И опять Чжан Цзинь ждал взрыва эмоций, но Цыси спокойно вернулась в свое кресло.

— Твой друг все выдумывает, — хладнокровно сказала она. — Я знала бы о существовании такого документа.

— Даже слухи о существовании этого документа сами по себе, ваше величество, могут оказаться на руку вашим врагам.

Цыси некоторое время размышляла.

— Цыань ни к чему распространять такие слухи, — наконец сказала она по-прежнему спокойно. — Как ты сам говоришь, у нее и так есть право на власть. Она останется старшей вдовствующей императрицей до смерти. — Цыси посмотрела на евнуха и весело улыбнулась. — Однако мы должны навести мосты в наших взаимоотношениях с Цыань. Вместе — мы всё, врозь — ничто, так же и Китай. Чжан Цзинь, ты отнесешь Цыань послание от меня, пригласишь ее величество Выпить со мной чаю, чтобы вместе обсудить распространяемую обо мне клевету. Скажи ей, что я жду ее, чтобы доказать свою невиновность. Иди сейчас же.

Цыси напевала про себя, сидя в саду, окруженная дамами. С некоторых пор у нее появилась привычка заниматься рисованием в редкие минуты отдыха, и сейчас она сидела перед мольбертом, нанося мазки на холсте. Маленькие собачки, называемые пекинесами, так как эта порода была выведена в столице, возились у ее ног. На полотне в полыхании красок проявлялись Орнаментальные Воды — их многочисленные арочные мосты, летние дворцы, увенчанные многоярусными крышами, усыпанные цветами берега.

Дамы перешептывались между собой о том, что никогда не видели Цыси такой умиротворенной, такой поистине домашней, как в последние пару дней. Невероятно, но, готовясь к встрече с Цыань за чашкой чая, она даже пришла на кухню и собственноручно приготовила несколько пирожных.

— Это только для ее величества, — предупредила она их. — Ее любимые молочные пирожные.

Конечно же, дамы прекрасно знали о наводнивших не только Запретный город и Пекин, но и едва ли не весь Китай слухах о том, что Цюньци приучил свою дочь к опиуму и довел ее опиекурением до смерти. И что великий ученый Вань Лицюнь, старый друг Цюньци, поклялся на смертном одре, что старика заставила сделать это Цыси. Они бы нисколько ее не осуждали, даже зная за ней вину, так как были ее дамами. С падением Цыси им тоже несдобровать. В такой ситуации они восхищались ее самообладанием, к тому же выяснилось, что за время болезни младшей императрицы сформировалась группировка знати, оппозиционная ее правлению, и что члены этой группировки добивались, чтобы ее возглавил единственный в империи человек, способный открыто выступить против Цыси, — императрица Цыань.

Цыси слушала их шепот и, хотя слов было не разобрать, понимала, о чем шла речь. Но поскольку все они были ее ставленницами, Цыси не волновало, что бы они там ни говорили или ни думали. Только династия, только империя имели для нее значение. Исходя из этой нехитрой философии, все, что она делала и что должна будет сделать, предопределено богами.

Чжан Цзинь вошел в сад.

— Императрица на подходе, ваше величество.

Цыси встала с табурета и положила кисть. Собаки залаяли, когда хозяйка медленно направилась по траве к галерее, в конце которой в этот момент показалась Цыань в сопровождении двух евнухов и дам свиты.

— Цыань, — приветствовала Цыси, — я так рада тебя видеть. Как же давно ты не навещала меня!

— Да, прошло немало времени после твоего последнего визита ко мне, — парировала Цыань.

— Знаю. Я очень занята делами государства. Но теперь, насколько я понимаю, ты хочешь занять подобающее тебе место рядом со мной в управлении нашей великой империей.

Цыань возмущенно взглянула на нее, но врожденная тактичность не позволила ей напомнить своей напарнице, вдовствующей императрице, что подобающее ей место не рядом, а впереди Цыси.

— Мы должны многое обсудить, — заметила она.

— Для этого я тебя и позвала. Но сначала давай сядем и попьем чаю, тогда беседа пойдет легче. — Цыси села рядом с Цыань. — Мне удалось раздобыть немного молочных пирожных для тебя.

— Очень любезно с твоей стороны. — Цыань взяла пирожное, надкусила его и тут заметила, что Цыси не ест. — А ты сама не попробуешь?

— Я не люблю молочные, — сказала Цыси. — Все они для тебя. Итак, я знаю, о чем ты хочешь поговорить: о слухах, распространяемых евнухами Вань Лицюня. Ох уж эти евнухи! От них все беды нашего общества.

Цыань съела еще одно пирожное. Всегда склонная к полноте, овдовев, она оставила все попытки сохранить фигуру и выглядела теперь поистине тучной.

— Дыма без огня не бывает, Цыси, — заметила она.

— Не спорю. Вполне возможно, Цюньци и на самом деле предложил своей дочери принять чрезмерную дозу. Но ведь он, без сомнения, видел, как сильно она скорбела по своему мужу, и очень переживал за нее сам.

— А в чем заключалось твое участие?

— Я тоже видела ее горе, очень беспокоилась и даже как-то обратила внимание отца на страдания дочери.

— Ты признаешь это? — Цыань так удивилась поведению Цыси, что съела третье пирожное.

— Я признаюсь тебе, Цыань, поскольку мы были подругами столько лет и пережили так много трудностей вместе. Никому другому я не сознаюсь.

— Но ты призналась мне, — сказала Цыань.

— Потому что я очень сожалею о случившемся. Оставленная в одиночестве вершить власть от имени нас обеих и нашего приемного сына Гуансюя, наверное, я забыла, с каким подобострастием люди ловят каждое мое слово и иногда неправильно его толкуют. Когда я вспоминаю о несчастной Алюте... Но что теперь говорите об этом! Если ты разделишь мои заботы, как однажды уже сделала это, мне будет значительно легче.

— Тогда я согласна. Для меня тоже большое облегчение услышать твое сожаление о случившемся. Но что делать с Цюньци? Он должен быть наказан. Негодяй совсем потерял стыд.

— Только на людях, Цыань. Поверь мне, что наедине с собой он прямо-таки не находит себе места от угрызений совести. И не забывай, он самый верный сторонник династии. Поэтому сердце мое протестует при одной мысли о его наказании.

— Ты бываешь иногда слишком мягкой, Цыси, — сказала Цыань. — Ну хорошо, мы обмозгуем это дело. Одновременно мы обязаны сделать все, чтобы подобные досадные происшествия не повторялись.

— Значит, мы дружны по-прежнему, — сказала Цыси.

— Мы всегда были подругами, Цыси. Мы стали ими с того момента, когда ждали встречи с матерью Сяньфэна и ты обнаружила, что я родственница твоей матери.

— Счастливые дни, — молвила Цыси. — Наш Сяньфэн. Мне так жаль, что его нет с нами.

— Мне тоже, — согласилась Цыань.

— Ты была его любимицей. Его императрицей.

— Я была его императрицей, — подтвердила Цыань, — но я так думаю, больше всех он всегда любил тебя, Цыси.

— От случая к случаю, — заметила Цыси. — Сомневаюсь, что он мне доверял.

— Как ты можешь такое говорить!

— Могу. Разве не правда, что он вручил тебе документ, разрешающий казнить меня, если я попытаюсь захватить власть?

Цыань рассмеялась:

— Да, он оставил мне такой документ.

— А вот мне он такого документа относительно тебя не давал, — проворчала Цыси.

— Ну, он прекрасно знал, что ничего подобного мне и на ум не придет. Только твоих амбиций он опасался, Цыси.

— И все равно мне очень больно думать, что наш муж до такой степени не доверял мне, — сказала Цыси. — Я бы хотела посмотреть этот документ, если можно.

Цыань опять рассмеялась.

— Его больше не существует. Я уничтожила его, причем много лет назад. Разве могла я когда-нибудь желать твоей казни, Цыси?

— Ах, — воскликнула Цыси, — как ты добра ко мне, Цыань! Ты уверена, что документ уничтожен?

— Да, уверена. Я сожгла его лично.

— Ты не представляешь, какой камень свалился с моей души, — сказала Цыси. — Не хочешь ли еще молочное пирожное?

Джеймс Баррингтон поклонился, входя в залу для аудиенций.

— Ваше величество, я счастлив видеть вас в добром здравии после болезни.