- Не стоит так волноваться, — сказала Берта, обращаясь к Рите.

- Вы приехали к бывшему мужу, вы привезли дочь к отцу, а я здесь всего лишь в гостях. Мы сидим за столом, мы пьем хорошее шампанское, и никто не претендует ни на чье место под солнцем. Или под луной, — она усмехнулась. — Совсем не обязательно спать. А если вы хотите искупаться с дороги — я могу затопить баню. Хотите?

Рита была не настолько глупа, чтобы принять ход Берты за заискивание, но предложение позволяло ей выйти из ситуации, сохранив лицо и даже надменное выражение на нем.

- Хочу, — сказала она, подняв несколько располневший, но все еще римский подбородок.

- Ну вот и чудесно. А пока баня будет топиться, мы можем гульнуть коллективно, а не разбегаясь по углам. Я бы выпила водки.

- Бздите от шампанского? — не удержавшись, спросила Рита.

- Нет, — легко ответила Берта. — Но в вашем возрасте это может случиться.

И направилась к двери, не оставляя Рите времени для ответа, плечи Эвелины мелко затряслись. Стиснув зубы, он встал за водкой.

- Ну, принеси ей уже и соленый огурец, — нашлась Рита, прекрасно умевшая занюхивать самогонку рукавом, но было уже поздно — за Бертой захлопнулась дверь.

Баню можно было протопить и наскоро, электричеством, но Берта предпочла повозиться с дровами, видимо, для того, чтобы дать возможность Рите выпустить пар. Но выпустить пар из этого атомного котла могла только настоящая драка или настоящий перепихон, или настоящее гульбище, эта женщина могла уморить любого коня и уйти, оставляя за собой горящие избы и перевернутые трактора. И он выставил литр сумасшедшей крепости кальвадоса в смутной надежде, что до парилки дело не дойдет.

- Почему вы убежали? — крикнула Рита, когда Берта через полчаса, затопив баню, вернулась в дом. — Не надо меня бояться! Пусть мои враги меня боятся, а любовница моего любовника…

- Моя любовница, — закончил любовник.

- Фу, какой ты невыносимо пошлый.

- Она, — мой друг, товарищ и брат, я хочу выпить на брудершафт! Атмосфера разрядилась — как в центре циклона, французское шампанское было забыто, еще через пол-литра кальвадоса Рита заявила:

- Я приглашаю всех в баню!

- Мама!

- Что мама? Это моя баня, я ее построила, это единственное место на земле, где я могу преклонить голову.

- Там нельзя преклонять голову, — заметила Берта. — Можно угореть, Может быть, отложим до завтра?

- Ха-ха, — раздельно сказала Рита. — Признайтесь, вы просто боитесь встать рядом со мной голой.

- Это я боюсь, — поспешил признаться он.

- Чего ты боишься, маленький? Что я оттаскаю тебя за…

- Мама!

- Молчи, Эвелина! Мы должны знать, чего боится твой папа.

- Я боюсь, что если мы там преклоним головы, все вместе, то некому будет нас оттуда вытаскивать за ноги. Я останусь на часах. Я буду подбрасывать дрова.

- Что? Одень себе часы на. .

- Мама!

- …И засекай по ним время, чтобы не перегреться. Сначала он вводит женщину в заблуждение, а потом — он будет подбрасывать дрова.

У тебя что — больше нечего подбросить? Признайся, ты просто боишься…

- Встать рядом с тобой голым, — закончил он.

У Риты были замашки бандерши, Рита была самой склочной и самой развратной бабой из всех, которых он когда-либо знал, и Рита была единственным человеком в мире, рядом с которым он мог встать голым и не чувствовать волчьей шерсти на своем теле, пока была Рита — в Париже, в Нью-Йорке, в Куала-Лумпур — у него оставался шанс. Он презирал этот шанс, как он презирал и Риту, и всех людей вообще, он презирал себя, за неспособность отказаться от этого шанса, но не находил в себе сил отказаться от него. Берта была шансом отказаться от шанса — полным мраком, падением в нечеловечность, последним нажатием курка. Разумеется, дело было не в половых играх с обеими женщинами — дело было в нем, — но и в играх тоже. Поэтому он зарядил свой револьвер для русской рулетки двумя патронами — Ритой и Бертой — и сказал:

- Ну ладно, раз так. Баня — место мистическое, вход туда свободный, выход — как получится. Пошли, что ли?

И встал из-за стола.

В очередной раз он тоскливо восхитился, глядя на роскошное тело Риты, Берта выглядела подростком рядом с ней. Рита была лет на пятнадцать старше и килограммов на пятнадцать тяжелее, что не мешало ей сиять, как солнце — солнце женственности — до тех пор, пока она не открывала рот. Но открывать рот в бане — дело довольно затруднительное, если баня настоящая. А баня была настоящей, и некоторое время, пока тела не адаптировались, он мог без помех любоваться своей бывшей женой. Рита могла чувствовать такой взгляд, даже направленный из космоса, даже через полтора метра железобетона, в ее тело был встроен прибор, регистрирующий такие сигналы, и она реагировала мгновенно, безусловно и мощно — от бомбы с дистанционным взрывателем ее отличала только способность к многократному использованию. Она лучше других женщин знала, что есть что в мире секса, что законы его незыблемы и не подлежат коррекции при помощи эпиляторов и бытовой химии, она знала, что самка — притягательнейшая из женщин, а куклы Барби — мусор цивилизации. У нее была от природы великолепная, гладкая кожа, и она никогда не находила нужным удалять волосы под мышками или уродовать бритвой роскошный черный треугольник внизу живота, Малевич мог отдыхать со своими квадратами — от этого черного треугольника ни один нормальный мужчина не мог отвести глаз, когда она появлялась на пляже в условном клочке бикини под слегка выступающим животом, фотомодели готовы были вышибить кулаками выкатывающиеся глаза своих мужиков. Рите было плевать на условности моды, условности приличия или условности неприличия, тоже живущего по своим правилам, она хотела, чтобы ее хотели безусловно — и ее именно так и хотели. Наконец Рита разлепила ставшие алыми от водки и жара губы.

- Вам надо лучше питаться, дорогая, — сказала она, бросив снисходительный взгляд на крупную и крепкую, как мраморная статуя, Берту.

- Вы что-то дохловато выглядите. Да и соски у вас почему-то синие. Цианоз?

Берта молча опустила ресницы и повернулась к ней поблескивающим от пота задом.

- Гос-с-поди Ис-с-сусе! — Рита всплеснула руками, перстни брызнули разноцветными искрами. — Да вас, похоже, не хило отстегали по жопе! — Она метнула в него кинжальный взгляд через плечо. — Ты?

- Я.

- Ну и дела у вас тут делаются, — Рита опустилась на лавку, бессильно раскинув круглые колени. — Тебе уже недостаточно бить женщину просто по мордасам?

- Это входило в курс лечения, Таня посоветовала.

- А-а-а, Таня. И от чего же ты лечил бедную девочку? От геморроя?

- От простуды.

- А-а-а, от простуды. А ты не пробовал вставлять ей в зубы конский мундштук? Говорят, помогает — когда уже нечего вставить.

Берта расхохоталась.

- У вашего бывшего мужа, Рита, железная нравственность.

- Что? Он докатился уже до этого? Он истязает женщину нравственностью? Ну-ка, ну-ка, — она воткнула в него презрительный взгляд - как вилы в коровью лепешку. — Покажи-ка, что ты там прячешь, между ног?

Несмотря на ясное осознание того, что бывшая жена делает из него клоуна, он ощутил эрекцию — под взглядом Риты и ввиду ее раздвинутых колен мог распрямиться даже прошлогодний мухомор, она знала это, дьявол ее возьми, и каждое движение ее ресниц, каждый поворот плеча или постановка ноги были искусным приемом боя, который она вела со всеми мужчинами на свете, она была непревзойденным воином, мастером фехтования на арене любви, никто не мог конкурировать с ней здесь, где она выступала в ослепительной броне наготы и во всеоружии годами отточенного опыта, здесь она могла позволить себе дать фору этой девочке, Берте, и она сказала удовлетворенно:

- Ну вот, по-моему, все в порядке. Если слегка взбодрить его веником, то будет, как железный. Берта, вы не хотите расплатиться за ваши муки?

На одну-единственную секунду он решил, взглянув в лицо Берте, что она будет расплачиваться. Но она села на лавку радом с Ритой.