Левицкая записала: "Рассказывает, что пролежал две недели в постели. "Поехал верхом. Вдруг из-за поворота выскочил автомобиль. Едут знакомые ребята из ГПУ. Лошадь испугалась, споткнулась о кучу камней и упала. Я полетел на землю. Хорошо, ногу из стремени вытащить успел. Сгоряча вскочил на ноги - "казак, как кошка"- улыбнулся он. - Конь снова упал и придавил крупом ногу. Стал выпрастывать ногу и почувствовал: что-то хряснуло в спине. Но сел на лошадь, хотя ребята предлагали довезти до дома на машине. Как-то неладно: выехал на лошади, а назад привезут. Решил доехать до Дона, обмыть лошади окровавленную морду, а влезть на лошадь уже не смог...Еле-еле добрался до дома и свалился. Оказалось нога вывихнута и связки в пояснице разорваны..." А вы, друзья, когда последний раз падали с лошади? Кто из вас при этом вскочил, как кошка? Кто считает, что это неладно - пойти по шерсть, а вернуться стриженым? Евгений Поповкин, тогда главный редактор журнала "Москва", пригласил Шолохова в писательскую компанию, возможно, в ЦДЛ, встречать новый 1959 год. Михаил Александрович поблагодарил, но отказался: была больна Евгения Григорьевна Левицкая, и он хотел в эту ночь побыть рядом с ней. Её дочь вспоминала о том времени:

"Маме исполнилось 79 лет, у нее обострилась давняя болезнь -диабет и другие недуги. Шолохов привез к её постели знаменитого профессора Мясникова. Врачи считали больную обреченной. Но Шолохов уговорил профессора Гуляева сделать сложную операцию - ампутацию ноги. Михаил Александрович не мог сдержать слезы в больнице, плакал. Операция прошла успешно. Он навещал маму и так продлил ей жизнь на полтора года..." Тут никаких вопросов подопытным друзьям я уже не задал бы... Да, Шолохов был человеком необыкновенным, общим аршином мерить его нельзя. А Солоухин, меряя гения своими аршинными друзьями, довел дело до нелепости, до уморы. И Ф.Кузнецов в вопросе о том, как Шолохов относился к обвинениям в плагиате, тоже берет в руки аршин и рассуждает просто, прямолинейно: обвинения - ложь, клевета, значит, писатель переживал, мучился, это и свело его раньше времени в могилу... Прежде всего, замечу, нельзя утверждать, что подозрение или обвинение в плагиате всегда, при всех обстоятельствах оскорбительно. В моей литературной жизни было три подобных случая, и не всегда меня это огорчало, порой - совсем наоборот. Я был заподозрен в плагиате при первой же попытке напечататься. Дело было зимой 1945 года на фронте, в Восточной Пруссии. Я послал в нашу армейскую газету "Разгромим врага" лирическое стихотворение. Через несколько дней получаю письмо: "Тов. Бушин! Стихотворение Ваше получил. Оно настолько хорошо, что у некоторых товарищей из нашей редакции возникло сомнение: действительно ли Вами написана эта вещь? Не списана ли она из какого-либо журнала. Прошу прислать другие Ваши стихи и указать Ваше воинское звание.

20 февраля 1945г. Капитан С. Шевцов." Сергей Александрович Шевцов царство ему небесное - был довольно известным в ту пору поэтом-сатириком. После войны работал главным редактором "Крокодила"...Я бегал по всей роте с этим письмом и читал его друзьям, захлебываясь от радости и гордости. Еще бы! Ведь плагиатор имеет прямое отношение к литературе, это как бы первая ступень её, и вот я пока ни разу не напечатался, ничего не сделал, а уже плагиатор! Уже первую ступень одолел. Мое стихотворение профессиональные литераторы поставили в один ряд со стихами, что печатаются в журналах. Ночью на нарах, мешая спать соседу Кольке Белоусову, я в упоении шептал слово, красивее которого тогда для меня не было: " плаги-атор.-.пла-ги..."

Второй раз это случилось в 1951 году. Мой однокурсник Гриша Фридман, который тогда вдруг стал Григорием Баклановым, на моей защите диплома назвал меня фашистом. Уже тогда, в молодости, он был злой, как сто чертей и три ведьмы в одном флаконе. И сильно меня не любил. А тут еще незадолго до этого было такое дело. Когда он появился в "Литературке" под псевдонимом, ему кто-то из наших ребят сказал: "Гриша, в чем дело? Ведь Бакланов это же второстепенный персонаж фадеевского "Разгрома". А главный

герой романа - Левенсон. Почему бы тебе не взять этот красивый псевдоним?" Все рассмеялись, а Гриша осерчал. Я хохотал всех громче, - еще бы не фашист!.. И вот, как говорится, взяли бедного Гришу на густые решета. На партсобрании он не настаивал, что я замаскированный фашист из девизии СС "Мертвая голова", но принялся доказывать, что я не советский человек. Уже в наши дни он писал в "Знамени", что этот эпизод едва ли не загубил всю его блистательную литературную карьеру. Крутая чушь. Через несколько дней приехал он ко мне домой со своими извинениями, и на этом все кончилось. Потом дарил мне свои книги, а я ему за неимением оных давал читать свои тиронаборческие рукописи. Но сейчас дело не в этом, а в том, что доказывая, какой я опасно не советский, Гриша тоже обвинил меня в плагиате. В "Московском комсомольце" я напечатал статью о повести Юрия Три4юнова "Студенты" .Так вот, Гриша заявил: Бушин не сам написал статью, а пошел на обсуждение повести в юридический институт, все там застенографировал и выдал за свое . Не скажу, что это меня тогда порадовало, скорее опечалило: с кем сидел пять лет в одной аудитории!.. Третий случай произошел в 1979 году. В журнале "Москва'', выходившем тогда полумиллионным тиражом, появилась моя неласковая статья "Кушайте, друзья мои...Все ваше" о романе Б.Окуджавы "Путешествие дилетантов". Статья произвела немалый шум. И вот, выступая 24 декабря в московской библиотеке №114, заведующим которой был мой школьный друг Вадим Тарханов. Окуджава заявил: "Статью писал не Бушин. а целая бригада . Он же только дал свое имя. потому что у него уже была отвратительная статья обо мне в "Литгазете". И что же? Я опять ликовал, как в юности на фронте. Какой, дескать, я вумный - за целую бригаду меня принимают. Вот такие случались у меня истории...

У Шолохова, конечно, все было иначе. Слов нет, когда в 1928 году клевета обрушилась на молодого писателя в первых раз, а вскоре и во второй, в третий, он негодовал, терзался. 1 апреля 1930 года в письме к Серафимовичу писал: "Что мне делать, Александр Серафимович? Мне крепко надоело быть "вором". На меня и так много грязи вылили...У меня руки опускаются и становится до смерти нехорошо. За какое лихо на меня в третий раз ополчаются братья-писатели?"

По молодости лет и неискушенности в делах литературных Шолохов не знал, что история эта стара, как род людской. Еще Свифт писал: "Когда в мире появляется настоящий гений, вы можете легко узнать этого человека по обилию врагов, которые объединяются против него. "Серафимович мог бы ответить Шолохову еще и словами Бальзака: "В Париже, когда некоторые люди видят, что вы вот-вот готовы сесть в седло, иной начинает тащить вас за полу, а тот отстёгивает подпругу, чтобы вы упали и разбили себе голову, третий сбивает подковы с копыт вашей лошади; самый честный -тот, кто приближается к вам с пистолетом в руке, чтобы выстрелить в упор. У вас есть талант, мое дитя, и вы скоро узнаете, какую страшную, непрестанную борьбу ведет посредственность против тех, кто её превосходит."!! так во всех парижах мира... Конечно, вынести все это молодому писателю было трудно. Но он представил комиссии, которую возглавлял Серафимович (Л.Колодный пишет, что М.И. Ульянова) рукопись двух первых книг, комиссия опубликовала в "Правде" заявление и буря клеветы пошла на убыль, а потом и вовсе заглохла.

Но ведь в 1974 году, когда Солженицын в том самом Париже вцепился зубами в полу Шолохова и пытался сбить подковы с копыт его донского скакуна, Михаил Александрович давно уже был не молодой автор, только что вступивший в литературу. Он закончил и все четыре книги "Тихого Дона", и две книги "Поднятой целины", и опубликовал главы романа "Они сражались за Родину", и написал замечательный рассказ "Судьба человека", - он был увенчан и прославлен во всем мире. И вот теперь ему опять вытаскивать рукопись, доказывать, оправдываться? Да еще перед кем - перед Солженицыным! Перед человеком, которого он считал "болезненно бесстыдным"... Конечно, он мог тогда настоять и на повторной публикации у нас в стране материалов комиссии 1929 года, и симоновского интервью еженедельнику "Шпигель", и собственного заявления, тем более, что ведь в Пушкинском Доме имелись 140 страниц рукописи "Тихого Дона", которые согласно его воле передал туда шолоховед К. Прийма Но Шолохов не желал этого, брезговал, считал унизительным, как правильно пишет Л. Колодный. По воспоминаниям Анатолия Калинина, инспирированную и оплаченную Солженицыным книгу Медведевой-Томашевской "Стремя "Тихого Дона", в которой супернаучно доказывается, что автор эпопеи Федор Крюков, Шолохов дочитал до 44-й страницы и бросил: "Скучно!" Иначе говоря, с высоты своего скакуна плевал он на лысину Солженицына, согбенного у копыт его коня, и на всю его мышиную возню да злобный писк в Париже.