— Что?! — вскрикнул Вадим, — Как — сожжены?

— Нас пытали, — Потапов убрал руки от головы и продолжал рассказывать. — Сначала… каждого по отдельности. По одному водили на допрос. Никто не раскололся… Все молчали… Кто-то дерзил. Кто-то очень сильно заплатил за свое молчание, но никто ничего не сказал. А потом… пришел этот… Инквизитор… или как они его там… Фурер, что ли… Поджигатель… Он себя Инквизитором называл. С огнеметом пришел, в броне… Спросил, кто из нас командир. Фашисты на меня указали. Он и сказал, либо я все рассказываю, либо он их… моих ребят… того… а я же за них несу ответственность, как командир!

— Ну, и что было дальше?

— Пацаны заорали, чтобы я ничего не говорил… говорили, что не стоит, они выстоят. Я не сказал ничего. Ни им, ни фашистам. А этот Инквизитор только лишь ухмыльнулся, навел огнемет на них и… — Медведь снова замолчал. — Я до сих пор слышу их крики… Я помню этот запах паленого мяса… Эта тварь… ответит за все!

Вадим не знал, что на такое и сказать. Ответственность за отряд полностью лежит на командире, и Медведь должен был любой ценой сохранить людей своего отряда. Но он не смог, и их казнили жестокой казнью, зажарив заживо. А сломленного командира бросили сюда, отстраивать станцию и гнить в своем горе.

Пора идти назад и нести воду. Сидеть тут времени больше нет. Вадим встал, попрощался с Медведем и понес ведра надзирателю, пообещав себе найти рейнджера по окончании рабочего дня. За то, что заключенный провозился так долго с водой, надзиратель отвесил хороший удар в под дых, но воду все же взял и отправил Вадима обратно работать с плитами.

Приступ пришелся на конец рабочего дня. Голова снова разболелась, из носа пошла кровь, но на этот раз никто из надзирателей не обратил на это внимания, поэтому Вадим смог нормально отсморкаться, встать и направиться к унтершарфюреру за антидотом по окончании дня. Однако фашист антидота не дал, прокомментировав это тем, что по личному приказу штурмбаннфюрера приказано давать не больше одной ампулы в два дня.

Дни тянулись как недели, и каждый новый был хуже предыдущего. Однообразная работа изредка менялась. Это меньше сводило с ума. Медведя заставляли делать работу, физически посильную троим. Видя, как здоровяк спокойно поднимает огромные цементные мешки да не по одному, у надзирателей лишь отвисала челюсть. Такому качку и человека одним ударом убить не составит труда.

Работа же у Вадима не пользовалась таким вниманием и удивлением. Таскание плит заменилось раскопками, которые, в конце концов, переросли в укрепление сооружений. Приступы увеличивались, как и их тяжесть. Если раньше был один приступ в день, то со временем, без употребления антидота, количество приступов увеличилось до трех, а к симптомам добавился кашель с кровью, помутнение и потеря сознания. К счастью, потеря сознания была всего один раз, и Вадиму посчастливилось очнуться до того, как его тело на тачке скинули бы в яму к остальным.

Унтершарфюрер не хотел делиться антидотом уже по личным причинам, а не по приказу высших чинов. Местный «рабовладелец» (именно так он себя называл) презирал общество «низших», то есть заключенных, и не упускал ни одной возможности поиздеваться над сбродом уродов. Особое удовольствие ему предоставляло издевательство над Вадимом. Когда тот, с засохшей кровью на лице, приходил и вымаливал положенный ему антидот, фашист лишь усмехался и говорил, что двухдневная норма не должна превышаться, хотя шел уже третий или четвертый день.

Вадим осознавал, что слишком долго ему так не продержаться, поэтому начал разрабатывать план побега со станции.

Шли дни рабства. Дни переходили в недели. Две с половиной недели работ на станции. Этого времени Вадиму хватило, чтобы ознакомиться с планом всей станции и… с графиком дежурств. Фашисты, служившие надзирателями, были одни и те же. Раз в неделю приходил конвой сталкеров, старшина отбирал десятерых рабов и их уводили с конвоем. Куда — неизвестно. Вадим особо и не стремился узнать. Превыше всего было желание совершить побег со станции. На разработку плана ушло восемь дней. И вот, план готов.

Прогнав все действия у себя в голове, Вадим отправился искать Медведя во время отбоя. За все время, которое рейнджеры провели на станции, Медведь успел обзавестись хорошей для дела репутацией среди фашистов — некоторые боялись лишний раз подойти к здоровяку, даже вдвоем. Сталкер нашел рейнджера там, где и предполагал. Медведь облюбовал себе место, где земля была достаточно мягкой, что было гораздо удобнее, чем спать на обычном холодном мраморе. Естественно, никто из рабочих не смел посягнуть на территорию рейнджера-силача.

Завидев сталкера, Медведь улыбнулся и жестом указал на свободное место рядом с собой. Вадим, усмехнувшись, от предложения не отказался и, присев рядом со здоровяком, перешел сразу к делу:

— Есть план побега.

— Побега? — удивленно переспросил Медведь.

— Именно, — кивнул Вадим. — Завтра ночью. Согласен?

Медведь почесал небритый подбородок, задумчиво промычал, после чего снова спросил:

— Про побег погоди пока. У тебя со здоровьем-то как?

— Нормально, — соврал Вадим.

За две с половиной недели здоровье не просто ухудшилось, а стало совсем плохим. Из-за того, что унтершарфюрер уже из личных принципов не давал суточную норму антидота, растягивая одну ампулу на три-четыре дня, вирус начал прогрессировать. Приступы участились, боль резала все тело, а кровь, бывало, шла прямо из ушей. Но Вадим решил, что товарищу этого не обязательно знать.

— По тебе не видно, что нормально, — не поверил Медведь.

— Значит, смотри, — проигнорировав сомнение рейнджера, продолжил сталкер, — Завтра ночная смена выпадает самой… подходящей для нас группе. В основном там — тунеядцы. Тем более, унтершарфюрер с большинством солдат уехал, оставив за главного Владика. Ну, знаешь Владика? Стукача-то? Его ещё фашики чморят? И вот, если начальство не самое уважаемое, то и дисциплина на станции среди надзирателей не к черту, так?

Медведь задумчиво кивнул.

— В бригаде, которая дежурить будет, есть два изгоя, — продолжал Вадим, — Они отделятся от основной группы по-любому. Тут-то нам и нужно будет их убрать. Основную группу можно не трогать. Нам потом надо будет заглянуть к Владику, а затем…

— Постой, постой, — остановил товарища Медведь, — Ну, допустим, мы высвободимся, проберемся к выходу в туннель, а дальше-то что? Там — блокпост. И станковый пулемет. Думаешь, мы с тобой проскочим?

— Ты не дослушал, — ответил сталкер. — Так вот, завтра ночью со станции отбывает торговый караван. Помнишь, они сегодня приезжали? Караван стоять будет завтра целый день, а потом на другие станции пойдет. На нем мы и сбежим.

Медведь снова зачесал подбородок. Подумав минуту, здоровяк ответил:

— Ну, замысел неплохой. Просвети-ка более подробно, что да как. Что от меня то требуется?

— Ну, слушай…

Вадима разбудил тройной удар в колокол. Лениво поднявшись, сталкер заковылял к «столовой». Сегодня, как и всегда, давали какие-то помои. Но когда твой желудок сковывает страшный голод, ты и не такое съешь. Помои стали более-менее привычной едой, и на противный вкус Вадим уже не жаловался.

Этот день обещал быть таким же, как и все предыдущие. Сплошная однотипная работа целый день, а потом и отбой. За две недели не происходило ничего интересного. Пару раз приезжал навестить Вадима Волк. Оценив условия, в которых приходилось выживать пленнику, штурмбаннфюрер лишь довольно ухмылялся, каждый раз спрашивая: «Ну, нравится тебе? Весело тебе? Сам выбрал такой путь, нечего на меня так смотреть!».

Однажды на Тверскую прибыл Инквизитор. Заключенных, которые бунтовали и отказывались работать, призывая других рабочих к мятежу, тут же вязали и отправляли в обезьянник. Там рабы ждали своей участи. Сначала никто не подозревал, что их ждет, но когда на станцию прибыл отряд во главе с тяжело-бронированным Фарером, тогда-то бунтовщики и забастовщики запаниковали.