…Гул железной лавины, катящейся на позиции дивизиона, нарастал; все чаще и все ближе падали снаряды танковых пушек.

Мироненко оторвался от бинокля и, шевеля желваками, бросил коротко:

– Давай, Паша, – время.

– Всем батареям – огонь! – произнес Дементьев, прижав к щеке телефонную трубку, нагретую жарким июльским солнцем.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. УКУС «ТИГРА»

Там горела земля,

Там кипела броня,

Там росли похоронные бланки

Ну, а швырнул бы ты,

Чтобы пахли цветы,

Свое сердце под черные танки?

Очередная ракета с шипением разрезала ночное небо тонким светящимся шрамом, описала дугу, рассыпая искры, и погасла. Хотя назвать это небо ночным можно было только по времени суток – десятки осветительных бомб, подвешенных на парашютах над полем отгремевшего боя, и зарево от догоравшей деревни Сырцово разогнали ночную темноту и превратили ночь в призрачный день. И в мертвенном свете этого дня по всему переднему краю обороны кипела работа: на боевые позиции подтягивалось пополнение; приглушенно урча моторами, ползли машины, подвозящие боеприпасы и вывозящие раненых; трудились похоронные команды, хороня павших; тягачи оттаскивали подбитые танки, которые можно было отремонтировать и вновь бросить в бой. С передовой изредка доносились пулеметные очереди, но было ясно, что ночного боя не будет – днем обе стороны выложились по полной, и теперь собирались с силами, готовясь завтра схлестнуться снова.

Вечером на батареи доставили сразу и обед, и ужин – днем было не до обеденного перерыва. Дементьев поел, не ощущая вкуса и даже не разбираясь, что он глотает, и прилег в блиндаже. Несмотря на свинцовую усталость, сон не приходил: перед глазами Павла плыли отрывочные картины минувшего дня, выхваченные из сумятицы дневного боя и впечатанные в мозг фотовспышкой памяти.

…Они не считали отбитых атак и подбитых танков. «Тигры» горели нормально, «с дымом и копотью», как говорил Гиленков, но поджигать их было куда сложнее, чем средние танки старых типов, с которым Дементьев привык иметь дело: при попадании в лобовую броню «тигра» снаряды наших противотанковых орудий с визгом рикошетировали, свечой уходя в раскаленное небо. Сколько всего танков сожгли бойцы мехбригады, Павел не знал: в бою окружающий воина мир сужается до размеров его траншеи, окопа или огневой позиции. Разглядывать, что творится у соседа, некогда, да и не так просто это сделать: панорама сражения затянута пеленой дыма и пыли, в которой вязнет бессильно взгляд человеческий. И потому, наверно, так много неточностей в донесениях с поля боя: свои потери сосчитать можно, а вот что касается потерь противника… Желаемое выдается за действительное, и вольно или невольно хочется приукрасить свой успех, однако зачастую невозможно сказать, взорвался ли «тигр», в который всадили шесть снарядов, или сумел отползти, зализывая раны.

В полуявиполусне Павел видел серые лица батарейцев; снаряд, выскользнувший из рук раненого заряжающего и беззвучно – все вокруг гремело и ухало – упавший гильзой на станину орудия; башню танка, подброшенную вверх огненным смерчем взрыва и медленно заваливающуюся набок; сцепившиеся лоб в лоб танки, раздирающие гусеницами землю в неистовом желании опрокинуть друг друга; яростную рукопашную схватку между нашими и немецкими танкистами, оставившими свои горящие машины.

Он видел небо с роящимися там самолетами – Катуков наконецто получил «зонтик», которого ему так недоставало год назад, во время боев на Дону. Десятки наших истребителей надежно прикрыли боевые порядки Первой танковой, рассеивая эскадрильи рвущихся к ней «юнкерсов». И еще запомнилось Дементьеву совершенно фантастическое зрелище: «Ю87», пикировавший на цель и случайно оказавшийся на пути стаи реактивных мин, выпущенных «катюшами» гиленковского дивизиона. Самолет не загорелся и не упал на землю – он просто исчез в яркой вспышке, исчез мгновенно и бесследно.

Механизированная бригада Липатенкова выстояла, хотя и понесла серьезные потери в людях и технике, и готова была снова встретить Зверя лицом к лицу.

* * *

Под утро Павел забылся тяжелым сном, но отдохнуть ему так и не удалось: снова началась бомбежка, и немцы, выспавшись и перегруппировавшись, снова пошли в атаку. На этот раз они открыли огонь с предельной дистанции, используя прицельную дальнобойность «тигровых» орудий. Дивизион исправно прореживал танковую лавину, а потом навстречу ей пошли «Т34» четырнадцатого танкового полка и первой танковой бригады, расстреливая в упор бронированных зверей. Вскоре вдоль переднего края полыхало до дюжины «пантер» и «тигров», но успех достался недешево: пока «тридцатьчетверки» подходили к «хищникам» на пистолетный выстрел, тяжелые немецкие самоходки подбивали их издалека – по всему полю погребальными кострами горели наши танки…

К полудню немцы усилили натиск. Над командным пунктом дивизиона то и дело с визгом проносились снаряды и рвались метрах в ста, поднимая фонтаны земли. Батареи вели огонь с закрытых позиций, потом прямой наводкой по танкам, прорывавшимся за линию окопов, занятых мотострелками. И горели багровым пламенем хваленые «тигры», расстелив по курской земле ленты разорванных гусениц и бессильно уронив длинные хоботы пушек, и падали на русскую землю мертвые завоеватели, застывая на ней безмолвно и неподвижно…

– А вот сейчас у нас будет настоящее пекло, – сказал Павел комдиву, показывая на высоту, по склону которой катилась новая волна немецких танков. Мироненко равнодушно посмотрел на них и ничего не ответил, продолжая спокойно руководить боем. О чем он думал тогда? Дементьев этого так и не узнал…

Оборона гнулась, как стальная полоса, испытываемая на излом. Липатенков бросил в бой последние резервы – немцы обходили правый фланг бригады, нацеливаясь на Обоянь. И тут над грохочущей и ревущей степью, затянутой дымом горящих машин, появились «илы». Штурмовики били «хищников», как кречет перепелов, с лету, выжигая их одного за другим; бронированная армада споткнулась и попятилась, а Павел вспомнил бои на Сухой Верейке. Да, времена изменились: теперь на его глазах вспыхивали факелами не «Т60», а «пантеры».

Казалось, наступил перелом, но нет – силы Дракона еще не иссякли, он снова пополз вперед. Бригада дрогнула и с боем стала отходить на север. В пылу боя Дементьев не сразу заметил, как немцы обошли наблюдательный пункт, грозя дивизиону окружением. Комдив нахмурился и не приказал Павлу, а скорее попросил:

– Вот что, Паша, ситуация критическая. Дуй на вторую батарею, там большие потери – сделай, что сможешь. А я на третью батарею, там тоже дела плохи. Да, прикажи командиру взвода управления немедленно перенести энпэ на высоту 255,6, пока немцы не взяли его за шкирку. Действуй, Дементьев!

На том они и расстались – с тем, чтобы никогда больше не встретиться в мире живых.

Когда Дементьев добрался до второй батареи, бой там уже заканчивался. Неподалеку от огневой, на бугре, чадно горели, выбрасывая клубы черносизого дыма, несколько танков. Три орудия были разбиты, поврежденное четвертое последними снарядами отгоняло за бугор двух пятившихся панцерников.

– Снаряды кончились, товарищ капитан, – доложил Дементьеву чернолицый человек, в котором Павел с трудом узнал старшего лейтенанта Заварзина.

– Отходим, – Павел махнул рукой. – Раненых не забудьте забрать!

Маленькая колонна из нескольких посеченных осколками грузовиков с покалеченной пушкой на прицепе двинулась на север. Шли низинами, хоронясь от прорвавшихся немецких танков, которых уже нечем было встретить. Метров триста прошли благополучно, но стоило только машинам подняться на пригорок, как начался обстрел – «тигры» взяли след и шли по пятам. «Студебеккеры» перевалили через гребень высоты; Дементьев вскочил из машины, отошел и вынул карту, чтобы сориентироваться, – выйдя живыми из страшного боя, обидно приехать прямо немцам в лапы.