Парни, наконец, перестали тягать друг друга и сгрудились у первой двери. Крепыш пьяно и недобро посматривал в салон на Федю. Он стоял первым, за ним, как два телохранителя, расположились парень с родинкой на щеке и тот, лица которого не было видно. Долговязый замыкал группу. Он положил руки на плечи впереди стоящим и по-прежнему не открывал глаз.

Две капли, сорвавшиеся с противоположных стенок бокала всегда встретятся на его дне. В этом нет сомнения, как и в том, что теперь драки не миновать. И все же можно попробовать избежать конфликта: для этого нужно сойти первым, чтобы не дать парням стать на его пути. Конечно, если они его догонят или окликнут, придется остановиться, не бежать же от них, но в этом случае Федю будет оправдывать то, что не он ввязался в драку, а это уже лучше…

Автобус остановился, и водитель открыл обе двери одновременно. Федя ринулся наружу, краем глаза заметив, что парни замешкались у входа. Обойдя автобус сзади, Внучек не оглядываясь пошел вперед, однако метров через десять поскользнулся на тонком льду небольшой лужи. Чтобы не упасть, он выписал ногами неимоверный крендель, но все же оказался на четвереньках, больно ударившись о лед коленом. При падении его развернуло назад, и то, что он увидел, поразило. Ни автобуса, ни парней на дороге не было. И вправо, и влево от остановки, на которой он сошел, не было абсолютно никого. Как сквозь землю провалились!

— Куда они делись? — вслух произнес он, поднялся с четверенек и пошел дальше. С души словно камень свалился. Так бывает, когда проснешься после кошмарного сна… А может, это и был сон? Да нет, не сон, потому что вокруг до боли знакомая реальность: грязная тропинка, черные от угольной пыли остатки снега, не растаявшего еще несмотря на конец апреля, темные силуэты недостроенных конструкций первого энергоблока, светящийся, похожий на пароход времен Самюэля Клеменса, главный корпус старой станции, возле которого торчали две стометровые трубы с сигнальными лампочками наверху, там, где крепятся молниеотводы. А чуть в стороне от них высилась двухсотметровая громада новой трубы, рядом с которой две старые выглядели окурками на фоне не зажженной еще сигары.

Внучек повернул прямо к большой трубе, внутри которой, по словам дежурного горотдела милиции, два часа назад оборвался лифт с бригадой рабочих.

Труба, строящийся энергоблок и старая станция не были объектами Фединого участка. Они значились за отсутствующим опером. Когда Внучек принимал их, начальник горотделения сказал:

— Это ненадолго, максимум на полгода…

Но прошли полгода, потом еще и еще. И Федя свыкся с мыслью, что это тоже его участок, даже мысленно не разделял его с родным. Он также свыкся с мыслью, что работает за двоих, а иногда за троих, потому что у шефа в самые критические моменты, когда работы было невпроворот, а нужно было еще и ехать куда-нибудь к черту на кулички в соседний район, вдруг начиналась тахикардия, кружилась голова и проявлялись симптомы болезни, которую бывший отделенческий водитель, не сработавшийся с Карнауховым, называл воспалением хитрости.

Но Внучек не жаловался на жизнь: ему нравилось работать за двоих, нравилось чувствовать свое превосходство над другими, нужность людям.

Начальство в Н-ске ценило Внучека и не только за то, что он мог много работать. Внучек был талантливым опером, а такие нужны начальству: как ни приятны Карнауховы, как ни полезны тем, что могут раздобыть любой дефицит, работа держится не на них, а на таких, как Федя.

Правда Федя еще не знает, что судьба талантов всегда печальна, и в КГБ тоже. Они редко поднимаются на вершины служебной лестницы, потому что постоянно нужны непосредственным начальникам и те охотно выдвигают на повышение менее способных сотрудников, оставляя при себе тех, кто умеет и хочет работать.

Федин талант заключался в умении находить общий язык с другими людьми. Он мог без труда найти ключик к любому человеку и получить нужную информацию от любого, независимо от его возраста и пола, национальности, размера заработной платы, независимо от того, принадлежал ли этот человек к сливкам общества или относился к низшим слоям.

В участок Феди входили три района, о которых он знал почти все, потому что только недалекий человек полагает, что опер собирает лишь относящуюся к его работе информацию. Он не может сразу оценить, какая информация относится к работе, а какая — нет. Он, как врач, собирающий анамнез, сначала пытается получить как можно больше сведений, а уж потом отобрать из них относящиеся к делу и, таким образом, подтвердить или опровергнуть тот или иной «диагноз».

Работа опера в глубинке отличается от работы опера в большом городе, а тем более в столице, как работа фельдшера в деревне от работы врача в крупной городской больнице. У фельдшера нет необходимого диагностического оборудования, помощников в виде экспертов, лаборантов, сестер, ему нельзя надеяться на помощь коллег: нет их в нужный момент, а когда прибудут, чаще всего бывают не нужны, а лечть ему приходится все — от ангины до геморроя.

Профессии своей Федя не стесняется, считая ее такой же, как и другие профессии. А плевки в кагэбешников — в последнее время их становится все больше — объясняет вполне человеческими причинами. У нас все, кто приходит на смену кому-нибудь, умнее своих предшественников и собираются начать жить с чистого листа.

Реформаторам и в голову почему-то не приходит, что не может человек по собственному желанию ввести или отменить какую-нибудь деятельность. Деятельность и служение ей, то есть профессия, рождаются спросом. А спрос на профессию Внучека существует с тех пор, как человечество стало помнить себя. Человеческое общество для своей защиты создало дубинку под названием государство. Использовать силу государства, как и дубинки, можно по-разному. Можно защищаться от врага, а можно бить себя по пальцам и ругать при этом дубинку, это кому как заблагорассудится…

Только дилетанты могут говорить, что государство — зло… История утверждает обратное. Когда разрушается государство, страдают общество и человек, и это является злом.

В цивилизованных странах, где одно поколение не отрицает опыта другого, к работе спецслужб, полиции и тюрем относятся не так, как, скажем, к деятельности астронавтов, но с достаточной степенью уважения. Труд их хорошо оплачивается, общество понимает, что они делают за других опасную, грязную и неблагодарную работу.

Районы и объекты обеспечения для Внучека делились на те, которые постоянно приносили массу хлопот, и те, которые таких хлопот не приносили.

В число первых входила Каминская ТЭЦ, которая наряду с выработкой электроэнергии давала тепло городу, и завод, именуемый в народе «ящиком». Завод этот действительно когда-то имел номер с дробью. Но те времена ушли в прошлое вместе с номером, а название «ящик» осталось.

Каминцы говорили, что на «ящике» делают запчасти к атомной бомбе, а иногда и ремонтируют старые. «Так что, — утверждал какой-нибудь знаток, — если это старье рванет, то от каминцев даже галош не останется».

Специалисты «ящика» и Федя знали, что это не так. «Ящик» выпускал мирную продукцию, но засекреченную, потому что ряд поставщиков и заказчиков работали «на оборону». Но это не делало жизнь Внучека спокойнее. Производство на «ящике», как любили говорить спецы, было одновременно и «взрыво- и пожароопасным», и жители Каминска, сами того не ведая, были правы — авария на нем могла плохо закончиться для города. А предупреждение этого «плохо закончиться» — тоже сфера деятельности Феди, на то он и опер — служитель ее величества Безопасности.

«Ящик» накрепко связан с энергоисточником — станцией. Станция строилась на двадцать лет раньше «ящика» и к тому времени, когда «ящик» вышел на проектную мощность, стала давать сбои в работе. На развертывание строительства новой ушло пять лет. К тому времени, когда начались работы на первом энергоблоке, старая станция стала разваливаться в прямом смысле слова. Тогда и бросили всех строителей с новой и вытащили ее буквально с того света.