Диана расхохоталась:

- Очень уместное замечание, учитывая Колин срок. Но ведь процесс строительства отнюдь не требовал сложных расчетов. Посудите сами, на несколько десятков миллионов человек, населявших тогдашний “цивилизованный” мир приходилось едва ли несколько десятков тысяч грамотеев. Так что стоило переписать всю историю Прошлого, для всех будущих поколений? Кто мог проверить? После этого оставалось только подключиться к приводу демократии и внедрить повальную грамотность, чтобы никто не мог защититься непониманием от пришествия Прекрасного Нового Мира. Человек существует, символизируя. Мир человека - это символический мир. Каждый символ обретает существование в опоре на предшествующий ему и объясняющий его символ. С каждым следующим поколением каждый фиктивный “факт”, опираясь на другие “факты”, приобретает все большую плотность и весомость кирпича через традицию и отдаленность во времени, а История начинает объяснять самое себя. Она уже никуда не идет. Она стоит. Куда может идти Вавилонская башня?

- Все это очень патетично, - усмехнулся он. - Но есть одно обстоятельство, которое делает все ваше построение не более чем поэтической абстракцией.

- И что же это за обстоятельство?

- Тот очевидный факт, что во все века христианства, сколько бы их не было, существовало не так уж много людей, которые всерьез верили во всю эту христианскую хренологию. Вся история христианства - это сплошное нарушение норм христианства.

- Совершенно верно, - сказала Диана. - И ответ на ваше возражение заключен в нем самом. Нормы христианства, заведомо и обдуманно бессмысленны. Они придуманы для того, чтобы было, что нарушать. Само их существование вводит в мир грех. А вместе с ним - внутренний конфликт, болезнь и слабость. Человек растрачивает себя в борьбе с самим собой, с призраками греха, внедренными в его сознание. Это много раз подтверждено не философским резонерством, а клиническими исследованиями психиатров, начиная с Фрейда. Сознание греха, то есть чувство вины - это болезнь. Не в теологическом и не в поэтическом, а в клиническом смысле. Поэтому тот, кто сделал человека больным, введя его во грех через создание понятия греха, может с легкостью управлять им, сам оставаясь невидимым. Житие тех же аргонавтов, известное вам в связи с темой амазонок, полно убийств, клятвопреступлений и сексуального насилия. Однако для них все это не было грехом, а было нормой поведения. А, будучи нормой поведения, оно и оставалось в пределах нормы. То есть, на войне. Вы можете себе представить, чтобы Язон или Геракл, приехав в Афины, начали бы там резать ни в чем не повинных граждан? А сегодня какой-нибудь солдатик, пристрелив пару-тройку человек на войне, возвращается домой и уже не может остановиться. Почему так? Потому, что имеет место истерический синдром изуверства. Этот человек получил психическую травму не в результате убийства, а в результате осознания его как греха. Он совершил грех против “веры”, то есть, “изуверился”. Убийство, не являясь частью его нормативного комплекса, будучи введено в этот комплекс, взрывает его, как бомба. Никаких норм не остается вообще. В криминальной психологии описано множество таких случаев, изувер совершает все больше и больше “грехов”, желая, чтобы другие люди наказали его за “грех”. Или наказывает себя сам - суицидом. Простой, психически здоровый разбойник, не зверствует - зверствуют “падшие ангелы”. Язычники, воюя, убивая и грабя, не совершали никакого греха. Поэтому они и не совершали никаких запредельных, истеричных жестокостей. Они убивали, как львы - столько, сколько требуют обстоятельства, и не более того. Воины Александра Македонского после боя пили и веселились. А конкистадоры, творившие немыслимые жестокости в Америке - падали на колени и приносили покаяние, которое и делало их виновными. Как можно было жить с таким раздраем в душе и не сойти при этом с ума? Разумеется, все они были сумасшедшими изуверами. Таким образом, все эти заповеди - не убий, не укради, возлюби и т.д., на самом деле являются призывами к убийству, грабежу и ненависти. Потому что невозможность их исполнить ведет к состоянию абсурда, дипластии и дает на выходе парадоксальную реакцию. Все, что запрещается - усиляется многократно.

- Но, позвольте, - возразил он. - Не убивай, не кради, не лезь к чужим женам - это естественные нормы человеческого общежития. Ни один социум не смог бы выжить, если бы не руководствовался этими нормами.

- Возведение в абсолют - вот что делает их разрушительными. Сведение к абсурду - вот что обращает их в свою противоположность. Не убивай - никогда. Даже если тебя убивают. Не кради - никогда. Даже если умираешь с голода. Если тебя ударили по левой щеке - подставь правую. Это не заповеди, это - набор провокаций. То, что до заповедей, имело естественный выход, существуя в виде нормы, а поэтому и в рамках нормы, теперь оказалось запертым внутри психики и стало высвобождаться взрывообразно, через эксцесс. Эксцесс, в свою очередь, ведет к чувству вины, к покаянию, то есть - к инцессу, агрессии, направленной внутрь. Пружина начинает сжиматься в обратную сторону. И так до следующего взрыва. Для пастырей, для тех, кто научился использовать энергию этого процесса, энергию человеческого страдания, возникающего в результате вины - это перпетуум-мобиле, неисчерпаемый источник власти и богатства, потому, что Человек Виновный - это вечный добровольный раб. Если разделить вину поровну через социальность, подсоединив ее к механизму демократии, то мы получим общество рабов - самоуправляемое стадо, не требующее надсмотрщиков и не подозревающее об их существовании. Что можно изменить в стаде? Какие социальные системы или революции могут что-то изменить? Бараны будут либо вымирать, либо жиреть на тучных пастбищах, оставаясь при этом баранами.

- Обобщения, - отмахнулся он. - Притчами говорить изволите. А реальность ускользает через широкие ячейки ваших широких обобщений. И в результате сети ваших схем ничего не улавливают. Общество состоит из единиц. Во все времена в обществе были люди, не подпадающие под вашу баранью схему.

- Никогда таких людей не было в обществе, - возразила Диана. - Они всегда были вне общества. Человечество - это лоно. Это утроба, матка. Человек родившийся, переставший быть зародышем человека, никогда не может вернуться назад. Он оторвался от пуповины, он обречен на одиночество. Это не имеет ничего общего со счастьем безграничной свободы. Счастье - это часть, причастность к общему. Родившийся - больше не причастен к обществу. Его рождение, так же, как и физическое рождение ребенка - это несчастье, шок. Такие люди мрут тысячами, так же, как и дети, родившиеся в неблагоприятных условиях, не оставляя после себя никакого следа. Но те, кто выживает, становятся своего рода, Маугли. Они уже не понимают человеческого языка. Они защищены своим непониманием от всех человеческих слабостей. Они возвращаются к состоянию первичной чистоты, к состоянию безгрешности без дихотомий, к состоянию Адама Кадмона. Стоит ли говорить, что для людей, пребывающих в матке, они просто не существуют? Ведь у них уже как бы и не остается никаких причин для существования?

- У бабочки другие причины для существования, чем у гусеницы.

- Она существует в другой системе координат, она летает. Вы упрекаете меня в склонности говорить притчами. Но мы не можем мыслить о неизвестном, не объясняя его на базе известных символов. Это и есть притча. Поэтому, притча - всегда ложь. Поэтому истина о неизвестном не может существовать иначе, чем в виде лжи. Поэтому между ними нет разницы. Символизируя, человек способен думать даже о Боге. Разумеется - ложно. Но, не символизируя, он не способен адекватно осознать даже собственный позыв к мочеиспусканию.

- В таком случае, - насмешливо сказал он, - зачем вообще его осознавать? Если ни между чем нет разницы? Надо просто помочиться.

- Именно так и мыслит сверхчеловеческое существо, - улыбнулась Диана. - Не символизируя.

- Так мыслит животное, - отрезал он.