— Вы знакомая Гарольда? — спросил он. Но видимо решив для себя, что иначе и быть не может, не дожидаясь ответа, начал расспрашивать, преподает ли она и где?

Кейт удовлетворила его любопытство. Услышав, что он завидует ей, Кейт, несколько покривив душой, спросила: почему?

— Я приведу вам пример, — ответил он, разворачивая стул, чтобы оказаться лицом к Кейт. — Как много отпечатанных на ротапринте бумаг вы получили за этот семестр?

— Официальных распоряжений? О, я не знаю. Думаю, четыре или пять, а может, и больше. Уведомления о совещаниях в департаменте, ну и тому подобное. А почему вы об этом спросили?

— Да потому что на меня они сыпались сотнями, а то и тысячами. И не только приглашения посетить совещания с целью обсуждения всяческих мыслимых и немыслимых предметов, но еще и всяческие указания от администрации. Например, о всех студентах, носящих шорты или голубые джинсы, докладывать немедленно; или же о том, что курение на лестницах не допускается (последнее, конечно, в высшей степени нелепо, как можете сами судить). Ведь если парень и девушка, учащиеся колледжа, захотят поговорить друг с другом и при этом окажется, что он и она — курящие, то им придется либо удалиться в комнату отдыха, где вечно толчется народ, или же выбегать после каждой затяжки из мужского или женского туалета, где курить разрешено. Надо ли говорить, что сплошь и рядом курят только на лестницах. Или же вполне может последовать и такое распоряжение: «Затачивать карандаши только в комнате номер 804 (или вообще вне стен здания)». А то и такой перл: «Весь мусор под окнами аудиторий убирать ежедневно после полудня с часу до пяти». Администрация понимает, что это очень затрудняет учебный процесс (доводилось ли вам слышать, как громыхают под окнами мусоровозки?), но педагоги и студенты не должны ни на минуту забывать, как трудно и хлопотно начальству содержать колледж и руководить им. Я однажды получил бумагу, где мне предлагалось прибыть на совещание, дабы обсудить резервы для предоставления преподавателям времени для творческой работы. Я отписал, что самый лучший способ достичь этого, по моему глубокому убеждению, — не устраивать никаких обсуждений вообще. Вот почему я и сказал, что завидую вам.

— Я слышала, вас можно поздравить с получением должности?

— Откуда вы узнали? Меня не поздравлять, а жалеть надо. Гюстав, тот, пожалуй, доволен, так как сейчас нам обеспечено регулярное питание и возможность со временем получать пенсию, но не будь я таким рохлей, я бы сказал: «Вы, идиоты, не давайте мне должность ни в коем случае. Я успел стать смутьяном по натуре, лодырем и привык потворствовать себе, откладывая самые насущные дела со дня на день. У вас в этом беспросветном, как мрак, учебном заведении и так хватает балласта и в избытке мозгов, в которых не родилась до сих пор ни одна новая мысль, разве что иногда прошелестит в извилинах смутное понятие о ядерном катаклизме. Так зачем вам еще один живой труп в моем лице; нет, все, что вы можете мне предложить, — это то, чего так страстно желают народные массы: жить нормальной жизнью, а посему — дайте мне хлеба и зрелищ!» Конечно, возможно, я и преуспею на этом поприще. Тогда я уж точно покончу со всеми прелестями преподавательской жизни.

— Напишете большую книгу?

— Нет, стану членом администрации. Тогда у меня появится ковер на полу, собственный письменный стол и, возможно, личная секретарша. Я стану получать большую — не в пример нынешней — зарплату, и у меня будет законное право испытывать ностальгию по педагогической работе. Не желаете ли еще выпить?

— Ну, по части денег в моем университете почти то же самое, — сообщила Кейт, отклонив предложение выпить. — Как верно сказал кто-то, плата за труд преподавателя такова, что отбивает всякое желание преподавать вообще.

Его манера разговаривать вовсе не ошеломила Кейт, равно как и его слова. За напускной бравадой и шутовской ссылкой на свою собаку (Кейт, конечно, дала маху — ей бы следовало спросить: а кто такой Гюстав?) угадывался первоклассный ум и яркая личность. Кейт ничуть не сомневалась, что он отнюдь не рохля, а мозгов и эгоизма у него вполне достаточно, чтобы зарезать любого, но вот только убивал ли он? Рьяными любителями собак зачастую становятся люди, которые не смогли вынести несчастной любви. У Спаркса, несомненно, вполне хватило бы выдержки устроить эти телефонные звонки. Мог ли он проникнуться нежными чувствами к Дженет Гаррисон, главным образом за ее необщительность и отрешенность, и затем, предложив ей любовь, не смириться с тем, что получил от ворот поворот?

— Сколько дней в неделю вы преподаете? — спросила она.

— Четыре, и слава Богу! А в следующем полугодии, может, будет пять. В этом семестре мне посчастливилось: по странной случайности получился лишний выходной по понедельникам.

— И все занятия по утрам? — Кейт понадеялась, что вопрос не покажется Спарксу столь прямолинейным, как ей самой.

— Я покажу вам свое расписание, — ответил он, засовывая руку во внутренний карман. — Вы, возможно, считаете, что к концу года я выучил свои часы наизусть? Но на самом деле оно настолько запутанное, что, доведись мне хранить его в памяти, оно заняло бы там столько места, что пришлось бы срочно забыть что-нибудь важное, например староанглийский язык. — С этими словами он протянул Кейт расписание.

Оно и в самом деле было весьма необычное. У него были занятия по вторникам — в девять, в три часа — по средам, а по четвергам и пятницам — в десять утра. Пятница. Это сразу бросилось Кейт в глаза. Налицо алиби.

— О, на самом деле вся эта чехарда исполнена глубокого смысла. Это можно понять при наличии в голове только зачатков извилин, каковыми и обладает человек, составивший расписание исходя из логики, очевидной только для него. Видите ли, студенты, посещающие мои занятия, учатся на разных курсах, и должны плавать в бассейне и обедать строго по графику, и уж ни в коем случае не должны слоняться без дела. Все это увязывается в один узел — и нате вам! Иногда получается, что мои студенты собираются на лекции в час дня, а затем еще раз — в три часа. Это, если хотите, прямой вызов всем канонам педагогики.

— Приходилось вам пропускать занятия?

— С разрешения начальства — почти никогда, ну разве только, если умер кто-то из родственников. А если кто-то из нас не может читать лекцию, он не долго думая встречает милых «деток» и предлагает им немного погулять. Видите ли, «папочка» не совсем здоров. Ну и конечно, поскольку за их обучение платит государство, а не они сами или их любящие родители, студенты соглашаются с превеликой радостью, и все остается шито-крыто. Вот только чего никогда не следует делать, так это просить какого-нибудь приятеля вас подменить. Если его засекут (а шпионов у нас хоть отбавляй), то о случившемся будет доложено куда следует — и вам обоим будет в чем покаяться, когда вызовут на ковер. Ба, судя по вашему виду, я нагнал-таки на вас страху? Но тот факт, что преподаватели — это единственное, без чего никак не может существовать учебное заведение, здесь, в колледже, меньше всего принимают в расчет. Когда несколько лет назад вошли в моду прививки от полиомиелита, их сначала сделали администрации, затем поварам и обслуживающему персоналу, потом студентам и только напоследок нам, педагогам, да и то лишь потому, что вакцина еще осталась.

Повинуясь внезапному импульсу, Кейт вытащила из сумочки фотокарточку и протянула ее Спарксу.

— Вы видели его когда-нибудь? — спросила она. — Мне почему-то подумалось, что он мог быть вашим студентом.

Спаркс взял фотографию и стал пристально ее разглядывать.

— У меня хорошая память на лица, — заявил он. — Нет, я не хвастаюсь, а просто констатирую факт. Но я никогда не помню голос и имя, если в том нет особой необходимости. Сдается мне, едва ли я когда-либо встречал этого парня, но, возможно, мне доводилось сталкиваться с ним на лестнице или вместе подниматься в лифте, да мало ли что еще? Даже не лицо — мне незнакомы его глаза. Но вот черты… хотя что толку? Ладно, если надумаю, кого он мне напоминает, скажу вам. А он вам нужен?