- Это не имеет значения. Убирайтесь отсюда. Ничего я вам не скажу! Тоже выдумали: шастать по ночам с какой-то бредятиной в мозгах...

Доктор был крепкий парень. Пожалуй, даже слишком. Коротко остриженная голова тридцати-тридцатипятилетнего мужчины с сицилийским темпераментом сидела на толстой и мускулистой, как у борца вольного стиля, шее. Волосатые руки были грубы, а плечи настолько широки, что невольно возникал вопрос: а не коновал ли он? С такими физическими данными можно было в одиночку прооперировать и слона.

И этот доктор знал себе цену. Уверенной походкой, которой неведомы сомнения и страх, он подошел к Юрьеву и, схватив его своей левой с мгновенно налившимися тяжелой ртутью венами рукой за грудки, с легкостью отшвырнул к двери, словно замызганный халат после последней, утомительной операции перед летним отпуском в компании с какой-нибудь белокурой простушкой.

- Но-но, милейший, полегче! - восхищенный броском врача-атлета, сказал Петенька... и тут же, получив крепкий удар в скулу, с грохотом сел на пол.

- Да я тебе сейчас голову оторву! - с угрозой прошипел зло улыбающийся доктор и, приподняв Петеньку за грудки, собрался ударить его еще раз, чтобы уж наверняка успокоить того минут на двадцать, вероятно, справедливо видя в крепком и невозмутимо наглом очкарике своего основного на данный момент оппонента.

- Оставь его, Айболит!

Доктор обернулся и недоуменно посмотрел на подростка, в руках которого, как сторублевка в руках виртуозного Акопяна, вдруг буквально из воздуха возникла здоровенная пушка.

- Ты что, мальчик? - сказал доктор и, оставляя контуженного Петеньку на полу, двинулся на Максима, показывая ему свои голые руки.

- Стой, Айболит, стой на месте, иначе...

- Ну-ну, сынок, разве ты хочешь проковырять в дяде докторе дырку? - говорил он, медленно идя на Максима и уже понимая, что тот не выстрелит, побоится.

- И не одну! - сказал Юрьев и вонзил усы "шокера" в бычью шею Айболита.

Раздался хлопок, и доктора тут же, словно взрывной волной, бросило лицом вниз - прямо на стол с бинтами, склянками и медицинским инструментарием. Медсестра пронзительно взвизгнула от страха, как обезьянка Чичи, полагая что доброму доктору пришел конец...

- Кира, вставай,- теребил за плечо резко всхрапывавшую Киру Мироновну Марсель.

- Что?! Что такое?! Марсель, ты с ума сошел, зачем ты здесь, что ты здесь делаешь? - жена Игоря Сергеевича испуганно вращала глазами, озираясь по сторонам и тыльной стороной ладони вытирая с губ выражение безмятежной глупости, которое посещает во сне иные, отягченные сознанием собственной исключительности, головы.- А где Игорь? Куда он делся?

- В ванной.

- Что он там делает?

- Уже ничего.

- Что ты с ним сделал, ну, говори? Что?

- Ничего, успокойся. Он все сам сделал. Так что, слава Богу, обошлись без ритуального жертвенника. Ну, что ты на меня смотришь? Ты же этого сама хотела. Твой козлик перерезал себе вены. Не ори, а то весь дом разбудишь!

- Нет, это ты его. Я знаю! Ты убил его!

- Тебе жаль этого импотента? Кира, я тебя не понимаю. Да не вопи ты. Иди сама полюбуйся. Лежит там в собственном соку и улыбается сам себе в зеркальный потолок. Кстати, не ты ли ему зуб выбила? Одного не хватает... Похоже, кто-то ему доложил о грузе. Иначе с чего бы ему себе кровя пускать, да еще на пороге новой жизни, ведь с академством его ничего пока не известно? Ты ему ничего не говорила?

- Он сам вскрыл себе вены?

- Сам, выходит. А ты говорила - слизняк, тряпка... Ну все, мне теперь надо в больницу: если уж этот Юрьев смог вырваться от ментов и узнать о начинке контейнеров, то вполне, вполне мог пронюхать и о хозяине.-Это Марсель говорил уже себе, а не с завываниями всхлипывавшей вдове, которая, умирая от тяжести свалившегося на нее факта, однако судорожно пыталась перед трюмо навести хоть какой-нибудь порядок в развалинах былой красоты, вдруг оказавшихся вне спасительного прикрытия ланкомовской бутафории под безжалостным огнем хрустальной люстры.

- Не оставляй меня, слышишь? Хоть пять минут посиди со мной, иначе я тут сойду с ума... Там, в гостиной, в баре должен быть коньяк; принеси мне. Как нет?

- Коньяк он выпил - в ванной пустая бутылка стоит. Да не трясись ты так. Лучше выпей водки. Ты дала команду в порт по поводу контейнеров? Молодец! Ну, я пошел, а ты вызывай "скорую" и оформляй тут все...

- Ну и кабан! Ну и Голиаф! - восхищенно сказал Петя Счастливчик, с интересом разглядывая на полу нешевелящегося доктора, как ценный экспонат редчайшей формы жизни из недр краеведческого музея.- Вот это экземплярчик! Представляешь, Толя, ведь и он, мазурик, давал когда-то клятву Гиппократа! Вот это Айболит, вот это я понимаю: без лишних разговоров - прямо в зубы. Ему бы дантистом быть: работал бы и без анестезии.

- Петя, сейчас он придет в себя и сразу покажет тебе все, на что способен. Вяжи его.

Руки что-то невнятно бормочущего Айболита связали его же кожаным ремнем. Счастливчик взял со стола графин и обильно полил живой водой крутую голову поверженного Голиафа. Тот застонал и открыл свои блеска никелированной операционной глаза.

- Милейший, я и мои товарищи хотим знать, где в настоящий момент находится любезный Леонид Михайлович, в каком корпусе ваш коллега соизволяет ныне пребывать и, главное, какие такие врачебные подвиги вершит он этой ночью? спокойным голосом говорил Петенька, стараясь допросу с пристрастием придать доверительный тон исповеди.- У него наш мальчик; мы только заберем его и сразу же покинем это гуманное учреждение. Ни вас, ни вашего коллегу трогать мы не собираемся. Поймите, мы только хотим вернуть себе наше. Ну как, мой вопрос ясен?

Голиаф, совсем по-детски моргая своими маленькими глазками, смотрел на Петю Счастливчика, явно не сознавая, где он, что он и почему он... Наконец подсознание доктора вернуло его пошатнувшемуся сознанию смысл последней перед электрическим ударом картины, и, угрожающе зарычав, он попробовал рывком освободиться от пут.

- Зачем же вы так напрягаетесь? Когда будет надо, мы вас и сами развяжем. Ну так где же наш Леонид Михайлович? - продолжал Петенька.

С мучительным скрипом покрутив могучими плечами и оставив бесплотные попытки разорвать на запястьях собственный кожаный ремень. Голиаф, иронически качая головой, посмотрел сначала на поблескивающего "велосипедами" Счастливчика, потом на Юрьева, на всякий случай сжимавшего в кармане американскую электрическую игрушку, и, даже не взглянув на стоявшего у окна с ружьем в руках Максима, сказал:

- Ладно, вам, козлы, теперь уже ничего не поможет! Сами виноваты...

- О, это уже теплее! Я слышу знакомую лексику: нам опять угрожают, значит, мы на правильном пути! - сказал Петенька.

- Что его спрашивать? Давайте я пробегусь по двору и посмотрю, в каком из корпусов горит свет. Он наверняка там,- предложил Максим.

- Верно, парень,- сказал Петенька.- Действуй.

Спрятав ружье под широкий Петенькин пиджак, рукава которого были закатаны до локтей, Максим исчез за дверью. Юрьев сел на клеенчатый диванчик рядом с пустой каталкой, покрытой свежей простыней, и решил немного вздремнуть, пока подросток сделает свой обход. Петенька пытался продолжить душеспасительную беседу с Голиафом, но тот мрачно отмалчивался, зловеще играя желваками на багровом от гнева лице.

Юрьев в белых паруси новых брюках и в майке навыпуск, крепко держа за руку сына, шел вдоль залитого ослепительным светом пирса, в который мерно ударяли бледно-изумрудные волны.

Странно, но только сегодня никто за ними не гнался и не угрожал им. Этих страшных и упорных ребят с ножами вдруг не стало: то ли они выдохлись, то ли совсем исчезли. Вокруг было тихо.

Юрьев вспомнил, что еще совсем недавно мучительно искал Игоря, подвергаясь смертельному риску, и никак не мог понять, как это вдруг он нашелся? Не желая, однако, вновь потерять сына. Юрьев, как клещами, сжимал его ладонь своей.