Рисунок 3.4а показывает «истоки» Млечного Пути в гелиакическом восходе июньского солнцестояния 650 года н. э. В этот момент, если смотреть на северный горизонт, можно было бы увидеть, как самые северные пределы Млечного Пути простирались через северное небо и изгибались на юг и на восточном, и на западном горизонтах по направлению к точкам июньского и декабрьского солнцестояний в звездах, как показывают рисунки 3.4Ь и 3.4с. (Эти последние две иллюстрации, между прочим, представляют не что иное, как панорамный вид аспектов, показанных на рисунках 2.10а и 2.10Ь.) Таким образом, воды небесной реки (рек) текут дальше, пересекая путь солнца (эклиптического) на пути к своему концу у Южного Креста.

Большое значение работы Уртона состоит в том, как она показывает, вне всякой игры слов, что местные народы Анд обладают совершенным мастерством сезонных ритмов Млечного Пути, мастерством с очевидными корнями в прошлом. Кроме того, в изучении связи между взаимнокардинальным пересечением солнцестояний, которое организует земное пространство, и его небесным двойником в воображаемом пересечении осей зенита Млечного Пути работа Уртона полностью подтверждает сохраняющееся значение в индейском мышлении соединения Млечного Пути и солнц солнцестояния. Наконец, работа Уртона дает еще один пример того, как даже по сей день мышление индейцев Анд воспринимает север как «верх». Это показывает тот простой факт, что реки всегда текут вниз. Поскольку истоки двух потоков небесной реки находятся на севере и сходятся на юге, около Южного Креста, тогда север должен быть «выше», чем юг. И, поскольку реки берут свое начало в горах, в небесах должна также находиться космическая гора, и эта космическая гора должна также находиться в северных небесах.

Исследователь устной традиции американских индейцев Джон Бирхорст высказался по поводу «геометрического смещения» местной американской мифологии. Нигде это понимание не иллюстрируется лучше, чем в андском соединении пересечений солнцестояния и Млечного Пути и проявлении этой структуры как организации системы обозначений в мифах о ламе и потопе. Млечный Путь — это единственная «естественная» плоскость в небесах. Другие, такие как эклиптика — видимый ежегодный путь солнца через звезды, — суть мысленные абстракции, продукт накопленных наблюдений, увиденных глазами разума, а не физическим глазом. Видимость Млечного Пути невооруженным глазом и вытекающая из Этого его полезность в качестве средства организации небесного пространства могут отчасти объяснять его важное место в космологических мифах во всем мире.

Но это только половина истории, «левое полушарие» космологического уравнения, которое овладело андским воображением. Млечный Путь был больше, чем просто небесной вещью, хронометрическим инструментом для организации календарей или политически полезных ритуалов. В его светящемся присутствии народы Анд видели наглядное проявление соединения человечества со внеземными мирами. Чтобы понять, как сезонные оси Млечного Пути были связаны с духовным сознанием андской цивилизации, необходимо начать прежде всего с того, что сверхъестественные миры имели имена.

Согласно местным представлениям во времена конкисты, космос состоял из трех областей: пача анак, буквально «мира наверху»; кай пача, «этого мира»; и пача уку, «мира внизу». Аналогичным образом те же понятия сохранялись у аймараязычных обитателей области озера Титикака, которые тоже проводили различие между тремя мирами, также называемыми пача (пачас): алак пача, ака пача и манкка пача, опять же буквально означавшие «мир наверху», «этот мир» и «мир внизу».

Испанцы беспечно приспособили эти «миры» к христианским понятиям «рая», «земли» и «ада». Исключение из этой практики обнаружено в произведениях испанского хрониста Сантильяна, который, очевидно, слушал немного внимательнее, заметив, что мертвые возвращаются туда, откуда пришли, «где внизу была земля [читай: уку пача]; и что тот, кто умер в результате только наказания за воровство или другие грехи, попадает в ад \infierno]».

Иными словами, он обнаружил в индейских представлениях различие между судьбой осуждения к «аду» и обычной судьбой для обычных людей, которые попадали в пачу уку, «мир внизу». По сей день многие коренные народы Анд сохраняют то же самое представление с дополнительным разъяснением, что «ад» относится к судьбе блуждания по земле в качестве condenado, «осужденного», а не к какому-то из этого мира или другого.

В конечном счете я пришел к пониманию, что испанские описания индейского представления о загробной жизни были минами-ловушками. Например, лексикограф Ольгин, который интерпретировал индейские знания о трех мирах в соответствии с христианским предубеждением, записал андское народное понятие, вынесенное в эпиграф данной главы: «В этом мире мы отсылаемся с нашей родины в мир наверху». («Кайкачапим анапача льяктанчикманта ауанчананчик».) Если обычные люди попадали в пача уку, «мир внизу», когда умирали, тогда что же они имели в виду, утверждая, что их конечное местопребывание лежит «там наверху», на небе? Кто же заблуждался?

Другие хронисты ассимилировали этот аспект местного представления об анак пача, «мира наверху», с христианским понятием «рая». Кобо, например, говорил, что «те, кого Бог сделал выдающимися людьми и наделил счастливым и преуспевающим положением в этой жизни, без всяких сомнений, попадали в Рай»[26]. Вероятно, один из источников путаницы для испанцев вытекал из того факта, что во времена инков только инки благородного происхождения, как считалось, попадали в анак пача, «мир наверху». Наблюдение Кобо о том, что только «преуспевающий» народ идет в анак пача, логично, поскольку в жестко управляемой экономике инкского мира только инкам благородного происхождения дозволялось значительное богатство. До сих пор тот факт, что основная масса совершенно невинного андского населения отправлялась после смерти в пача Уку, «мир внизу», очевидно, не останавливал их от обращения к небу, когда их спрашивали о конечном местопребывании мертвых.

Так что фактически в испанских хрониках есть два ряда непониманий, простирающихся параллельно: пронизанные христианством предубеждения испанцев, составленные приправой классового сознания, выработанного андской знатью, которая стремилась дифференцировать места конечного покоя знати и крестьянства в миры «наверху» и «внизу», с тем чтобы знать могла оставаться «наверху» рядом богами[27]. И все же, повторимся, эта последняя практика ничего не могла поделать, чтобы отвратить андских крестьян от обращения непосредственно к небу, когда их спрашивают об их местопребывании в загробной жизни.

Ко мне понимание этих очевидных противоречий о местоположении потустороннего мира пришло во время полевого исследования в Перу. Однажды я провел много часов у очага вместе с пятнадцатилетним юношей и его дедушкой. После перевода на испанский связанного со смертью опыта, рассказанного на кечуа его дедушкой, опыта, переполненного духами собак, переправой через «Реку Иордан» и соприкосновением с «воротами», этот молодой человек из деревни Ампараэс проводил меня до дверей. Мы стояли и рассматривали небо, я спросил его, где находилась Река Иордания. Он указал рукой на Млечный Путь в июльском ночном небе, то есть на поток, даже и теперь в местном мировоззрении связанный с декабрьским солнцестоянием, поток, в котором находятся небесная Лама и Лиса[28].

Многими годами раньше я бы понял своим умом, что я чувствовал в тот момент — огромный шок от осознания того, что древний, тысячелетний способ познания и потребность участия обоих полушарий мозга все еще активно оперируют в душах живущих людей. Дедушка мальчика, когда он находился между жизнью и смертью, проник в духовное измерение мифа и отыскал переправу через майу.