«Противник пошел в наступление, – сообщил голос комбата на том конце провода. – Неподвижный заградительный огонь один, четыре снаряда, беглый, огонь!».

Четыре орудия выплюнули первые снаряды, взрыв сошниками мягкую землю. По ушам хлестнула невидимая плеть: «УСВ» – семидесятишестимиллиметровые дивизионные пушки, принятые на вооружение перед самой войной, – били резко и звонко.

Орудийный грохот густел. Там, впереди, за стеной леса, было жарко – не прошло и получаса, как Веселов приказал Дементьеву отправить к нему одно орудие для стрельбы прямой наводкой по прорвавшимся танкам. Артиллеристы сноровисто подцепили к пушке передок и шестерку лошадей, прядавших ушами при каждом выстреле, и орудие покатилось по дороге.

«Лучший расчет батареи, – подумал Павел, провожая взглядом упряжку, – жаль». Он не мог сказать, почему ему пришло в голову именно это слово – молодой лейтенант не мог знать, что всего через полтора часа его орудие номер один сожжет два немецких танка и погибнет вместе со всем расчетом под гусеницами третьего…

А потом оборвалась связь – эбонитовая трубка телефона безмолвствовала. К счастью, лейтенант Графов, однокашник Павла и командир второй батареи, стоявшей в километре от первой, прислал связного с приказом командира дивизиона: встретить танки, прорвавшие нашу оборону и двигавшиеся к нам в тыл.

Связь с НП восстановить не удалось – посланный связист не вернулся. Дементьев поставил три оставшиеся у него орудия на прямую наводку, и тут на дороге появились люди, которых становилось все больше и больше. Но это были не немцы – по дороге в беспорядке отходила наша потрепанная пехота. Катились в тыл хозяйственные повозки с перепуганными возницами, полевые кухни, санитарные двуколки с ранеными, поодиночке и небольшими группами тянулись отступавшие солдаты. По угрюмым лицам своих солдат лейтенант понял, что этот всеобщий драп действует им на нервы, и всетаки бойцы стояли у орудий и ждали приказа – его приказа.

К полудню поток отступавших иссяк. Немцы не появлялись, только гремели далекие – пока? – разрывы бомб и снарядов. Солнце палило вовсю, раскаляя небесную синь бабьего лета – не верилось, что под таким небом люди могут беспощадно убивать друг друга.

Канонада оборвалась, и в наступившей тишине Павел услышал шум моторов. «Танки – вот и дождались» – подумал он и вдруг услышал сознанием произнесенное непонятно кем: «Зло явилось – идите, и остановите его!». Лейтенанта Павла Дементьева обдало холодом, но холодок страха быстро превратился в холодную бойцовскую злость: «Остановим».

Первым изза поворота дороги показался пятнистый броневичок. Покрутил башенкой, поводил пулеметным стволом, принюхиваясь, и сыпанул длинной очередью, прощупывая притихший лес. Лейтенант ждал, ждали и его бойцы, присевшие за орудийными щитами.

Не обнаружив ничего подозрительного, броневичок двинулся вперед, поравнялся с приметной елочкой, и…

– Огонь! – выдохнул Дементьев свою первую в жизни не учебную команду и рубанул ладонью воздух.

Триста метров – для дивизионных пушек это стрельба в упор. Броневик подпрыгнул, словно козел, получивший между рогов поленом, – в босоногом деревенском детстве видел Павел както раз такую картину, – встал поперек дороги и загорелся, выбросив в синее небо маслянистый шлейф черного дыма.

– Первый… – прошептал Павел, ощущая внутри себя пружинящую уверенность, гибкую и прочную, словно упругая сталь боевого меча. У него, лейтенанта Красной Армии Дементьева, было оружие, он умел им пользоваться, и поэтому железные звери, приползшие сюда от западной границы, топча разлапистыми гусеницами его землю, дальше не пройдут: они останутся здесь – гнить, ржаветь и рассыпаться трухой.

Через пару минут на дорогу вылез танк и попер напролом, обходя горящий броневик. И не прошел – его зажгли вторым залпом. На дороге образовалась пробка из двух горящих машин; два дымных столба переплелись, свиваясь в косматую черную колонну. Таясь за этой завесой, незаметно подошел второй танк и начал садить по высотке, где стояла батарея. И сумел таки не зря продать свою бронированную шкуру – накрыл одно из орудий, прежде чем остальные подожгли его двумя снарядами.

Получив отпор, немцы притихли. Павел, воспользовавшись передышкой, побежал к замолчавшему орудию. Добежал – и остолбенел.

Пушка была разбита прямым попаданием. Возле нее лежали четверо убитых и трое раненых; снаряды и снарядные ящики разбросало взрывом, везде валялся порох, вырванный из гильз. Но не это потрясло молодого лейтенанта, пусть даже впервые увидевшего зрелище смерти в бою.

Пушка горела – целиком. Горели бронированный щит и станина разбитого орудия, расплавленный металл стекал с них на землю синебелыми огненными каплями. Вся земля на огневой кишела разбросанными повсюду маленькими кострами. Оглянувшись назад, где стояла толстая сосна, Павел увидел, что ее ствол тоже горит таким же всепоглощающим вселенским адским огнем. «Голубой огонь – звездный огонь, – очень отчетливо прозвучало в сознании лейтенанта, – огонь, пожирающий звезды…». Он помотал головой, стряхивая морок и смиряя сердце, бешено заколотившееся при виде этого странного и жуткого зрелища и при этой непонятной фразе, всплывшей в его мозгу неизвестно откуда.

Позже Дементьев узнал, что немцы применили на фронте новинку – термитные снаряды. Горящий термит разлетался во все стороны жгучими струями, давая температуру свыше трех тысяч градусов, – железо плавилось и текло, как вода.

Но таинственная фраза о «звездном огне», явственно им услышанная, так и осталась для него загадкой. И появилась у Павла странная мысль: война, сотрясавшая планету, идет не только на Земле…

* * *

Танки на дороге больше не появлялись, зато все чаще стали сыпаться снаряды – немецкая артиллерия нащупывала позицию упрямой батареи, перекрывшей дорогу. Часть из них падала неподалеку от орудий, и тогда солдаты вжимались в землю, мысленно заклиная урчащую смерть, вспарывавшую воздух стальными рылами: «Только бы не в мой ровик… Только бы не в меня… Только бы…».

Тем временем немцы вновь зашевелились. Ведя «цейсом» по придорожным кустам, Дементьев по дергавшимся верхушкам деревьев засек третий танк, который пытался обойти горевшие на дороге машины, но завяз в трясине – слышно было, как надрывается его мотор. Наводя панораму ниже качавшихся веток, оба орудия выпустили по нескольку снарядов, и к трем подбитым машинам добавилась четвертая.

– Горят… – прошептал Павел. – Горят, как миленькие, – не так страшен черт…

Солнце жарило нещадно, хотелось пить, но молодого командира куда больше мучило отсутствие связи. Его батарея дала противнику по зубам, однако лейтенант не обольщался: пехотного прикрытия у него не было, и как только подойдет оторвавшаяся от своих танков немецкая пехота, все очень быстро кончится – артиллеристов обойдут по болоту и сомнут в считанные минуты. Он ждал подкрепления, но напрасно – похоже, в сумятице отступления о пушках лейтенанта Дементьева попросту забыли.

А потом в небе появился вражеский самолетразведчик «Хейнкель126», прозванный за торчавший в хвостовом оперении амортизатор «костылем» или «кривой ногой», сделал круг, и земля заходила ходуном: немцы взялись за дело всерьез. Снаряды падали густо, с корнем выворачивая деревья; осколки рубили листву и звонко тюкали в орудийные щиты.

Когда налет кончился, Павел не сразу поверил в то, что его батарея еще жива. Но над лесом снова показалась уродливая стрекоза – разведчик уточнял результаты обстрела. Снять его было нечем, и Дементьев хорошо понимал, что еще одного артналета им не выдержать: маскировка с орудий содрана близкими разрывами, на траве от стволов пролегли длинные проплешины – следы выстрелов – с воздуха пушки видны как на ладони. И вотвот должна была подойти вражеская пехота, и тогда…

«Пока «костыль» развернется, пока осмотрится, пока будет передавать информацию на землю, – лихорадочно размышлял Павел, – у нас есть минут десять. Да, жаль отступать, но бессмысленно гибнуть – это еще хуже».