— Как ты узнала, что я у него не была?

— У меня свои методы, отвечай же.

— Кейт, я не знаю, почему не сказала тебе об этом. Если уж на то пошло, никому не нравится быть трусом, а тем более рассказывать об этом. Поверишь ты мне или нет (полиция, конечно, не поверила), но я гуляла в парке около старого замка и озера, где зацвели японские вишни. Я всегда, с самого детства, любила там гулять и, помню, устраивала истерики, если нянька не хотела идти со мной туда.

— Но почему? Почему ты выбрала именно то проклятое утро, чтобы оживить детские воспоминания, вместо того чтобы пойти к врачу и тем самым получить бесспорное алиби?

— Меня же не предупредили, что в кабинете у Эмануэля собираются кого-то убивать… Но я считаю, что так даже лучше. Если бы у меня было алиби, Эмануэль остался бы главным и единственным подозреваемым. А так у полиции еще недостаточно оснований для его ареста. В конце концов, сейчас они с равным успехом могут подозревать нас обоих.

— Разве жена доктора вошла бы как ни в чем не бывало в кабинет мужа, чтобы занять его место позади пациентки? Ну ладно, не важно. И все же я хочу знать, почему ты не пошла к своему врачу в назначенное время?

— Кейт, ты начинаешь напоминать мне детектива с его упорным желанием получить на все вопросы четкие ответы. Существуют люди, которые неизменно являются к своим психоаналитикам в должный час и даже не опаздывают, уверена, что такие встречаются. Но большинство, подобно мне, оказываются трусами. Есть несколько способов самозащиты: прийти позже, ничего не сказать или говорить о чем угодно, избегая болевых точек. В этом случае человек все равно постоянно возвращается к ним, пока не будет в состоянии взглянуть в лицо правде. Обычно я стараюсь справиться с новой проблемой, подолгу осмысливая ее. Но в тот день я внезапно ощутила наступление весны и не смогла противостоять соблазну погулять в парке. Это решение настигло меня уже на Мэдисон-авеню, я развернулась и двинулась к парку. Не стоит говорить, что я и понятия не имела, что в это же время вокруг пруда бегает трусцой Эмануэль.

— Ты позвонила доктору Сандерсу, чтобы предупредить, что не придешь?

— Разумеется! Было бы верхом непорядочности заставить его ждать меня, когда он мог целый час отдыхать. Кто знает, может, он тоже бегал себе вокруг пруда. Это было бы здорово, ведь тогда бы он мог увидеть Эмануэля!

— А они знакомы?

— И очень хорошо: они вместе учились в институте.

— Как ты думаешь, Ники, тебя кто-нибудь заметил, когда ты уходила из дому? Может, кто-то видел, как ты звонила из автомата на Мэдисон-авеню?

— Когда я звонила, по-моему, никто из знакомых меня не видел. Но доктор Барристер может подтвердить, во сколько я уходила. Обычно в это время он сидит у себя в кабинете, но в то утро почему-то стоял у двери, не знаю, может, провожал кого-то из пациентов. Но что это доказывает? Я запросто могла чуть позже вернуться незамеченной и убить несчастную девушку.

— А что он за врач?

— Женский, то есть лечит женщин.

— Гинекология? Акушерство?

— Нет, кажется, ему не приходится много оперировать и уж тем более акушерствовать. Он не производит на меня впечатления человека, которому понравилось бы, чтобы его вытащили из театра или среди ночи из постели принимать роды. По моему настоянию Эмануэль как-то навел о нем справки, и у него оказались отличные рекомендации. Но Эмануэлю он не нравится.

— Интересно почему?

— Ну, отчасти потому, что ему не нравится большинство людей, особенно такие гладкие и скользкие. Но, думаю, главная причина в том, что однажды он встретился с Барристером в вестибюле и тот пошутил, что вот, мол, у них похожая работа и к тому же ни он, ни Эмануэль не угробили ни одного пациента. Мне кажется, это перепев старого анекдота о дерматологе, который никого не вылечил, но зато никого не убил. Эта шутка покоробила Эмануэля, и он потом сказал, что Барристер говорил как доктор из плохого фильма.

— Что ж, Оскар Уайльд был совершенно прав: природа подражает искусству.

— Я сказала Эмануэлю, что это он от зависти. Доктор Барристер очень интересный мужчина.

— В свете происшедшего все это наводит на определенные подозрения. Позапрошлой ночью я чуть было не решила, что это сделал он.

— Понимаю. Я сама без конца думаю о возможных подозреваемых, и это как раз одна из проблем: не очень-то их у нас много. Кроме нас с тобой и Эмануэля, которые невиновны, так сказать, по определению, у нас есть только лифтер, доктор Барристер со своей медсестрой и пациентами и еще пациенты, которые должны были прийти до и после Дженет Гаррисон. Или этот воображаемый убийца-маньяк. Не очень-то обнадеживающий список. Фактически для доктора Барристера это убийство тоже огромная неприятность, хотя он и вел себя очень мило. Его допрашивали, а тут еще полицейский в подъезде — его пациенткам это может не понравиться. А если вспомнить, что я затащила его к себе взглянуть на убитую… Все-таки желай он кого-то убить, думаю, он постарался бы это сделать подальше от своего кабинета.

— Мы упустили из виду еще одного возможного подозреваемого: кого-то, кто договорился встретиться здесь с Дженет Гаррисон. Он отменил два визита, убедился, что в квартире никого нет, затащил ее в кабинет и убил!

— Кейт, ты гений! Именно так это и должно было случиться!

— Наверняка. Остается только найти этого человека, если он существует.

Этот условно существующий человек не выходил из головы у Кейт, когда она направилась в кабинет к Эмануэлю. Предварительно убедившись, что он свободен, она постучалась и вошла, прикрыв за собой дверь.

— Эмануэль, извини, может, я тебе уже говорила? Я все время думаю о нашей истории как о греческой трагедии с ее неизбежно фатальным смыслом: с самого нашего столкновения на выезде из Меррит-Парквей мы шли к этому трагическому финалу. Наверное, я просто пытаюсь найти утешение в мысли, что наши судьбы, как бы литературно это ни звучало, были заранее предопределены.

— А знаешь, я и сам задумывался об этом. Помнишь, ведь ты не была уверена, что хочешь стать преподавателем, и у меня было самое противоречивое отношение к психиатрии. И вот результат: ты как преподаватель направляешь мне как психиатру одну из своих студенток в качестве пациентки. Такое впечатление, что кто-то написал сценарий этого преступления, умышленно соединив всех нас, хотя вряд ли это так. Если бы мы совершенно точно знали, что никакого заранее придуманного сценария нет или что мы превратно его толкуем, нам легче было бы во всем этом разобраться.

— Эмануэль! Мне кажется, ты только что сказал нечто очень важное!

— В самом деле? А по-моему, в сказанном нет ни, малейшего смысла.

— Хорошо, не будем пока об этом. Надеюсь, потом я соображу, что у меня мелькнуло. А сейчас я хочу, чтобы ты сел за стол и рассказал мне все, что ты знаешь о Дженет Гаррисон. Может, слушая тебя, я вспомню о чем-то, что знала, но забыла. В одном я твердо уверена: если мы найдем убийцу, откинув предположение, что это был случайно оказавшийся рядом маньяк, мы найдем его благодаря сведениям о девушке. Ты постараешься мне помочь?

К большому удивлению Кейт, Эмануэль не отказался наотрез, а продолжал невидящим взором смотреть в окно. Кейт заставила себя присесть на ту самую кушетку. Конечно, легче и спокойнее было бы сидеть на стуле, но и тогда кушетка напоминала бы о себе.

— Что я могу тебе сказать? Например, магнитофонные записи бесед в процессе психоанализа ничего не дадут тому, кто не искушен в их интерпретации. Здесь нет полного набора улик, как в детективных историях о Шерлоке Холмсе, во всяком случае, тех улик, которые интересуют полицию. Она не намекала на то, что ее могут убить, и ничего не говорила о потенциальном убийце. Поверь мне, если бы она сказала мне что-то определенное на сей счет, я не колеблясь открыл бы это, разумеется, не из ложно понимаемого идеализма. Но необходимо помнить другую существенную вещь: для психоаналитика не имеет значения, произошло ли какое-то событие в реальной жизни пациента, или это только плод его воображения. Подчеркиваю: не важно для аналитика, но принципиально важно для полиции.