После этой беседы Федя еще раз понял, почему он тогда согласился с примитивными, в сущности, доводами Данилова и почему с ним согласился будущий Кондратьев, хотя аргументы Феди были не менее стандартны и примитивны. Каждый учитель ищет себе последователей, но на его предложения откликаются и идут за ним только те, кто верит в него, а еще точнее, кто внутренне похож на него.

Федя не был новичком в приобретении помощников, но тогда почувствовал удовлетворение. Он мысленно выстроил в ряд всех своих апостолов и удивился, их было ровное число — двенадцать. Самые разные люди, все они были чем-то похожи на Федю, но более всех был близок к нему теперешний кандидат.

Уже тогда Федя почувствовал некоторую ревность от того, что когда-нибудь с его апостолом будет работать кто-то другой. Но и в самом дурном сне не могло ему присниться, что с Кондратьевым будет работать Дробин.

На следующей встрече, однако, случилось непредвиденное. Апостол, которого Федя уже считал своим, вдруг отказался.

— Я все продумал, — сказал он, — меня не устраивают эти игры. Только вчера по телевизору показывали одного такого, он корреспонденту рассказывал, что его тоже вербовали в контрразведку, а заниматься ему пришлось…

Это было что-то новое, в колоде Фединых козырей не было карты, чтобы бить этот довод сопротивляющегося апостола, и Федя немного растерялся. Однако растерянность продолжалась недолго.

— В основу наших отношений мы положим один принцип: морально все, что идет на пользу человеку и обществу. Если это вас устраивает, мы работаем, нет — расходимся и будем считать прошлую беседу глупой шуткой.

— Да я, в принципе, согласен, — сдал назад будущий Кондратьев, — но в газетах писали, что сотрудники КГБ сначала предлагают ловить шпионов, а потом следить за инакомыслящими…

— Об этом вы можете не беспокоиться, единственное, чем на придется заниматься, не относящимся к контрразведке прямо, — предотвращение ЧП… Этого мы с вами обойти не сможем, это соответствует нашему моральному принципу. И без КГБ, который сейчас все так радостно хают, у нас было бы три Чернобыля и десять Арзамасов.

Уже потом Кондратьев признался, что убедил его этот последний довод.

Кондратьев появился через час. Было видно, что он недоволен вызовом, видимо, планировал на вечер что-то свое.

— Не беспокойся, — сказал Федя, нарушив святое правило не говорить апостолам «ты», — мы все решим быстро… Как твое продвижение по службе?

Попасть в цель точнее, чтобы снять его недовольство, было нельзя. Кондратьев даже засветился внутренне.

— Уже есть приказ о назначении меня и. о. главного инженера.

— Ну прекрасно… Я к тому, что и. о. — это то же самое, что и главный. Тебе не отвертеться от этой должности, так?

— Так, — ответил Кондратьев и улыбнулся, как улыбаются чему-нибудь приятному.

— Вот, — продолжал Федя, — я посоветовался с руководством и решил, что две такие нагрузки это слишком. Государство удовлетворится, если ты будешь гореть на одной работе.

— Той, на которой мне платят? — съехидничал Кондратьев.

— Да, — сказал Федя, пропустив ехидство мимо ушей. — Как мое предложение?

— Я не совсем понял, — ответил Кондратьев.

— Чтобы было понятней… Кондратьев с этого дня перестанет существовать, и даже больше, мы сделаем так, что его вроде как не существовало вообще.

— Это такая практика?

— Почти.

— Ага, значит, есть в этом…

— Есть, есть, — удивился Федя сообразительности апостола. — Но это не ваши проблемы.

— А если?..

— Если, то тебе придется сказать, что ты слышишь о Внучеке первый раз, ну, а если будут с пристрастием спрашивать, то скажи: действительно подходил ко мне какой-то хрен в стакане, что-то предлагал, но мы с ним не нашли общего языка. Слово в слово и ничего больше. Понятно?

— Понятно.

«Ничего тебе не понятно», — с некоторой горечью подумал Федя и вдруг представил себя Христом, уговаривающим самого близкого ученика Иуду выдать его, чтобы он смог выполнить свою миссию на земле. Иуда соглашается с учителем, говорит, что ему все понятно, хотя вряд ли он может что-нибудь понять, не дано ему этого.

— На этом вступительная часть нашей встречи заканчивается, — произнес с кривой ухмылкой Федя, — и начинается официальная. От имени государства я благодарю вас за содействие и совместную работу… — Федя пожал бывшему Кондратьеву руку. — А теперь неофициальная часть, самая приятная. — И, как фокусник из мешка, вытащил из сумки бутылку с шампанским.

Через полчаса они прощались.

— Спасибо за все, — говорил опьяневший бывший Кондратьев. — Я вам многим обязан, жизнь вроде как с изнанки увидел…

— Да-да, — отвечал Федя, тоже опьяневший. Проводив гостя, Федя подошел к окну и со сложным чувством смотрел, как уходит его бывший апостол и как проделывает свою каждодневную работу «контрразведка». Но что теперь Кондратьеву контрразведка? Кондратьева нет, Кондратьев приказал долго жить, а что с мертвецов возьмешь, они, как известно, сраму не имут. А вот живые… Да кому есть дело до живых?..

Внучек обратил внимание, что экс-Кондратьев идет мощно, уверенно, как корабль, поймавший в паруса попутный ветер. Его, похоже, вовсе не тяготит то, чем он занимался с Федей, и Федя порадовался за своего апостола и за себя тоже. Это он помог выставить его паруса так, что тот сразу лег на нужный галс…

Федя вспомнил, как гость говорил:

— Раз я перестал быть Кондратьевым, то мне можно будет здороваться с вами на улице?

— Конечно, — ответил Федя, — мне это будет приятно.

— И мне, и мне, — говорил захмелевший не от вина апостол.

— Вот так собак стригут, — произнес Федя вслух начало любимой поговорки Хуснутдинова, бросил на стол ключ Николаева и пошел к выходу. Захлопнув дверь, он спокойно отдал себя на обозрение «контрразведке», смолкнувшей при его появлении, и направился домой. Надо было обдумать, как «технично» доложить о случившемся Карнаухову, а доложить об этом он решил послезавтра.

О-о, что было, когда Федя сообщил шефу обо всем. Того чуть кондрашка не хватила. От волнения он назвал Внучека Степаном Федоровичем, тут же стал звонить в управление, чтобы сообщить о случившемся. При этом он просил Федю оставить их одних. Кто был тот второй, с которым нужно было оставить шефа, Федя не знал.

Потом Внучек писал объяснительную, а шеф, опять выпроводив его из кабинета, читал ее управленцам по телефону.

Спустя час, несмотря на то, что шеф ничего и никому прямо не сказал, о случившемся знали и Байметова, и водитель… Водитель с любопытством посматривал на Федю, Байметова же делала это с легкой укоризной, так, будто от Фединого поступка для нее могли наступить неблагоприятные последствия.

Вскоре шеф вызвал Федю и сказал, что распоряжением замначуправления он до окончания расследования отстраняется от исполнения служебных обязанностей. Шеф тут же попросил его взять из сейфа личные вещи и передать ключ ему.

Все это не оскорбило Федю, поступок, который он совершил, требовал именно такой реакции, и он только позлорадствовал, что служебное расследование вряд ли найдет что-либо, представляющее интерес: вчерашний день не прошел даром.

Сдав ключи, Федя вышел на улицу и направился в центр города. Впервые за все годы жизни в Каминске он никуда не спешил. Все это время он только и делал, что собирал, анализировал и оценивал информацию, исполнял запросы: искал золото в реке, где не было золота. Но он продолжал искать его честно, чтобы в других реках и в большом водоеме, куда все реки впадают, точно знали, что у него ничего нет.

Он уселся на искореженной лавочке, которую каминские хулиганы постоянно переворачивали по ночам, а утром, поскольку она находилась перед фасадом горисполкома, сотрудники комхоза возвращали ее, по выражению Сысько, в первобытное состояние.

«Что меня ждет? — думал Федя. — Грех, конечно, велик, но я ведь не Родине изменил… Ну, дадут выговор, может быть, служебное несоответствие… Не могут же так запросто зарубить опера, который споткнулся первый раз. Все должно обойтись… И то, что приедет расследовать случившееся, скорее всего, Серега, ему на руку. Надеин должен его понять… А от того, как он представит все в управлении, многое зависит…»