Нелли тоже задержалась в Маунт-Верноне еще на неделю. Присутствие этой доброй, нежной, тактичной девушки помогло хоть как-то заполнить пустоту, возникшую после безвременного ухода Пэтси. Она стала для Марты второй дочерью. Джеки не приехал — прислал письмо. Напоминая матери о том, что она христианка, он уверял, что его покойной сестре надо позавидовать, вместо того чтобы скорбеть о ее судьбе, «ибо если смертные способны различать достойных и недостойных благодати, я уверен, что она наслаждается безмятежностью, уготованной лишь добрым и добродетельным людям».

Был еще один важный момент, о котором помнили и Вашингтон, и его пасынок, предпочитая не говорить об этом Марте. После несчастной Пэтси осталось наследство, которое, благодаря умелому управлению ее отчима, оценивалось в 16 тысяч фунтов. Половина перешла к брату, половина — к матери, а значит, к ее супругу. Вашингтон передаст свою часть наследства Роберту Кэри в уплату долга — и наконец-то вздохнет свободно.

Наследство не всегда разрешает проблемы, иногда оно, напротив, доставляет хлопоты. В августе Фэрфаксы отправились в Лондон, чтобы вести запутанную тяжбу в суде лорда-канцлера. Вашингтоны были последними, с кем они виделись на американской земле. Джордж и Марта проводили Салли и Джорджа Уильяма до самого порта и махали им вслед. Салли сильно сдала, у нее обострились хронические заболевания, к тому же она еще и переболела оспой. У Вашингтона было тяжело на сердце. Как верный друг, он согласился присматривать за поместьем Фэрфаксов в Виргинии, взяв на себя обязанности их поверенного. Он искренне надеялся, что они вернутся, хотя у его лучших друзей уверенности в этом не было — не зря же они выписали ему доверенность на распродажу с аукциона мебели из Бельвуара…

Тем временем, вступив в права наследства, Вашингтон затеял вторую перестройку Маунт-Вернона и выписал 60 тысяч кирпичей и кровельную дранку. Господский дом был, на его вкус, чересчур мал, банален и непривлекателен. Вашингтон решил увеличить его вдвое, пристроив фронтон с западного входа, купол и просторную веранду со стороны реки. С южной стороны дома он планировал добавить библиотеку на первом этаже и спальню на втором: не сообщаясь с остальным домом, они позволили бы ему уединиться и оградить себя от вторжения чужаков. С севера должна была появиться двухэтажная банкетная зала с великолепным палладианским окном в три просвета, в которой можно будет достойно принимать гостей. Главный дом предстояло соединить с флигелями изящно изогнутыми аркадами. В архитектуре Вашингтон был любителем-самоучкой. Поскольку новые помещения пришлось пристраивать к уже существующим, в облике дома ощущалось отсутствие единого стройного замысла: фасад не вполне симметричен, фронтон неловко нахлобучен поверх окон; однако большой портик с колоннадой сразу превратил его в образец южной архитектуры, а веранда с роскошным видом на Потомак и поросшие лесом окрестные холмы стала любимым местом Вашингтона.

От доктора Купера приходили положительные отзывы о его новом воспитаннике, перекликавшиеся с прежними посланиями Баучера. В сентябре он сообщал Вашингтону, что «усердие к учебе м-ра Кастиса не уступает его принципиальности» и что он надеется, что Джеки удастся быстро наверстать упущенное. На самом деле в чудесное преображение лентяя верить конечно же не следовало: благодаря тому, что у Джеки всегда водились деньги в карманах, он был запанибрата с учителями, которые потворствовали его прихотям. Вместо того чтобы подружиться с однокашниками, Джеки похвалялся тем, что обедает за одним столом с Купером и другими преподавателями. «Скажу без ложной скромности, что ко мне здесь особое отношение», — писал он матери, упивавшейся его словами. Джеки со слугой-негром проживал в отдельных апартаментах с большой гостиной и двумя спальнями. Колледж был для него не местом учебы, а роскошной гостиницей с услужливой челядью: «Мой добрый друг доктор Купер не упустил из виду ничего, потребного для моего удовлетворения».

У Вашингтона в то время были совсем другие заботы: в том же сентябре стало известно, что лорд Данмор начинает раздавать патенты на земли, лежащие за рекой Сциото, по прокламации 1763 года. «Если это так, нельзя терять времени, пока в нашей политической системе не произошел новый переворот», — писал Вашингтон Уильяму Кроуфорду. Он жаждал завладеть самыми хорошими участками; к тому же на реке Кентукки были обнаружены соляные источники. «Мне бы хотелось получить один из участков там; я бы немедленно обратил его к большой общественной пользе, равно как и к частной выгоде». Он рвался туда, разузнавал, где взять хороших проводников среди индейцев — а вдруг таких источников там много?

Двадцать девятого ноября 1773 года в старом Южном зале собраний Бостона собралось несколько тысяч горожан по призыву лидера вигов Сэмюэла Адамса. Причиной послужил заход в порт корабля «Дартмут» с грузом чая. По британским законам в течение двадцати дней должны были состояться разгрузка судна и уплата ввозной пошлины, иначе груз подлежал конфискации таможенниками. Собрание приняло резолюцию, составленную Адамсом на основе похожих документов, уже принятых в Филадельфии: капитану «Дартмута» предписывалось отправить корабль обратно, а пошлину не платить. Были назначены 25 человек для присмотра за судном, чтобы груз как-нибудь не оказался на берегу.

Губернатор Хатчинсон не дал своего позволения на уход «Дартмута» без уплаты пошлины. В порт Бостона зашли еще два «чайных» судна — «Элеанор» и «Бивер». 16 декабря, когда истекал срок стоянки «Дартмута», возле дома собраний столпились семь тысяч человек. «Собрание больше не может ничего сделать, чтобы спасти страну», — заявил Адамс.

Тогда народ решил перейти от слов к делу и, несмотря на все усилия Адамса его удержать, ринулся в порт. «Сыны свободы» нарядились индейцами из племени могавков. Около сотни человек поднялись на три корабля и часа за три побросали за борт 342 тюка с чаем. Больше они не тронули ничего и никого.

Новости из Бостона добрались до Маунт-Вернона ближе к Новому году. Вашингтон был раздосадован методами «Сынов свободы», хотя и считал налог на чай категорически неприемлемым. Он знал, что Лондон этого так не оставит. Не дай бог наступит тот самый переворот, которого он опасался…

Тут как раз пришло письмо от доктора Купера: он не может противиться желанию Джеки покинуть колледж и вступить в законный брак. Вашингтон остался в одиночестве, лишившись последнего союзника. Марта была на стороне сына, к тому же тот был последним из рода Кастисов. Бог с ним, пусть женится.

Второго февраля 1774 года в Маунт-Эри, Мэриленд, вотчине клана Калвертов, состоялось бракосочетание девятнадцатилетнего Джона Парка Кастиса и шестнадцатилетней Элеанор Калверт. После смерти Пэтси прошло всего полгода; Марта Вашингтон не сочла возможным явиться на свадьбу в трауре и осталась дома, передав новобрачным через своего супруга поздравительное письмо. Разумеется, она с нетерпением ожидала их в Маунт-Верноне. А Джордж поехал. Теперь он больше не опекун и ни за кого не отвечает.

Известие о «Бостонском чаепитии» потрясло британскую политическую элиту; даже те, кто ранее симпатизировал колонистам, теперь примкнули к сторонникам жесткой линии, к которой призывал и губернатор Массачусетса Томас Хатчинсон. Генерал Томас Гейдж, отмежевавшийся от колонистов, уверял свое начальство в Лондоне, что те — «львы, пока мы ягнята, но если мы будем действовать решительно, они станут кроткими». Уже 1 марта парламент принял закон о закрытии бостонского порта до тех пор, пока Ост-Индской компании не будет возмещен ущерб за утопленный чай, а порядок не будет восстановлен.

Двадцать второго апреля 1774 года британский премьер-министр лорд Норт выступил в палате общин, призывая проявить твердость: «Американцы вываливали в смоле и перьях ваших подданных, разоряли ваших купцов, сжигали ваши корабли, отказывались подчиняться вашим законам и вашей власти; несмотря на всю нашу снисходительность и долготерпение, отныне мы обязаны пойти иным путем. Каковы бы ни были последствия, мы должны на что-то отважиться, иначе всё будет кончено».