Город постепенно, словно на проявляемой фотографии, подробно проступал деталями, делаясь все реальней. Его огромные рубленые фасады, испещренные десятками тысяч окон, хранящие словно сундуки, чьи-то жизни и судьбы, гигантские трубы и насекомоподобные антенны, так яростно вступавшие в противоречие с легким бездонным небом, испугали бича.

Втиснувшись между крышами и космосом, отодвинув от земли звезды и придавив копошащуюся где-то там, в каменных сотах, изнемогающую тщетой и страданием жизнь, над Петербургом тяжело навис сизоватый выхлоп цивилизации.

"Зачем я сюда еду? - вдруг подумал он.- Что мне надо от этого Вавилона? Я здесь задохнусь или он просто раздавит меня как инородное тело! Нет, дважды не войти в одну и ту же воду..."

Судно, пройдя узким фарватером, уже развернулось и причалу бортом. Матросы готовились к швартовке. Бич наблюдал за их веселой работой, за каждым их движением - быстрым и расчетливым - и успокаивался. Потом он взял в руки потрепанный томик. "Хватит причитать! Если я сейчас здесь, значит, я именно здесь сейчас и должен быть. Надо просто делать свою работу, вот так же, как эти ловкие ребята,- без малодушного высокоумия и жалоб,- думал Хмурое Утро.-Да, я здесь для того, чтобы сделать то, что должен сделать..."

"И другой Ангел следа вал за ним, говоря: пал, пал Вавилон, город великий, потому что он яростным вином блуда своего напоил все народы. И третий Ангел последовал за ними, говоря громким голосом: кто поклоняется зверю и образу его и принимает начертание на чело свое или на руку свою, тот будет пить вино ярости Божией, вино цельное, приготовленное в чаше гнева Его, и будет мучим в огне и сере пред святыми Ангелами и пред Агнцем; и дым мучения их будет восходить во веки веков, и не будут иметь покоя ни днем, ни ночью поклоняющиеся зверю и образу его и принимающие начертание имени его..."

Оксана Николаевна стояла у стойки регистрации рейсов и страшно волновалась. Прошло всего два часа с тех пор, как этот неугомонный Крестовский позвонил ей по межгороду на работу и исступленным голосом проорал в трубку что-то насчет Троянского коня и его, Петенькиного, гениального плана. Он обещал подробнее рассказать об этом сегодня же вечером, как только Ксюша прилетит к нему. Да-да, именно прилетит, потому что, во-первых, для осуществления задуманного у него не осталось ни одного лишнего дня, вернее, не у него, а у всего человечества, а во-вторых, для Счастливчика - это вопрос жизни и смерти. Правда, Крестовский не сказал, где, в каком огороде он зарыл кубышку с деньгами на билет для Оксаны Николаевны, но это было неважно, обыкновенная житейская мелочь, на которые вольные альбатросы, подобные Петру Крестовскому, обычно не обращают абсолютно никакого внимания с грандиозной высоты своего полета.

Несмотря на привычный напор и мажорный тон Петенькиного трепа, Оксана Николаевна все же уловила в нем тревожные, даже трагические нотки. Похоже, Петенькино дело действительно попахивало керосином, а потому она без всяких мучительных раздумий бросилась по отделам собирать у коллег деньги в берет сразу после того, как Крестовский, так и не дав ей даже промычать что-нибудь нежно-радостное в трубку, был на том конце провода внезапно замещен междугородным космосом с подозрительными щелчками, бульканьем и ниагарским шумом сливного бачка.

Уложив два скорбных пирожка с рисом в сумочку она, не заходя домой, помчалась в Пулково на такси с золотозубым массовиком-затейником за рулем, который всю дорогу по-лошадиному крутил цыганским глазом и натужно пытался прыгнуть выше головы, веселя пассажирку.

Билетов на нужный рейс, конечно же, не было, а девушки у стойки регистрации и в кассе только понимающе кивали головами, когда Оксана Николаевна говорила им, что готова лететь даже без места, даже в багажном отделении, поскольку для нее это не вопрос жизни и смерти, а гораздо больше: если она не прилетит сегодня же, то ее не возьмут замуж.

- Успокойтесь, милочка,- сказала ей старшая смены,- уж вас-то еще раз сто замуж возьмут!

А кто-то из грузчиков тут же, дыхнув на озабоченный девичник водкой с луком, предложил ей свои руку и сердце и поклялся всю жизнь носить Оксану Николаевну на руках. Какое у него сердце, Ксюше было не видно, но руку она отлично разглядела: на красных волосатых пальцах было наколото "Сема", а на тыльной стороне ладони расходились лучи заходящего солнца, пытаясь высветить под окаменелостями ногтей черные, как антрацит, залежи.

- Нет уж, миленький, лучше я старой девой останусь. Боюсь, вы руки свои до лодыжек оттянете,- сказала Ксюша и пошла предупредить кассира, что если кто-то будет сдавать билет, то она - первая на вакансию.

Прислонясь к стойке регистрации, Ксюша думала о том, что в жизни всегда так бывает: когда что-нибудь очень-очень нужно - то этого никогда не бывает, и не жди даже, а когда не нужно - из ушей лезет, бери не хочу. Вот и сегодня очень надо, а все равно никто из обладателей счастливых билетов на рейс ни за что не опоздает, ни с кем внезапно не случится чего-нибудь этакого романтического, например, головокружения в объятиях привокзальной Дианы или, скажем, медицинского - скоропостижной диарреи в автобусе. И уж, конечно, все господа, забронировавшие билеты на этот рейс, непременно прилетят сюда со смущенными улыбочками или явятся вразвалочку в самый последний момент, когда их место у нее уже почти в кармане.

Недовольно прищурившись, Оксана Николаевна изучала плотный хвост любителей дорогостоящих воздушных сообщений, лепившийся к стойке регистрации рейса. Словно многоопытный тренер она чутьем и острым глазом выискивала в команде противника слабые места. Но их не было. Пассажир, до самой макушки навьюченный колбасой, говядиной, мануфактурой и прочим добром, шел косяком, как упорная горбуша на нерест.

"Нет, все до одного соберутся,- думала она,- по закону подлости соберутся, чтобы только я не улетела. Крестовский этого не поймет, просто не поверит, что не было никакой возможности добыть билет, что все пассажиры явились и никто не опоздал. Скажет, что надо было действовать... А как действовать: познакомиться с пилотом и посулить ему нехитрое человеческое счастье в пункте прибытия? Или забраться какому-нибудь командированному в чемодан, предварительно выбросив оттуда кальсоны, домашние тапочки и тройной одеколон? Ему-то, Крестовскому что? Он на все способен. А я? Я всего лишь женщина... Но как он все же волновался, когда просил меня прилететь во что бы то ни стало именно сегодня. Очень похоже, что для него мой приезд - действительно вопрос жизни и смерти. Троянский конь... Интересно, что он там задумал?"

В конце людской сороконожки, отягощенной бесчисленными узлами и назойливой детской непосредственностью, высился плотный, но уже давший обширную слабину в районе живота молодой человек лет тридцати с парной лысинкой, воровато замазанной липкой сивой прядью справа налево, и с усами, по-рачьи обвисшими по краям пухлых губ, лилово блестящих после обильной выпивки и закуски. Лицо молодого человека еще по инерции пылало глуповатым энтузиазмом прощального застолья с водкой и салом.

Пленительно распахнув свой легкий бежевый плащ и скрестив стройные загорелые ноги, Оксана Николаевна принялась неотрывно смотреть молодцу в ухо. Лысоватый занервничал, задергался, зашмыгал носом и стал крутить головой по сторонам, с чувством неясного томления прощупывая окружающее пространство по-телячьи доверчивым взглядом... Вдруг его глаза встретились с глазами прекрасной незнакомки, нет, просто королевы красоты, в общем, такой шикарной бабы, каких в его областном центре никогда и не водилось. Красавица пугливо улыбнулась ему и вдруг смутилась, что до приятных мурашек на спине взбодрило молодца и мгновенно настроило на лирический лад. Незнакомка еще раз как-то двусмысленно стрельнула в его сторону глазами и потупила их, сладко Улыбаясь каменному полу.

После короткого раздумья лысоватый взял свой чемодан и, рысисто выбрасывая впереди себя ноги, державно пошел к незнакомке, все более приободряясь ее застенчивым видом.