, тем более перед подчиненным, и поэтому Гросскурт с трудом сдерживал переполнявшую его желчь и желание повысить голос, сорваться и накричать. Закусив нижнюю губу, он шагнул к фон Шедлиху:

— Отчего Бас молчал почти сутки? Почему первое донесение такое короткое? Где гарантии, что в следующий сеанс он будет более информирован о движении к Сталинграду живой силы противника? Вы скажете, что Бас не замедлит все это сообщить. Но когда? Или он боится идти на риск?

— Надо подождать, — осторожно посоветовал фон Шедлих. — Не стоит его торопить.

— Он мог работать по принуждению, и тогда весь принятый нами текст продиктован Басу советской контрразведкой. Начало функельшпиля[14] не исключается, надо быть готовыми ко всему, — упрямо стоял на своем Гросскурт. — А посему немедленно подключите к работе группу по дезинформации противника. Если русские, затеяли с нами игру — примем ее. Первый ход сделан, и не нами. Теперь очередь за абвером.

Гросскурт не спускал взгляда с радиограммы, точно просвечивал ее своими сузившимися в две щелки глазами. Он успел наизусть выучить несколько отстуканных на пишущей машинке фраз, но продолжал их читать, перечитывать и изучать, словно решал трудную, скрытую между строк загадку.

Догадываясь, что фон Шедлих не разделяет его опасений, полковник, не поднимая головы, процедил:

— Не считайте русских олухами. Еще в мае фюрер был вынужден признать, что Советы превосходят нас в разведке. И очень сожалел, что собственная разведка пока что работает менее искусно и малоуспешно.

Пятистенка стояла в глубине двора и была окружена ветхим, чуть покосившимся забором, возле которого из земли торчали сухие и жесткие стебли какой-то сорной, вовремя не выполотой хозяевами травы. Неподалеку от крыльца высился шест, с прикрепленным к нему старым скворечником.

— К весне хорошо бы новый дом для птиц сколотить.

— Думаете, что нам тут весну придется встречать? — спросил Басаргин.

— Нет, — ответил Магура. — К весне рассчитываю быть в других краях.

— За Уралом или дальше?

— Почему за Уралом? На Украине или в Белоруссии.

— Если пошлют с заданием?

— Вы, Басаргин, не так меня поняли. На Украине весной буду не один я, а вся наша армия.

— Не сдадите Сталинград?

— Не сдадим. И погоним ваших хозяев назад к границе.

— Чтобы попасть, как вы рассчитываете, на Украину, вначале надо разбить шестую армию Фридриха Паулюса.

— Или окружить и взять ее в кольцо. На войне бывает и такое.