— Спасибо.

— Я вас не обидел?

— Нисколько.

— Возвращаясь в этом году из Сочи, я забрел случайно к приятелю. В Москве. И вот приятель, изложив свою жизненную позицию, похвалился: «В наше время надо быть дипломатом». Если бы я это услышал от своего офицера или матроса, я бы отстранил его от плавания. В нашем деле подобная философия может привести к гибели. Я говорю своим: поход предстоит строгий, могут быть всякие неожиданности — я могу проморгать айсберг, подводный пик, ошибиться. Дипломат не подскажет, промолчит — трах-тарарах. Бывают положения, когда меня должны понять по движению бровей и принять молниеносное решение. Дипломат будет ждать, то или не то… Помню случай… — Волошин выпил воды, поглядел на донышко стакана. — Бывает… седеют за пять секунд. Словно мелом из пульверизатора… На первый раз довольно, пожалуй… — Волошин подал руку. — Я распорядился. Из гостиницы вас переведут к нам…

Отсюда все ближе: море, корабли, деловые несуетливые люди. Отсюда всего несколько шагов в святая святых — в подводную лодку…

Не так уж шикарно выглядел внешний мир из подъезда гостиницы, но он не имел видимых границ, отсутствовали проходная, часовые. Здесь Ушакову отвели комнатку рядом с канцелярией, там стрекотала машинка, раздавались мужские голоса, звонки телефона.

В этом же здании — кубрики команд подводных лодок с дежурными, умывальниками, комнатами бытового обслуживания, где гладили робы, пришивали пуговицы, наводили глянец на обувь. В кубриках просторно и, пожалуй, уютно. Входишь — сними обувь, надень войлочные туфли, повесь одежду на свой номер. Койки двухъярусные, тумбочки, по стенам цветы, предпочтение вьющимся; исчезает ощущение казармы, ее специфика, иногда убийственная для нового человека. Кто-то догадался покрыть полы линолеумом разных расцветок в кубриках, коридорах, ленинской комнате и там, где отдыхают в удобных креслах, на диванах. Есть телевизор, кинобудка. Шашки, шахматы, нарды — пожалуйста! Так устроен быт рядовых и старшин атомных лодок. Молодые ребята, честные, веселые, дружные — ни понуканий, ни разносов, ни унылой натянутости. Любо-дорого попасть в такую атмосферу. Поглядишь, парню двадцать два от силы — планка ордена. Расспрашивать не положено. В ленинской комнате на Досках почета не только подводники великой войны северного театра, традиции не только хранят, их умножают.

К впечатлениям гостя Волошин отнесся равнодушно, выслушал похвалы как должное.

— Все так, только ни я, ни Голояд здесь ни при чем. Государство кормит нас, поит, ухаживает. Скажите спасибо рязанскому колхознику или шахтеру из Караганды. Они отрывают от себя для нашего брата… Второе — вы обязаны психологически отрешиться от мысли о легкости нашей… экспедиции.

— То есть я еще имею шанс отказаться?

— Я сказал ясно. — Волошин с железной определенностью командира подчинял себе еще одного члена своего экипажа, проверял его способность повиноваться беспрекословно. Он выжидал ответа с нетерпением, у него была бездна неотложных дел.

— Мною все решено окончательно, товарищ капитан первого ранга!

— Добро!

— Благодарю вас за поднятие моего морального состояния…

— Сейчас мне некогда, мы договорим позже, Дмитрий Ильич! — У его виска вскипела и исчезла ломаная, как молния, жилка, глаза похолодели. Тем же ровным шагом он ушел по коридору, крепкий, заряженный только для одной цели; все остальное, мешавшее ему, было отброшено. Он и впрямь ненавидел дипломатические увертки и резал в глаза, начистоту. Надо смириться, не думать о нем дурно, не настраивать себя заранее. Не искать в другом, чем он плох и тебе не подходит, а поглядеть прежде на самого себя, так будет лучше… Кроткие, разумные мысли не принесли нужного успокоения. Ушаков почувствовал запах дезинфекции и отсыревшей извести, а синий линолеум казался нарочитым в ничем не примечательной, похожей на больничную комнатке. Окно с решеткой упиралось в темную стену, перечеркнутую косыми линиями заиндевевших тросов, крепивших радиомачту.

Внезапно заговоривший динамик потребовал к построению какую-то команду, объявлялась форма одежды. Потом завели записанную на ленте песню об «усталой лодке», сочиненную явно береговыми творцами.

Дмитрий Ильич выслушал тоскливую песню, выпил воды. Вошел Куприянов, будто подосланный для поднятия духа, щеголевато одетый, веселый.

— Немедленно завтракать! — Он по-мальчишески, озорновато вглядывался в пасмурное лицо Ушакова. — Столовая тут же. Одеваться не нужно! — Он подхватил Дмитрия Ильича и повел по длинному коридору.

— У вас испортилось настроение? — спросил Куприянов.

— Испортилось.

— Так, так… — Куприянов занял столик, потребовал завтрак. — Вы на командира не обижайтесь. Можете представить, как его взвинчивают перед походом. Тысячи мелочей и десятки крупных дел.

Ушаков догадался — Волошин успел переговорить со своим замполитом и, как положено, перепоручить ему воспитательную часть программы. Пооткровенничал с Куприяновым.

— Ну вы, Дмитрий Ильич, подозрительный. — Куприянов беззвучно похохотал. — Как раз наоборот — командир просил вас зайти к нему.

— Командир может не только просить — приказывать.

— Зря, зря вы на него… Держу пари, скоро перемените о нем мнение. Он волевой, а не грубый. Деловой, а не паркетный шаркун. И не дипломат, это вы верно подметили, Дмитрий Ильич.

Заскочивший в столовую Гневушев присоединился к ним. Он яростно принялся за гуляш. Хлеб смял в кулаке, оторвал от него зубами кусок, жевал быстро, и желваки сновали под кожей его сухого некрасивого лица.

— Говорят знатоки, маслины помогают от печени. Итальянцы едят. Печенка у них железная, — сказал Гневушев.

— Второй раз вы интригуете меня маслинами, товарищ старпом. В чем дело?

— Командир велел взять десять больших банок, во́ каких, — развел руками. — А у меня некуда настоящий харч девать…

— Вы не считаете маслины харчем?

— Семь лет мак не родил — голоду не было. Впервые в истории нашего подводного флота забираем маслины. И какие еще, — он порылся в книжечке, — отборные греческие, в соламуре. Фирма Данекс. Афины.

Гневушев исчез так же стремительно, как и появился.

— У нас есть штатный интендант, писарь, все, что положено, — разъяснил Куприянов, — а вот повелось еще с парусного флота на старпома взваливать солонину и пресную воду. Ему приходится знать и все остальное. Гневушев недурно освоил атомную энергетику. Курсы кончал. Не хуже Стучка знает арктический бассейн.

— Сколько ему?

— Мне ровесник.

— На вид старше.

— Должность выматывает. Я знал одного старпома — в тридцать, как лунь. В Мурманске девица в кино дедушкой его назвала. Вспылил «дедушка»… Однако пойдемте к Волошину — время…

Волошин отпустил замполита, остался наедине с Ушаковым. Чувствовалась взаимная неловкость. Волошин спросил о Куприянове:

— Кажется, вы с ним быстро сошлись?

— Он мне понравился…

— Понравился — не понравился. — Волошин по-своему принял вызов. — Человек — не конфетка и не пиджак. Я с Куприяновым еще не плавал. Плавал он с Мухиным. Потом его послали в академию. Окончил с отличием. Академия Ленина, как вам известно, дает капитальное образование.

— Она дает военно-политическое образование.

— Для моряков есть свой профиль.

— Мне говорили, что политработники овладевают также управлением корабля?

— Во всяком случае, стремятся, хотя их не особенно неволят. — Волошин прошелся по комнате — восемь шагов туда, восемь обратно. Под его подошвами мягко поскрипывала хлорвиниловая пленка. — Мне нужен политработник. — Задержался, поставил в рядок стулья; проверил линию, скосив глаз, и только тогда, как бы собравшись с мыслями, ответил, будто на экзамене: — Нам не нужен политработник, который управляет лодкой, нам нужен специалист по управлению… душами. — Резко повторил, словно заканчивая спор с кем-то третьим: — Пусть управляет душами. Я сам сумею справиться с кораблем. У меня есть старший помощник, помощники… — Волошин досадно отмахнулся окупавшей на лоб пряди, произнес с повышенной обстоятельностью: — Политработа — это профессия, особо сложная профессия. Подчеркиваю двумя жирными линиями, — сделал жест. — Не всякому удается стать квалифицированным политработником, легче стать штурманом, командиром, механиком. При настойчивом желании можно любого обучить этим специальностям, а вот политическая деятельность — профессия другого рода. Если применить слово «творческая», возможно, и творческая. Талант нужен, емкий и гибкий талант, и весьма разносторонний…