— Как это друг с другом?

— Деревня с деревней. Каждая со всеми другими.

— Что? Все тридцать семь деревень?

— Вы поняли меня правильно.

— Но как? Объясните мне, черт вас возьми: как могут тридцать семь деревень играть одну и ту же партию?

— Объяснить не могу, — ответил Шелдон. Хотя у него возникло ужасное подозрение, что объяснение есть. По меньшей мере, есть определенная догадка.

Когда стало очевидным, что регресс был спланирован заранее в планетарном масштабе, он, помнится, задался недоуменным вопросом о системе связи, без которой все тридцать семь деревень никак не могли бы впасть в дикость одновременно. Он еще сказал себе, что это требовало бы системы связи намного лучшей, чем следует ожидать от культуры класса 10. И вот, пожалуйста, вновь то же самое, и задачка даже еще труднее — те же тридцать семь деревень вовлечены в диковинную круговую игру на доске головоломной сложности.

Это подразумевает единственно возможный ответ. Ответ совершенно неправдоподобный, но другого не дано, — телепатия. Но разве можно вообразить себе телепатию как достояние 10-го культурного класса, не говоря уже о классе 14!

Выключив верещалку, он возобновил прерванную работу. Достал большой лист бумаги, прикнопил его к столу и принялся перебирать заметки заново, не пропуская ни одной и перенося их содержание на схему. Покончив с этим, откинулся на спинку кресла и окинул схему взглядом, потом вызвал Харта. Минут через десять капитан, одолев лесенку, постучал в дверь. Шелдон отпер, впустил его в каморку и пригласил:

— Присаживайтесь, Харт.

— Додумались до чего-нибудь?

— Полагаю, что да, — ответил Шелдон. И показал на схему, пришпиленную к столу. — Вот, полюбуйтесь.

Харт уставился на схему как баран на новые ворота.

— Не вижу ничего особенного.

— Вчера вечером, — начал Шелдон, — мы побывали на посиделках у гуглей, и за то недолгое время, что провели там, мы дали жителям этой деревни самое исчерпывающе полное представление о культуре класса 10, какое только можно себе вообразить. Но что меня гнетет по-настоящему — мы кое в чем вышли за рамки 10-го класса. Я еще не закончил анализ, но это больше похоже не на класс 10, а на 9-М.

— Мы — что? Что мы сделали?

— Они выкачали из нас информацию. Каждого из наших спрашивали о каких-то аспектах культуры, и не было ни единого случая, чтобы вопросы дублировали друг друга. Каждый набор вопросов отличался от вопросов, заданных кому-то еще. Словно эти самые гугли распределили между собой вопросы заранее.

— Ну и что из того?

— А то, — ответил Шелдон, — что мы вмешались непрошенно в одну из самых хитроумных социальных структур Галактики. Остается лишь надеяться на Господа Бога…

— В одну из самых хитроумных структур? У гуглей?

— Да, именно у гуглей.

— Но они никогда ничем не выделялись! И никогда ничем не выделятся. Они просто-напросто…

— Ну-ка подумайте хорошенько, — перебил Шелдон, — и попробуйте сообразить, какая черта в культуре гуглей поражает больше всего. Мы торгуем с ними уже целых пять веков. Какой факт за эти пять веков выявился неопровержимо и торчит как бельмо на глазу?

— Они тупицы, — провозгласил Харт.

— Судя по тому, что случилось, совсем наоборот.

— Они ничего не добились, — не сдавался Харт. — И насколько могу судить, ничего и не добиваются.

— Это часть общей картины, — уточнил Шелдон. — Их культура статична.

— Будь я проклят, — воскликнул Харт, — чтоб я стал играть с вами в угадалки! Если у вас есть что-то на уме…

— У меня на уме явление, которое называется «мир». За все пять веков, что мы знаем гуглей, между ними не бывало разногласий. Они ни разу не воевали. Чего при всем желании нельзя сказать ни про одну другую планету.

— Они слишком тупы для того, чтобы воевать, — предположил Харт.

— Они слишком разумны для того, чтобы воевать! — ответил Шелдон. — Да будет вам известно, капитан Харт, что гугли добились того, чего не добивалась ни одна другая раса, ни одна цивилизация во всей галактической истории! Они открыли способ одолеть войну, оставить ее раз и навсегда вне закона!

(перевод Е. Вансловой)

Кончилась первая неделя занятий. Джонсон Дин, инспектор милвиллской школы второй ступени, в пятницу под вечер, сидя за столом, наслаждался тишиной и сознанием исполненного долга.

Тишину нарушил мускулистый белокожий тренер Джерри Хиггинс. Он вломился в кабинет и тяжело плюхнулся в кресло.

— Ну, можете отменить состязание по регби в этом году, — со злостью проговорил он. — Прямо хоть уходи из ассоциации.

Дин отодвинул в сторону бумаги, с которыми работал, и откинулся в кресле. Луч заходящего солнца упал из окна на его пышную серебряную шевелюру и превратил ее в сверкающий ореол. Его белые, морщинистые, с голубыми прожилками руки старательно разглаживали поблекшую складку на поблекших брюках.

— Ну, что случилось? — спросил он.

— Это все Кинг и Мартин, мистер Дин. Они не хотят выступать в этом сезоне.

Дин хмыкнул сочувствующе, но как-то неискренне, словно в глубине души он был с ними заодно.

— Давайте-ка разберемся, — сказал он. — Если память мне не изменяет, в прошлом сезоне эти двое были в числе сильнейших. Кинг был защитником, а Мартин нападающим.

Хиггинс прямо зашелся от праведного гнева:

— Да слыханное ли это дело — чтобы нападающий сам решил бросить игру? И не просто какой-нибудь рядовой игрок, а один из лучших. На нем в прошлом году буквально все держалось.

— Вы, конечно, уже беседовали с ними?

— Да, я встал перед ними на колени, — ответил тренер. — Спросил, хотят ли они, чтобы меня уволили. Спросил, может, они что затаили против меня. Сказал, что они подведут всю школу. Сказал, что без них у нас все равно что нет команды. Они не смеялись надо мной, но…

— Они и не будут смеяться, — сказал Дин. — Эти мальчики — настоящие джентльмены. По правде говоря, все наше молодое пополнение…

— Все до одного слюнтяи! — взвился тренер.

— Ну, кто как считает, — мягко возразил ему Дин. — В моей жизни бывали периоды, когда я тоже не был склонен придавать регби такое значение, которое, казалось бы, следовало.

— Ну, это другое дело, — заметил тренер. — Когда человек становится взрослым, понятно, что игра интересует его уже меньше. Но ведь эти двое мальчишки. Тут что-то не так. Они молодые, им бы просто землю рыть. У всех нормальных мальчишек должно быть сильно развито чувство соперничества. Но даже если этого нет, о выгоде подумали бы, что ли. Ведь всякий выдающийся регбист при поступлении в колледж…

— Нашим ребятам не нужны спортивные надбавки, — довольно резко прервал его Дин. — Они получают больше, чем стипендию.

— Да если б у нас было побольше игроков, разве бы мы так убивались по Кингу и Мартину? — застонал Хиггинс. — Пусть бы мы не всегда выигрывали. Но все же у нас была бы команда. А то, что у нас сейчас… Мистер Дин, поймите же, с каждым годом игроков у нас все меньше и меньше. Вот сейчас у меня нет…

— Так вы говорили о Кинге и Мартине. Вы убеждены, что они не передумают?

— Знаете, что они сказали? Что регби мешает их занятиям.

Хиггинс произнес эти слова таким тоном, что они прозвучали невесть какой крамолой.

— Стало быть, придется с этим примириться, — бодрым тоном произнес Дин.

— Но это ненормально! — запротестовал тренер. — Не существует таких мальчишек, которые больше думали бы о занятиях, чем о регби. Таких мальчишек, которые бы уткнулись в книжки…

— Такие мальчишки существуют, — ответил Дин. — Да их полным-полно и здесь, в Милвилле. Если не верите, можете взглянуть на их отметки за последние десять лет…

— Н-да, они ведут себя не как мальчишки, а как взрослые люди.