— Полагаю, что да.

— Это вы поняли. Но китайцы в своей системе идут дальше. Когда император умирает, ему присваивается посмертный титул, ну, скажем, Воссоздатель империй. Это будет его историческое имя. Так доходчивее?

— Пожалуй, да, — сказала мадам Дёнэ, — но хочется еще кое-что уяснить. Почему у китайцев два имени, а у маньчжуров только одно?

— Просто потому, что у маньчжуров нет фамилий, мадам. — Мать игуменья заметила наконец двух монахинь, ждущих у двери. — А, сестры! У меня для вас есть работа. Предстоит крещение: Лин привел двух сирот.

Она вернулась к своей ученице, а Франсуаза и Эме переглянулись. Обе они не одобряли политики матери игуменьи в отношении китайских детей, тем не менее признавали, что все помыслы этой доброй женщины направлены на спасение как можно большего числа местных язычников. Но она предлагала деньги за больных сирот только для того, чтобы окрестить их перед смертью, и это выглядело... не по-христиански.

Однако послушание было для них правилом, и молодые женщины поспешили вниз по лестнице на центральный двор, где привратник Лин Сучан ожидал их с двумя девочками примерно трех лет.

— Где ты их взял? — спросила Франсуаза.

— Их привел мой знакомый Сун, — ответил Лин.

— А ты уверен, что они сироты?

— Конечно, сестра. Иначе разве они попали бы сюда?

Франсуаза наклонилась и взяла на руки одну девочку.

— Тебе будет здесь хорошо, крошка. — Монахиня бегло говорила по-китайски.

— Я хочу домой, — захныкала девочка.

— Не бойся, здесь тебе будет хорошо, — повторила Франсуаза. Ей так хотелось верить, что она говорит правду.

Покинув монастырь во второй половине дня, Лин Сучан сразу пошел домой к Сун Ванли. Они давно дружили и время от времени становились любовниками — жена Суна не возражала, а Лин был холост.

— Мать игуменья очень довольна, — сказал Лин своему другу. — Ей хотелось бы знать, когда будут еще сироты для нас.

— Где мои деньги? — спросил Сун.

Лин передал ему мешок с серебряными монетами.

— Мне все труднее находить сирот, — сказал Сун. — Следующие будут дороже.

— Я передам матери игуменье, — согласился Лин.

Когда он ушел, жена Суна Тин Шань вышла посидеть рядом с ним.

— То, что ты делаешь, — отвратительно, — сказала Тин.

— Но ведь ты не чувствуешь отвращения, когда тратишь эти монеты? — возразил Сун.

— Это плохо кончится, — заключила она.

На следующий день Сун отправился по делам. Вдруг какие-то незнакомые люди, приставив ему к горлу нож, приказали не шуметь. Они быстро заволокли его в темную аллею, скрутили, надели на голову мешок и бросили в повозку, забросав тряпьем. В Татарском городе возле дома маньчжурского торговца Чанхуна его вытащили из коляски и провели к хозяину.

— Где мои дочери? — грозно спросил Чанхун.

— Дочери? Я ничего не знаю о твоих дочерях, — запротестовал Сун.

— Тебя вчера видели неподалеку от того места, где они играли, — сказал Чанхун. — А когда старшая сестра вышла забрать девочек домой, то не смогла их найти. Мы безуспешно искали их всю ночь. Мне сказали, что ты был последним, кто видел детей. Говори, где они!

Сун нервно облизнул губы и повторил:

— Я ничего не знаю о твоих дочерях.

Чанхун подал знак, и мгновенно его люди распластали Суна на полу и стянули с него панталоны.

— Я ничего не знаю о твоих дочерях, — прокричал несчастный.

Люди Чанхуна вызвали у Суна эрекцию, сдвинули крайнюю плоть и воткнули в отверстие головки острую бамбуковую щепку. Сун вскрикнул раз, еще раз и обмяк. Однако истязатели продолжали пропихивать щепку все глубже и глубже.

— Больше ты не узнаешь удовольствия, — пригрозил ему Чанхун.

— Я все скажу тебе! — закричал Сун. — Я скажу!

Чанхун подал знак, и орудие пытки, окрашенное кровью, было удалено.

— Мне заплатили, — с трудом выдохнул Сун, корчась на полу от нестерпимой боли. — Деньги передал Лин Сучан из монастыря. Их дали француженки, живущие там.

— За моих детей?

— Они платят за любых детей. Я не знал, что это были твои дети. Я увидел играющих без присмотра девочек и решил, что они сироты.

— И зачем им наши дети?

Сун опять облизнул губы. Он не имел ни малейшего представления, с какой целью мать игуменья просила доставлять ей детей. Но ясно, не для добрых дел — ведь она заморский дьявол. С другой стороны, если Чанхуну сказать, что его дети в опасности... Но вдруг их еще можно спасти?

— Вставьте щепку на место, — потребовал Чанхун.

— Нет! — взвыл Сун. — Я все скажу. Они охотятся за сиротами для своих извращенцев-священников. Я думал, те девочки сироты, я не знал, что они твои дочери.

— Над моими дочерьми надругались? — Лицо Чанхуна помрачнело. — Ты похитил моих детей для забавы заморских педерастов?

— Я не знал, — взмолился Сун. — Я не знал.

— Довольно, — бросил Чанхун. — Уберите эту падаль, и разберемся во всем сами.

Один из слуг набросил на шею Суна толстый шнурок и затянул его.

— Возмутительно, — заявил отец Морис. Его и так вечно красное лицо выглядело буквально пунцовым. Краска поднялась до самой лысины. — Я никогда ни о чем подобном не слышал. Вы должны что-нибудь предпринять, мсье Фонтанье.

— О, не беспокойтесь, я все улажу. — Высокий, сухощавый, с ощетинившимися усами бывший солдат, принимавший участие в покорении этой страны в составе войск генерала Монбата девять лет назад, оказался таким же вспыльчивым, как и священник, и по отношению к китайцам и маньчжурам испытывал абсолютное презрение. — Я кое-кому сверну шею. — Он поднялся из-за стола. — Дёнэ, принесите мои шпагу и пистолеты. Сами тоже вооружитесь. Эти дьяволы уважают только силу. Так. Теперь еще раз расскажите мне вразумительно, святой отец, что произошло.

Дёнэ, секретарь консульства, прибывший с женой в Китай совсем недавно, поспешил выполнять распоряжение начальника, перед которым прямо-таки трепетал.

Отец Морис шумно вздохнул.

— Группа людей под руководством этого плебея Чанхуна позавчера ночью осквернила наше кладбище. Они раскопали недавние захоронения, достали останки несчастных детей и принялись доказывать, будто эти младенцы принесены в жертву какому-то Богу варваров, после того как были изнасилованы нашими священниками. Им удалось завести толпу, и она направилась к магистрату с требованием обыскать монастырь. Чанхун набрался наглости утверждать, что его собственные дочери оказались среди жертв.

— И это неправда?

— Разумеется. Станислава занимается только сиротами и детьми крещеных. Она стремится сейчас, когда тысячи людей умирают от холеры, спасти как можно больше душ этих несчастных младенцев.

— Поистине благочестивая женщина, — набожно произнес Фонтанье.

— Да. Так вот, когда магистрат издал указ о проведении обыска в монастыре, я отказался повиноваться. Как можно допустить толпу китайских негодяев в наше святое место и подвергнуть опасности монахинь?

— Вы поступили абсолютно правильно, — заявил Фонтанье, застегивая перевязь шпаги и засовывая за нее револьверы. — Так что теперь он принес указ от самого Цюнхоу?

Цюнхоу был управляющим торговлей в северных портах, а в отсутствие наместника императора оставался за старшего маньчжурского чиновника в городе.

Отец Морис протянул Фонтанье свиток.

— Вот, читайте. Группа для обыска прибудет в три часа пополудни. Если их не пропустят добровольно, они грозят применить силу. Здесь так прямо об этом и сказано.

Фонтанье выхватил указ из рук священника и сунул его в карман.

— Мы позаботимся обо всем, святой отец. Возвращайтесь в монастырь и прикажите закрыть все ворота. Положитесь на меня: я запихаю эту бумагу Цюнхоу в глотку, клянусь Богом. Дёнэ, за мной!

Он вышел из консульства, вскочил на лошадь и поскакал по улице. Дёнэ, тоже вооруженный, следовал за ним. Прохожие разбегались, завидев всадников: крутой нрав французского консула был всем хорошо известен.