- Это просто безумие, - говорила Надежда, - до своей смерти ему никто из этих людей и руки бы не подал. А сейчас, когда он стал едва ли не мучеником всей издательской системы, они стоят в очередь, чтобы написать очередной хвалебный опус.

- Ну так, что тут удивительного, - заметил Сашка, - в нашей стране, чтобы тебя признали надо как можно более трагично умереть. Он своим самоубийством обеспечил этот замечательный банк доходами до конца их дней.

- Я не знаю, - ответила Женя, - когда вышел его тираж мне кто-то из его друзей предлагал купить экземпляр. Книга вышла недешевая. Мне не понравилась обложка и я отказалась. Помню, что там многие отказывались.

- Вот мне интересно, - размышлял Сашка, - ты себя теперь считаешь убийцей? А они?

- Я об этом не думала, - сказала Женя, - точнее… Я об этом не думала тогда.

- Постой, - сказал Максим, - это самый натуральный шантаж получается. Мол, купите мою книжку, хоть она и плохая, а я за это с собой кончать не буду.

- А кто говорил о том, что при продаже книги он этим угрожал? На книге что, стикер был наклеен гламурно розовый, - говорил Сашка, - что купите меня, иначе автор разорится и с балкона выкинется. Женя, там был стикер?

- Не было. У меня и мысли не появилось, что такая глупость может настолько печально закончиться, - оправдывалась Женя.

- И зря, - сказал Сашка, - человек, что называется, заложил последние штаны, потому что в него не верили. Поскольку боялись. Это опять возвращение к нашему разговору о сверхприбыли и невозможности делать в этой стране карьеру. Всем издательствам подавай успешного и известного писателя. Новое имя с нуля они раскручивать боятся. Не хочется нести ответственность за собственное мнение…

- Погоди, - вмешался Волков, - тогда эти издатели получаются тоже убийцы.

- Выходит, что так, - схватилась за эту реплику Женя, - они тоже приложили руку. Перестраховались.

- Мне было бы любопытно, - сказал Максим, - что эти умники говорят сейчас, когда стоговские книги разлетаются такими тиражами.

- Один, говорят, уволился, - сказал Сашка, - точнее его уволили за то, что он упустил такой ценный вариант. Еще один дает пространные интервью, что во всем дескать виновата загруженность издательства, новых авторов очень много, и, порой, поймать в этом потоке что-то ценное бывает очень и очень сложно. И что если бы у него было больше времени на труды Стогова, то, конечно, он бы не упустил столь перспективного автора из виду. Хотя, на самом деле, ничего стоящего в его книгах не было. Обычная беллетристика с претензией на исключительность. Второй раз перечитывать не стал бы. Самое паршивое в том, что они как раз понимают свою вину, но даже они не несут ответственности за эту смерть. Я не знаю каким способом это можно изменить, но в нашей стране все нетерпеливы. Причем преступно. Важно получить максимальный доход, причем как можно скорее. Минимальная прибыль в течение длительного срока, которая может привести к увеличению со временем наш бизнес не интересует. Только по системе вынь – да положь. Нераскрученный автор – увы, нам это не надо. А ведь деньги на раскрутку у гениев есть далеко не всегда.

- Иными словами, - подвела резюме Надежда, - в нашей стране совершенно неважно что ты пишешь. Важно то, как ты это продашь и сколько в это вложишь денег.

- Но тем самым мы лишаемся настоящей ценности, - возмутился Сашка, - хорошая литература не имеет никаких шансов, если у нее нет денег или громкого скандала, или умного пиар-хода.

- Это самоубийство, - вставил Волков, - такой же пиар. Только с летальным исходом.

- Какая яркая метафора, - сказал Сашка, - пиар с летальным исходом через прыжок с семнадцатого этажа. Но какая же роскошная фраза получается. Вы только вдумайтесь – автор налетал себе пиар с летальным исходом. Самое обидное во всем этом то, что я даже не могу списать все это безобразие на нашего диктатора в центре стола.

- А что, - улыбнулся Волков, - хотел бы? Но не получается. Вот жалость, этот диктатор в центре стола такой диктатор, жуть! – и президент с громким лязгом воткнул вилку в кусок бекона и отправил его в рот, закусив кусочком соленой черемши.

- Да логика не позволяет, - откликнулся Сашка, - во всей этой ситуации толпа сама городит абсурд.

- Наконец-то ты сам это начал понимать, - сказал Волков.

- Я уже давно к этому пришел. Слишком просто делать из одного человека вселенское зло и считать, что все неприятности происходят по его вине. Но ведь у нас все совершенно иначе. Все эти люди действительно голосуют за тебя на выборах, участвуют в этих «каруселях», а после этого сами же про эти «карусели» кричат на каждом углу. Просто большинству твой режим выгоден. А ты этим только пользуешься. В этой ситуации эта толпа и есть наибольшее зло. Как и в случае со Стоговым, когда память по усопшему вызывает у всех зашкаливающее чувство вины, из-за которого люди, словно под гипнозом бегут покупать его книги в магазин. Этим они как бы отчищают себя от собственных угрызений совести – мол я книгу Стогова купил. Значит я в его гибели не виноват. Я согласен с тем, что он гений. А виноват кто-то другой. Издательство, литературные агенты, кто угодно. Но только не я сам. Вот она эта прекрасная политика безответственности.

- Жалко, что эти слова нельзя предать огласке, - расстроилась Надежда, - несмотря на то, что Сашка, ты редкостная шельма, порой твои словесные опусы очень приятно слушать.

- А почему нельзя, - удивился Волков, - что если попробовать вложить эту идею в уста наших протестующих возле зала суда над Завальным. Может их ряды еще больше сократятся, чем после таманского наводнения.

- Я протестую, - сказал Сашка, - придумай что-то свое что ли. Мне надоело, что ты используешь мои идеи как свои. Тоже мне нашел креативщика.

Сашка бросил на стол салфетку, встал из-за стола и удалился. Все проводили его недоуменным взглядом:

- Какая муха его укусила? – удивилась Надежда.

- Не любит признавать собственные ошибки, - ответил Волков, - как и я. А муха эта, судя по всему, вывалялась в соли и перце. Словно в той веселой песенке. Помнишь?

- Нет, - отмахнулась Надежда, - время еще буду тратить, чтобы про песни вспоминать.

Тем временем рассвирепевший Сашка уже жаловался на свои ошибки Олегу и по прежнему не хотел их признавать. Любимов уже заметно уставал от Сашкиной паники и не знал куда его направлять. Особенно учитывая, что за почти полгода в президентском шкафу к журналисту пришло осознание того, что президент действительно не такой уж и монстр-диктатор, каковым его малюют немногочисленные, но якобы угнетаемые, силы оппозиции. А вот Сашка, который тоже достаточно давно это понял, не хотел этого понимать и продолжал демонизировать отца и считать, что если уничтожить его, то полетит и вся остальная конструкция. А за столом он все это выдал только для того, чтобы позлить Волкова. Пусть думает, что сын меняется. Но это не так. Он будет бить рогом в землю до последнего.

В связи с тем, что в плане упрямства президентский сын здорово повторял своего отца, Олег решил совершить невинный реверанс и повернуть беседу в другую сторону:

- Ты последние заметки из суда над Завальным уже читал?

- Еще нет, - отмахнулся Сашка, - да и что там нового может быть?

- Ограниченный контингент стал массовым. Поищи в интернете.

Сашка присел за свой компьютер и стал листать блоги, увидев фотографии с места событий он подскочил:

- Они ему что, увеличили финансирование в десять раз? Там же почти что майдан!

- Я думаю, что там не только оплаченные бастующие. За последние сорок восемь часов было несколько очень больших массированных рассылок по социальным сетям. Они снова взбунтовали всех старших школьников и студентов. Самая благодатная почва для создания протестных настроений. Все эти детки богатых и среднего класса, которые под воздействием юношеского максимализма кидаются протестовать. Мне кажется, что там у суда в основном такие и собрались. Им хочется коммунистической романтики, революции. Потом это пройдет конечно…