Там, за горизонтом, снова готовился к броску Зверь, в третий раз вставая на дыбы. Он вырастил себе новые зубы взамен выбитых под Сталинградом, отточил когти, удлинив их новыми смертоносными боевыми наконечниками, и заново отполировал чешуйчатую броню из тяжелой германской стали. Третий раз – последний раз: в курских степях должна была решиться судьба России. «Кто кого?» – от ответа на этот вопрос зависело будущее.

* * *

К радости Дементьева, в дивизион вернулся его старый боевой товарищ Виктор Мироненко – на должность комдива. Не по душе пришлась ему штабная работа, и как только Виктор узнал, что Фролов разжаловал и выгнал Вересова, он выпросил у начарта «вольную». Два капитана дружно взялись за дело, готовя дивизион к боям, – строили на своем участке вторую линию обороны армии, готовили огневые позиции, проводили полевые стрельбы побатарейно и всем дивизионом. Оба офицера чувствовали: быть здесь тяжелым боям.

– Виктор Арсентьевич, – спросил както Дементьев, улучив подходящую минуту, – ты недавно из штаба, что там говорят высокие чины по поводу нового наступления?

– Говорят, что кур доят, а как доят, не говорят. Спросил чтонибудь полегче, Паша. Сам рад бы знать, да не по чинузванию мне такое знание. Но, думаю, грандиозная драка здесь намечается. Нашу Первую танковую армию куда попало не пошлют: где Катуков, там жди наступления.

«Это верно, – подумал Павел. – И на Дону так было, и под Калинином».

Логика подсказывала: немцы непременно попытаются взять реванш за поражения под Москвой и Сталинградом. В дивизионе уже знали о боевых новинках врага: о тяжелых танках «тигр» и «пантера», самоходках «фердинанд», истребителях «фоккевульф». «Звери серьезные, – говорил Мироненко, показывая Дементьеву присланные в дивизион документы с данными «тигра», захваченного нашими войсками в январе под Ленинградом. – Клыки восемьдесят восемь миллиметров, кусают за два километра. Шкура на лбу сто миллиметров. Это уже не те жестянки, которые мы с тобой щелкать наловчились, – этих тварей надо брать подкалиберными». «Возьмем, комдив, – отвечал ему Дементьев, – на любого зверя найдется своя рогатина».

Сменился и командир бригады: Катуков убрал Мельникова и назначил на его место подполковника Липатенкова. Это человек выгодно отличался от основной массы командиров – Павлу почемуто казалось, что именно так выглядели настоящие русские офицеры, верные чести и боевым традициям. Впервые увидев нового комбрига в только что введенных в армии погонах, Павел поймал себя на том, что ему хочется обратиться к Липатенкову «господин подполковник». Молодые офицеры, привыкая к новым знакам различия, в шутку называли друг друга «штабскапитанами» и «поручиками», но в желании Дементьева не было и тени шутливости. Подполковник окончил академию имени Фрунзе, он всегда был строг, подтянут, выбрит, в до блеска начищенных сапогах. Со своими подчиненными Липатенков разговаривал вежливо, давая четкие и ясные указания, и никогда не позволял себе сорваться на грубость, не говоря уже о рукоприкладстве. Такие люди запоминаются, жизнь дается им на добрые дела, только, как правило, меряется эта жизнь очень скупой меркой…

В штабе бригады Павел узнал, что дивизион Гиленкова расквартирован неподалеку, у деревни Ивня, и как только у Дементьева выдалось время, он тут же отправился в гости к эрэсникам.

– Какие люди! – приветствовал его Гиленков. – Павел Дементьев, гроза немецких танков и личный враг фюрера! Все, хана «тиграм» – разбегутся по кустам, поджав хвосты!

– Шутишь, Юрочка, – Павел улыбнулся. – Мы этих хищников пока видели только на картинках, а как они гореть будут, это еще надо посмотреть.

– Нормально будут гореть, с дымом и копотью, – Юрий небрежно махнул рукой. – Вот, познакомься, – он повернулся к стоявшему рядом с ним плечистому офицеру, – капитан Георгий Сидорович, мой начальник штаба, по совместительству разбиватель дамских сердец.

На этот раз шутка Гиленкова была недалека от истины: красавецначштаба дивизиона «катюш» явно принадлежал к той породе мужчин, которых называют «бабьими баловнями». Георгий, как позже узнал Павел, был единственным сыном генерала Сидоровича, начальника военных сообщений Московского военного округа. Красивый, начитанный и образованный, с открытой душой, Жора привлекал женские взгляды и пользовался успехом у прекрасного пола, однако еще при первой встрече Дементьев подметил грусть в глазах «бабьего баловня». За сытным «гвардейским» обедом Гиленков балагурил, хвастался своим поваром – «Виртуоз чумички: работал шефповаром в московском ресторане, генералов кормил, но изгнан был за пылкую любовь к спиртному. А мне что? Пусть пьет, лишь бы готовил исправно!» – тогда как Сидорович по большей части отмалчивался, словно его чтото угнетало. Павел не придал этому большого значения – мало ли что у человека случилось, – однако все оказалось не так просто.

В начале лета Сидорович заявился к артиллеристам с ответным визитом – примчался на трофейном мотоцикле со скоростью реактивной мины, переполошив всех часовых. Он был весел и жизнерадостен, но за обедом (приготовленным, правда, не отставным шефповаром столичного ресторана, а хозяйкой хаты, где жил Дементьев, но не менее вкусным), немного выпив, вдруг резко погрустнел. Павел предположил, что виной тому дела амурные – бурный роман Сидоровича с медсестрой корпусного медсанбата Тамарой Василенок был у всех на слуху, – однако разговор принял иной, почти мистический, оттенок.

– Жизнь хороша и удивительна, Павел Михалыч, – грустно сказал «бабий баловень», поглядывая на облитую солнечным светом буйную зелень деревьев за окнами хаты. – И все бы хорошо, да вот только точит меня одна мысль недобрая: оборвется жизнь моя не сегоднязавтра. Я это точно знаю…

Дементьев знал о таких случаях – он сразу вспомнил лейтенанта Гордина, командира огневого взвода второй батареи. В прошлом году, после жестоких боев на Дону, лейтенант начал заговариваться – мол, скоро приму я смерть от белых носочков. А в Ясной Поляне, вскоре после возвращения из госпиталя, однажды вечером Гордин исчез. Нашли его утром, под кустом. Мертвым – уединившись, лейтенант выстрелил себе в висок из пистолета. Если разобраться, особой мистики тут не было: Гордин был контужен. Шальной снаряд попал в домик, где он находился, лейтенанта вытащили изпод бревен еле живым (он висел там вниз головой) и отправили в госпиталь. По возвращении в часть бедняга начал заговариваться и поминать «белые носочки» – вероятно, сказались последствия контузии. По уму, ему надо было бы дать как следует отдохнуть, да только в то лихое время было не до психологических сантиментов. Рукиноги целы, голова на месте – воюй, лейтенант. Вот и довоевался…

Однако были и другие случаи. Зимой комиссар мотострелкового батальона однажды утром – ни с того ни с сего – спокойно сказал: «Завтра меня убьют», написал прощальное письмо жене, попрощался с сослуживцами, раздал им на память коекакие свои вещи, а на следующий день его срезала пулеметная очередь. На контуженного Сидорович не походил, и Дементьев постарался отвлечь его от грустных мыслей – зачем кликать беду на свою голову? Георгий слушал его рассеянно, а потом встал и, видимо, задетый душеспасительной речью Дементьева, попрощался и уехал.

– Тебе моей судьбы не разделить со мною, – произнес он на прощанье. – Это не я сказал, это Пушкин, гений русской словесности.

Павел смотрел ему вслед, и на душе его было сумрачно. Он еще не знал, что Георгий действительно погибнет – через год, в сорок четвертом, во время боев на Украине. Отойдет вместе с командиром батареи к небольшой высотке в сторону от дороги – прикинуть, откуда ловчее накрыть заданную цель, – и угодят они оба на немецкое минное поле, которое не успели обезвредить наши саперы.

И еще не знал капитанартиллерист Павел Дементьев, что совсем скоро предчувствие неминуемой гибели настигнет его самого.

* * *

05 июля 1943 года, раннее утро

Павла разбудил грохот. Быстро одевшись, он выскочил на улицу. Возле штаба уже толпились солдаты и местные жители, с тревогой спрашивая друг друга: «Что, началось? А кто наступает, мы или немцы?».