Домоуправ не знал только одного, главного: Сергей был из КГБ, из Особого отдела при МВД СССР и занимался охраной госбезопасности на ниве внутренних дел, так сказать. С другой стороны, это Сергеево занятие было и для него самого внове, а уж для его начальников — и подавно. Но если сам Сергей постепенно пробирался в свое новое, восстановленное, что ли, естество, то вот его начальники — да и все остальные вокруг — по каким-то совершенно невероятным основаниям воспринимали ситуацию, как всегда существовавшую. Между тем это было совершенно не так…

— Ее фамилия — Иванова-Потоцкая! — радостно вещал домоуправ. Какое счастье — желудок сразу отпустило, жизнь вновь была прекрасна и удивительна. — Двойная, значит, фамилия, очень интеллигентная дама, живет у нас испокон веку. А… что?

— Пишите подписку о неразглашении содержания разговора. — Сергей взял из стопки лист бумаги, снял колпачок с шариковой ручки и протянул ее домоуправу.

— Но… Но, позвольте… — снова встревожился домоуправ. — Где-то с момента перестройки, лет, то есть — годов… Простите, года два уже никто таких, извините, подписок не берет? У меня бывают… Даже в сферах, так сказать… Я понимаю, если бы органы, так сказать… НКВД? МГБ… Я забыл, простите… КГБ, то есть…

— Я из КГБ. — Сергей показал обложку второго удостоверения.

— Разве? А… как же? Не знал… Что писать? Что прикажете? Я, собственно, никогда… Я готов.

— Пишите: дана настоящая Комитету госбезопасности в том, что я обязуюсь…

Домоуправ послушно строчил, изредка поднимая на Сергея по-собачьи преданные глаза.

— Не разглашать содержание разговора… сего числа и года… с сотрудником Петровым С. А… Написали? Подпись. Давайте…

Сергей внимательно прочитал подписку и, аккуратно сложив, спрятал в карман.

— Товарищ… Товарищ… — Домоуправ вдруг начал задыхаться. — Я все понял! Я понял причину вашего, так сказать, профессионального интереса к этой женщине, — он начал отталкивать ладонями воздух. — Значит, так: в 1930 году она была неописуемой красоты — вы даже и вообразить не можете, и ее арестовали органы огромного государственного политического, кажется, управления…

— Объединенного, — поправил Сергей.

— Я и говорю! И вот, представьте себе, ее направляют на строительство Беломоро-Балтийского канала…

Сергей почувствовал странный звон в ушах. Комната словно растворилась-исчезла, перед ним расстилалось огромное сумрачное поле, посеребренное ранним морозом. Четверо в драных телогрейках и грязных изношенных сапогах несли пятого, ногами вперед, по сторонам вышагивали стрелки ВОХРа — военизированной охраны, и, кажется, то были свои, зэки… Из перековавшихся…

«Это они товарища своего несут… — тягостно соображал Сергей. — Кто бы это… Кто… Ребята! — закричал он. — Кого хороните?»

Но они молчали, только мерзлая трава под их ногами издавала какой-то странный звук…

— … она как бы и ничего… — выполз из тумана голос домоуправа, — но вот отец ее, он, видите ли, на фирме ювелирной мастером был и страстно собирал древние монеты! Ну, послал ее по адресу, прикупить или там — обменять, а по адресу-то — засада… Его-то сразу к стенке прислонили, а ее — за пособничество… Выжила, представьте!

Вечером Сергей поехал к Тане. Сквозь стекла автомобиля улицы разворачивались словно старая, протертая до дыр кинолента, и ему казалось, что он узнает эти улицы, что они уже были когда-то в его жизни, только постарели и поблекли изрядно, и это несмотря на то, что появилось множество новых домов; но выглядели они еще более ветхими, нежели старые, дореволюционные.

Въехал во двор и поставил машину в тень, к стене и сразу же ощутил напряжение — в сумерках словно висело что-то неуловимой, физически неощущаемой взвесью, но он чувствовал — то были «они»…

Прошел под аркой на соседнюю улицу — туда выходил фасад Сильвестрова (теперь уже Таниного) дома и сразу же заметил «рафик» «Газремонта» — он стоял на том же самом месте, ровно и не уезжал.

Он так и предполагал…

На Танин этаж поднялся пешком. Ничего подозрительного в лифте и на лестнице не было, он понял, что «рафик» позволяет им наблюдать за квартирой без дополнительных усилий.

Позвонил, двери открылись сразу, будто Таня стояла около них и ждала. Отступила удивленно:

— Ты?

— Не ждала? — Он вошел и тщательно прикрыл за собою дверь. — Подойди к окну и посмотри вниз. Там стоит «рафик»…

Она протянула руку к выключателю, он остановил ее, дотронувшись до руки:

— Не нужно.

— В чем дело, Сергей?

«Она смотрит на меня так, будто знает всю жизнь… — подумал Сергей без малейшего удивления. — Бедная девочка…»

— Ты не спрашиваешь: «Кто?» и открываешь двери. Впредь — спрашивай… Иди. Если автомобиль отъедет — вернись и скажи мне.

Он говорил внятно, достаточно громко. Он ощущал:; монитор в их машине пока выключен. Это ощущение было внутри, как чувство голода или света и тьмы, он подчинялся, он знал…

— И запомни: в тот момент, когда я приложу палец к губам — вот так… — он показал, как это будет выглядеть, — ты замолчишь. Если захочешь мне что-нибудь сказать — возьмешь лист бумаги и напишешь.

— Ты… сумасшедший?

— Иди…

Таня потерла виски, посмотрела на него исподлобья и ушла.

Сергей Остановился на пороге. Окно на улицу было перед ним, метрах в пяти — комната большая, сделанная, спланированная еще по старым законам, он вроде бы не мог во тьме за стеклами что-нибудь увидеть, но…

Окно словно придвинулось, и стекла обозначились так явственно, как будто он стоял прямо перед ними. Вот оно, вот…

«Литер» распластался на стекле. И на соседнем окне точно такой же. Они могли прослушивать и просматривать все…

Вбежала Таня, эта игра — ей так показалось — увлекла ее:

— «Рафик» уехал. И что?

Он подвел ее к окну и показал на стекло.

— Паук какой-то… — она взглянула недоуменно.

— Эти «паучки» на всех стеклах квартиры.

— Я не понимаю. И что же?

— Это телевизионные станции. Они принимают и передают — считывают всю информацию, какая имеется в комнатах.

— Для… кого?.. — Она поверила сразу, без сомнений и истерики. Она испугалась, это было видно. — Господи… Зачем это? Зачем? Это… Ваши?

— «Ваши», говоришь… — Усмешка, словно змейка, пересекла его рот. — Не бойся. Они могут все. В этом мире…

— «Они»? А… ты? Ты?!

— А я помогу тебе.

Она словно проснулась:

— «В этом мире», — ты сказал… Что это значит, Сергей?

— Это значит, что есть мир, в котором они — ноль.

— Ты говоришь темно и непонятно. Я боюсь.

— Я не могу сказать яснее. Бояться не нужно. Добро уже совершилось и еще совершается. Не бойся… Подойди к окну. Я слышу звук мотора.

Она подбежала к подоконнику и вспрыгнула на него словно кошка.

— «Газик» милиции! — Она смотрела на Сергея не то с изумлением, не то с откровенным ужасом.

— Иди сюда. Сейчас они позвонят в дверь. Ты спросишь — «кто» и уйдешь, мгновенно. Я открою сам.

— Ты… ты спятил… — Таня заплакала. — Я тебя боюсь. Я не открою, нет!

— Тогда они взломают дверь, и все осложнится. Приготовься.

— Господи… За что мне все это…

— За Сильвестра. Но ты — чиста. Не бойся. У них не сложилось, Таня. Они будут пытаться поправить дело…

Послышался гул приближающегося лифта.

— Будет лучше, если ты уйдешь на черную лестницу.

— Откуда ты… про нее… знаешь…

Раздался резкий звонок и сразу — второй.

— Иди… — одними губами произнес Сергей.

Она подошла к дверям:

— Кто… там?

— Милиция, откройте, — послышался привычно-властный голос.

Сергей плавно повел рукой: «Уходи…» — и она послушно направилась к дверям черной лестницы. Щелкнул замок, она ушла.

Сергей открыл и отступил в глубь коридора. Здесь справа на стене висел старый, изрядно проржавевший велосипед. Он был покрыт пылью, видимо, на нем катались в последний раз очень и очень давно…

Вошли два офицера милиции. Форма на них сидела ладно, были они непривычно для милиции подтянуты и бесконечно уверены в себе — это читалось на их властных безразличных лицах.