Он уставился в небо.

— Я тоже, — сказал я.

Правда, я все же обиделся на Вонючку. Мог хотя бы попрощаться. На Земле у него не было друга лучше меня, и то, что он вытурил меня наравне со всеми остальными, казалось просто свинством.

Сейчас мне так не кажется.

Я по-прежнему не знаю, с какого конца берутся за гаечный ключ, но теперь у меня новая машина, купленная на те деньги, что я заработал на воздушной базе. Между прочим, эта машина умеет ездить сама собой, вернее, уметь-то умеет, но ездит только на тихих сельских дорогах. При оживленном уличном движении она начинает дрейфить. Где уж ей до старушки Бетси!

Впрочем, я мог бы исправить дело в два счета. Так я стал думать с тех пор, как моя новая машина перепрыгнула через поваленное дерево, лежащее поперек шоссе. Да, Вонючка оставил мне кое-что на память: я, например, любую машину могу сделать летающей. Только не желаю с этим связываться. Мне вовсе не хочется, чтобы со мной обращались так же, как с Вонючкой.

После ленча я вернулся в контору, устроился поудобней, закинув ноги на стол, и принялся усердно думать над тем, как отвадить пса, который растаскивал мусор у меня из бака.

Вот уже несколько месяцев, как я воевал с этой животиной, и был готов прибегнуть к крайним мерам.

Я загородил мусорный бак тяжелыми бетонными плитами так, чтобы пес не мог его опрокинуть. Но кобель был здоровый: поднявшись на задние лапы, он вставал на бак и легко выгребал из него мусор. Я уже подумывал: не поставить ли небольшой лисий капкан, чтобы, когда пес сунет морду в бак, ему прищемило нос? Однако если так сделать, то как пить дать в какой-нибудь четверг утром забуду убрать капкан, и вместо собаки в него попадет мусорщик.

Я даже, хотя и не всерьез, подумывал провести к баку электропроводку, чтобы пса стукнуло разок током. Но, во-первых, я не знал, как эта проводка подводится, а потом, если и соображу, то десять шансов против одного, что бедняга не только испугается, он будет просто убит током, а убивать пса мне не хотелось.

Понимаете ли, я люблю всех собак. Это, конечно, не значит, что я должен любить их всех без разбора, не так ли? И если бы вам пришлось каждое утро вновь собирать мусор, то вы бы разозлились на этого остолопа не меньше моего.

Пока я размышлял над тем, нельзя ли в какой-нибудь особо аппетитный кусок выброшенных продуктов подсыпать чего-нибудь такого, от чего пес заболел бы, но не умер, зазвонил телефон.

Звонил Пит Скиннер из Экорн-риджа.

— Вы не могли бы сейчас приехать ко мне? — спросил он.

— Мог бы, — ответил я. — Что у вас хорошего?

— Яма на сороковом участке.

— Выгребная?

— Нет. Похоже, кто-то ее выкопал и всю землю увез.

— Кто бы это мог сделать, Пит?

— Откуда я знаю? Но это еще не все? Возле ямы оставлена куча песка.

— Нет. Вы же прекрасно знаете, — заметил Пит, — что на участке нет песчаной почвы. Все, что есть у меня, так это чернозем.

— Хорошо, сейчас приеду, — сказал я и повесил трубку.

Мне, как окружному агенту по развитию сельского хозяйства, приходится выслушивать много всяких вздорных звонков, но этот превзошел все остальные. Чума у свиней, кукурузная совка, черви на плодовых деревьях, рекордные удои молока — все они относились к моей компетенции. Но яма на сороковом участке?! Извините!

Но мне все-таки сдается, что раз Пит позвонил именно нам в контору, а не кому-нибудь другому, то это следует принять как комплимент. Когда ты работаешь окружным агентом пятнадцать лет, то многие фермеры начинают верить в тебя и часть их, подобно Питу, считает, что ты можешь разрешить любое затруднение. А я, признаться, страсть как люблю похвалу, не в пример другим. Чего я не люблю, так это головную боль, которая приходит вместе со всякими затруднениями.

И я поехал к Скиннеру.

Его жена сказала, что он на сороковом участке, так что я направился туда и застал, кроме Пита, еще несколько соседей. Все они разглядывали яму и высказывали массу глупых предположений. Мне никогда до этого не доводилось видеть более озабоченном толпы людей.

Яма — почти идеальный конус — была диаметром не менее семи футов, а в глубину — почти десять, и совсем не походила на яму, которую копали лопатой и киркой: ее стенки были срезаны гладко, как фрезой, однако земля не была примята, как это обязательно случилось бы, будь для этого использована какая-нибудь машина.

Рядом с ямой лежала куча песка. Глядя на нее, я подумал, что если весь этот песок сгрести в яму, то он заполнил бы ее тютелька в тютельку.

Песок был самый белый из всех, какие мне только доводилось видеть: не просто чистый, а абсолютно стерильный — словно его промывали по крупинке.

Я постоял немного, уставившись с другими на яму и кучу песка, страстно желая, чтобы меня осенила какая-нибудь блестящая идея. Но увы, ничего интересного в голову не приходило. Вот яма, а вот песок. Верхний пахотный слой земли был мокрым, и на нем обязательно были бы видны следы колес или чего другого, если бы эти следы были. Но в том-то и дело, что их не было.

Я сказал Питу, что ему, быть может, лучше огородить все вокруг колючей проволокой: вдруг шериф или еще кто из штата или университета захочет взглянуть на эту штуку. Пит сказал, что мысль хорошая, и он это сделает немедля.

Я вернулся на ферму Пита и попросил миссис Скиннер дать мне пару банок. Одну из них я наполнил песком, а другую с большими предосторожностями так, чтобы стенки ямы не осыпались, набил почвой из ямы.

Тем временем Пит с двумя соседями нагрузил фургон столбами, мотками колючей проволоки и привез их к яме.

Я помог разгрузить фургон, а затем поехал назад в контору.

Там меня уже ожидало три человека. Я передал своей секретарше Милли банки и попросил ее послать их немедленно в почвоведческую лабораторию сельскохозяйственного колледжа штата, после чего занялся приемом граждан.

Было уже далеко за полдень, когда в мой кабинет вошла Милли.

— Вам звонил банкир Стивенс и просил заехать к нему по пути к дому.

— Что от меня нужно этому жирному борову? — спросил я. — Он же не фермер, а денег я у него не занимал.

— У него с цветами случилось что-то страшное, — сказала мне секретарша. — Он прямо убит горем.

По дороге домой я завернул к Стивенсу. Банкир уже ждал меня на улице. Вид у него был ужасный. Он повел меня за дом к большому цветнику, представлявшему печальное зрелище. В саду не осталось ни одного живого цветка. Все они погибли и, увядшие, валялись на грядках.

— От чего это могло произойти, Джон, — спросил Стивенс так, что его слова и тон, какими они были сказаны, вызвали во мне жалость.

В конце концов, эти цветы многое значили в его жизни. Он выращивал их из особых семян, все время нянчился с ними, и они у него были высший сорт.

— Возможно, их опрыскали каким-то химикатом, — заметил я.

Обойдя кругом сад, и пристально осмотрел увядшие цветы, но нигде не заметил следов ожогов, обычно оставляемые химикатами.

Затем я увидел маленькие ямки — сперва только две, а затем, осмотрев все вокруг, еще целую дюжину.

Диаметром в дюйм, ямки виднелись по всему саду, словно кто-то взял черенок лопаты и понатыкал дыр по всему участку. Опустившись на колени, я увидел, что ямки имели коническую форму — так образуются лунки, когда из грядок выдергивают растения с толстыми корешками.

— Вы что, недавно пропалывали сорняки? — спросил я Стивенса.

— Да, но не такие крупные, — отвечал банкир. — Вы, Джо, знаете, сколько сил и труда я вкладывал в эти цветы: поливал и разрыхлял землю, опрыскивал, вносил точно установленное количество минеральных удобрений в почву…

Я слушая вполуха и не мешая ему выговориться, тем временем подобрал комочек земли и растер его пальцами. Это была совершенно высушенная земля, она рассыпалась от малейшего прикосновения.

— Вы давно поливали эту грядку? — спросил я.

— Вчера вечером, — ответил Стивенс.