Вручение подарка сопровождается словами, что он не имеет никакой ценности. Точно так же как японская хозяйка приглашает гостя к столу, говоря: «Извините, что так скромно, но…». На самом же деле и подарок имеет цену, и стол отнюдь не скромен, а, напротив, весьма обилен. И то, и другое — лишь форма извинения и означает, что ты очень старался, но не знаешь, доставит ли твой подарок (или угощение) радость и удовольствие.

Однако со временем в подобных обычаях стало кое-что меняться. Так, в Токио, наименее консервативном городе страны, над человеком порой потешаются, если он при вручении подарка обращается с заранее заготовленной фразой. Токийцы вообще по своему образу мысли несколько отличаются от остального населения страны: они более находчивы и независимы, непосредственны в общении, менее сложны и официальны.

Если тебя пригласили в японский дом на обед, что для иностранца большая честь, бери с собой подарок. От принятых у нас цветов можно (но не нужно) отказаться, лучше взять что-нибудь из еды или напитков, как принято в Японии. В ответ хозяйка завернет вам кое-что из оставшегося угощения. Это немало вас удивит, но отказываться не следует. После больших торжеств, например свадьбы, в Японии никто не возвращается домой с пустыми руками. Как упаковка, так и вручение подарка требуют настоящего искусства. Иностранцу трудно во всем разобраться, но пусть это его не беспокоит, — японцы и не ждут, чтобы он неукоснительно следовал японским традициям (здесь проявляют большую терпимость, чем в других странах). Если бы он даже попытался следовать всем нюансам в японских церемониях, то все разно потерпел бы неудачу. Начинаются они, как правило, с поклонов при встрече, затем — сидением на полу с поджатыми или скрещенными ногами (мужчины обязаны соблюдать эту позу только в особо торжественных случаях, женщины же — всегда), прощание также сопровождается поклонами.

О сидении, которое теперь в ресторанах японского стиля и в квартирах облегчается опорой, подставляемой под спину сидящего, у меня остались не самые приятные воспоминания.

Однажды верховный священнослужитель согласился принять меня для беседы в одном буддийском монастыре. Сидеть, естественно, пришлось на плоской подушке в традиционной позе с подогнутыми ногами. Через полчаса начавшиеся было мучительные боли в ногах исчезли, но я перестал их чувствовать: ноги будто омертвели. Когда собеседник, говоривший со мной больше о мирских делах чем о боге, и обнаруживший прекрасную осведомленность по очень многим житейским вопросам, предложил мне наконец устроиться поудобнее, то есть скрестить ноги, я решил воспользоваться советом, но тщетно. Еще через полчаса беседа была окончена и я почувствовал себя счастливым лишь оттого, что не нужно было вставать на ноги, ибо покидать помещение следовало ползком на коленях. Дверь отсутствовала, имелся только лаз, через который, распрямившись во весь рост, пройти невозможно. Когда я наконец очутился на свободе, то долго не мог встать на ноги.

С 1953 года у мелкого торговца «за углом», а также у японского «депато» появился мощный конкурент в лице «супа» — супермаркета, который особенно удобен для тех, кто не владеет японским языком, ибо, по официальному определению министерства торговли и промышленности, «является учреждением самообслуживания, где покупатель сам выбирает товар, кладет в корзину и при выходе оплачивает». В середине семидесятых годов в Японии имелось 66 торговых рядов, включающих 2100 супермаркетов. Их доля в обороте розничной торговли почти достигла доли «депато», однако на них приходилось лишь около одной пятой всего оборота розничной торговли. Остальное распределено по многочисленным магазинчикам, определяющим как прежде, так и теперь внешний облик многих районов не только Токио, но и других городов, особенно вблизи вокзалов, наземных железнодорожных станций и метро. Своим многообразием и пестротой они производят неотразимое впечатление на иностранца. Это магнетическое воздействие исходит не в последнюю очередь от иероглифов, обыденный смысл которых иностранцу недоступен.

Пестрым и разнообразным был и Пассаж барсука в Саппоро, который, однако, привлекал нас как раз своей заурядностью, повседневностью. Мы бесцельно бродили между его торговыми рядами, когда кому-то из нас внезапно пришло в голову поискать грампластинку с записью одного из вариантов южноамериканской песни под названием «Еl condor passa» («Орел пролетел»). Нам сразу же удалось отыскать ряды грампластинок, и я попытался объяснить продавщице, что нам нужно. Однако я не знал, под каким названием эта песня известна в Японии и как перевести на японский язык слово «condor». Вдобавок ко всему наши вокальные способности отнюдь не позволяли нам спеть эту песню. Продавщица, улыбаясь в типично японской манере, склонила голову набок, что должно было означать растерянность, но тут же на ее лице появилась другая, спасительная улыбка. Бесконечно извиняясь, она достала со стеллажа пластинку. Песня была найдена, я же на всю жизнь запомнил, как по-японски будет «condor» — всего-навсего «кондору». Но почему продавщица извинялась перед нами? Не потому ли, что покупатель считается «королем»? «Окякусама ва камисама дэс» («Покупатель — божество»), — говорят в Японии. Правда, это выражение появилось впервые лишь в конце 1972 года. Продавщица просила прощения за то, что плохо помнила название всех пластинок! Для меня этот случай послужил поводом лишний раз поразмыслить над японской улыбкой, которая подчас характеризовалась как «зловещая», а также над японской учтивостью, о которой многие говорили, что она лишь внешнее проявление вежливости и даже пережиток феодальных отношений.

В начале зимних Олимпийских игр я ехал в метро, напротив меня сидел маленький, лет пяти-шести, мальчик со своей мамой и украдкой меня разглядывал. Неожиданно он выпалил: «Мама, сорэ ва гайдзин да!» («Мама, иностранец!»). «Дзин» означает «личность, человек», «гай» — «извне». «Гайдзин» в сегодняшнем разговорном языке употребляется для обозначения любого иностранца и не содержит ничего враждебного или унизительного, но все-таки в нем есть какая-то доля неприятия. В литературных произведениях XIII–XIV веков это слово толковалось иногда как «враг», «противник», который необязательно должен был прийти извне, и под ним подразумевался кто-то, кто находится снаружи, «ёсомоно» — чужой, не принадлежащий к собственной «группе», то есть не являющийся ни «накама», ни «ути-но моно», к которым относится любой член семьи или человек из домашнего окружения, школы, предприятия, то есть своей группы. Что касается «гайдзин», то его могут принимать и обращаться с ним весьма вежливо и даже сердечно, но «накама» он не станет. Разумеется, и в этом правиле есть свои исключения: привязанность японца к «гайдзин» может быть так же глубока, как к «накама», ибо при всем кажущемся единообразии по внешности и в манерах поведения не все японцы одинаковы, как неодинаковы все «гайдзин».

Когда малыш произнес это слово в метро, меня оно нисколько не озадачило. Помнится, события развивались дальше так. Не успел малыш закончить фразу, как мать тихо, но весьма решительно одернула сына, сказав: «Гайкоку-но о кякусама на но ё!» («Это гость из-за границы!»). Притом слово «о кякусама» («гость») было произнесено столь учтиво, что не поддается переводу. Передать его как «почтенный гость» было бы неточно, ибо прозвучало бы несколько иронично. Я поневоле улыбнулся, мать в ответ также улыбнулась (хотя было ясно, что она испугалась) и стала что-то шепотом объяснять малышу. Затем она замолчала, а потом все время упорно отводила глаза в сторону, а ребенок стал разглядывать меня с еще большим любопытством. Вероятно, он никак не мог понять, что «гайдзин» — «человек извне», который внешне не похож на японца, необязательно должен быть «посторонним».

Это произошло в феврале в 30 километрах от Саппоро, в Дзодзанкэе, небольшом местечке, славящемся своими горячими минеральными источниками. Во время Олимпийских игр они пользовались большой популярностью, так как можно было купаться в бассейнах с водой разной температуры (и едва теплой, теплой и, в нашем понимании, очень горячей). Японцы даже для повседневного купания предпочитают воду, кажущуюся нам невыносимо горячей. Приняв такую ванну, можно было расслабиться, любуясь через большие окна покрытыми снегом горными склонами.