— Моя дорогая, я вовсе не хочу, чтобы обо мне заботились, и не могу утверждать, будто меня больше всех прочих привлекают твои ангельские качества. Разве не можем мы жить в одном мире, проводя вместе определенное количество времени?

— Знаешь, первым делом, когда тебе захочется пригласить на обед своего босса или он пригласит тебя в гости, от чего нельзя отказаться, выяснится, что я должна составлять меню, раздобывать новое вечернее платье, ибо старое все твои знакомые уже видели, и причесываться, и поддерживать за столом разговор с юристами… Мы и так можем быть вместе, когда пожелаем развлечься, и я предпочитаю тебя таким, а не связанным, словно боров, по рукам и ногам, скрывающим от всего света свою ведьму-жену. Просто Рид, а не мой муж, мой дом, мои занавески — скорее две орбиты, как сказал Рильке, частично пересекающиеся друг с другом. Слушай, ведь ты так и не рассказал мне, даже в тот день на холмах, как там в Англии.

— На холмах у меня голова другим была занята, равно как и сейчас. Англия примечательна главным образом тем фактом, что тебя там не было.

Уильям с Эмметом вышли из дома и после соответствующих приготовлений уселись в шезлонгах на солнышке. Эммет намазывался лосьоном для загара, а Уильям каким-то средством с идиотским названием, которое обещало и, как ни странно, обеспечивало защиту от насекомых.

— Оно может наградить тебя раком кожи, — жизнерадостно сообщил Уильям, — но предохраняет от укусов. Хочешь?

— Нет, спасибо. Насекомые по каким-то причинам не находят меня неотразимо привлекательным. Фактически они кусают меня лишь в отсутствие любых прочих одушевленных существ, и то только в качестве последней альтернативы голодной смерти. Предполагается, будто это каким-то образом связано с близостью расположения кровеносных сосудов к поверхности кожи. Но есть еще масса всевозможных теорий.

— Никогда б не подумал, что тебя волнует загар.

— Он меня не волнует, — возразил Эммет. — То есть не вызывает тревожных раздумий и не ввергает в нетерпеливый трепет. Но считаю ровный загар приятней того вида, точно тебя окунули в котел с кипятком, после чего кожа стала слезать клочьями.

— Это, конечно, не мое дело… — начал Уильям.

— Что всегда служит верным признаком абсолютной уверенности в обратном.

— Может быть, ты и прав. Опустим вводную часть. Но зачем ты подчеркиваешь свою манерную утонченность, положительно искушая каждого, очутившегося в пределах слышимости или уловившего сплетни, называть тебя жалким слизняком?

— Откуда ты знаешь, что я не жалкий слизняк, повторяя твое, извини за такие слова, грубое выражение?

— Во-первых, ты явно удерживаешься от содрогания при виде Лео.

— О Боже, неужто так явно? Мне очень жаль. Я не возражаю против некоторых маленьких мальчиков лет пяти в коротких штанишках, подстриженных под принца Чарльза, благослови Господь их маленькие аристократические сердечки. Лео — тучка на радужном небосводе, ты так не считаешь?

— Лео в полном порядке, пока к нему серьезно относишься и уважительно с ним обращаешься. Ты не ответил на мой вопрос.

— На какой вопрос, дорогой Уильям?

— О черт, Эммет, я признаю тебя занимательным, чересчур занимательным, и особенно восхищаюсь твоей способностью поглощать спиртное.

— Твои собственные способности выше всяких похвал.

— Но не так, как твои. Чем дальше к вечеру, тем умней ты становишься. Думаешь, твоя стойкость к выпивке как-то связана с непривлекательностью для москитов?

— Кейт мне сообщила, что тут водятся не столько москиты, сколько мошки и нечто вроде летающих муравьев. Ты явно силишься что-то сказать, так скажи.

— Я ничего не имею против педиков как таковых, хоть их в последнее время многовато развелось, но ведь три года назад у тебя был страстный любовный роман с замужней женщиной. Зачем ты так упорно доказываешь, будто ни одно существо, женственней мальчика из церковного хора, не способно вселить в тебя страсть?

— Могу я почтительно поинтересоваться, откуда…

— Не волнуйся. Это вовсе не общее достояние. Лина Чинзана, которая приезжает на этот уик-энд, училась в школе с твоей… м-м-м… любовницей. Они близкие подруги. Мы с Линой тоже друзья. Никто из нас, как ты, возможно, догадываешься, не разносил сплетен после того, как твоя… м-м-м… любовница рассказала Лине. Позволь мне, однако, снять грех с души, признавшись, что я известил Кейт. Она, естественно, беспокоилась насчет тебя и Лео. Кстати, я знаю ее три года, и она зарекомендовала себя неподкупной, как Карлейль, и немой как могила.

— Мне всегда казалось, — изрек Эммет, осматривая свои ноги в поисках признаков загара, — что слово «любовница» необходимо употреблять с большей точностью. Не следует ли нам в этимологическом смысле закрепить его за женщиной, которой мужчина оказывает финансовую поддержку, как правило, предоставляет ей некий кров, одевает и ожидает, что она ляжет с ним в постель, когда он того пожелает?

— Я не совсем понимаю…

— Сегодня мы называем им каждую женщину, которая занимается любовью с мужчиной. Но, в конце концов, почему она должна быть его любовницей? Не лучше ли называть их обоих возлюбленными?

— Попробуй растолковать это Мэри Брэдфорд.

— В задницу Мэри Брэдфорд, если ты можешь смириться с подобной идеей. Что, кстати, напомнило мне, раз уж мы завели столь конфиденциальный и милый, чтобы не сказать девичий, разговор, давно ли ты сам на свой благочестивый манер спал с женщиной хотя бы в грезах?

Уильям встал:

— Извини, Эммет. Я тебя явно раздосадовал. Прошу принять мои извинения. Я просто думал…

— Ох, сядь, ради Бога. Что особенно меня бесит в людях, приверженных целомудренному образу жизни, так это их уверенность, будто, заговорив о своей чистоте, они ее осквернят. Я вовсе не собирался с тобой расквитаться, только хотел оказать услугу, смиренно, как ты, полагаю, хотел услужить мне. Ну, не важно. Я чертовски влюблен в замужнюю женщину, которая вышла замуж за истинную скотину и не может получить развод. Я взялся за эту летнюю работу по той причине, что она вовлекает меня в серьезные размышления о современной литературе, так как более ранние, более мелодраматические произведения слишком уж бередят мне душу.

— Сочувствую. А где она этим летом?

— Со своим мужем. Поплыли на какой-то чертовой яхте. Не будешь неистово протестовать, если мы поговорим на какую-нибудь другую тему?

— Ладно, давай про Джеймса Джойса. Как дела с ранними письмами?

— Покорно благодарю. Ну-с, Сэм Лингеруэлл был поистине великий человек. Когда проветришься от своего противомоскитного снадобья, заходи, покажу тебе несколько писем. Если, конечно, на нас не свалится Лео со своей атлетической когортой. Знаешь, по-моему, я встречал твою Лину. Похожа на итальянку, необычайно жизнерадостна и обожает поэзию восемнадцатого века? Так это она приезжает с Грейс Нол? Вообрази себе дом, где находятся три столь достойные и блестящие женщины, все незамужние и питающие вдохновенное пристрастие к целомудрию.

— Что это, черт возьми, означает?

— Элементарно, мой милый мальчик. Одна так закоснела в своем целомудрии, что остается лишь лечь с ним в могилу. Другая уже сожалеет о своем целомудрии и вскоре, как я бы рискнул догадаться, с удовольствием принесет его в жертву первому мужчине, который предстанет в правильном свете среди окружающих алкоголиков, а третья…

— Это чертовская гнусность! — Уильям вскочил, опрокинув пузырек со снадобьем, которое вылилось на землю к великому смятению очутившихся на его пути муравьев.

— А третья…

— Эммет, ради Христа…

— А, вижу, как возвращается жизнерадостный Лео в сопровождении самого мистера Артифони.

— Наверно, — сказал Уильям, — мне следует извиниться. Мне казалось, я действую из лучших побуждений.

— Никаких извинений не требуется, ибо, насколько я знаю, никого нет поблизости. Это было всего лишь предостережение или, скажем, предположение. Мне очень понравилась мисс Лина Чинзана, когда я с ней познакомился, равно как и любимой мной женщине. Надеюсь, тебя не оскорбил откровенный намек на утраченную девственность Кейт Фэнслер. Уверен, ее бы не оскорбил.