— Внимательно слушай, друг! — подсаживаясь ближе к Степану, возвысил голос тойон.

— Друг, друг! — обрадованно закивал Степан. — Всю жизнь у вас работал, к другим не нанимался.

— Ты слышал? — продолжал Павел, не обращая внимания на замечание собеседника. — Или твои уши слышат только песню улара[24] да крики дятла? Худые вести пришли! Беда будет! Большая беда!

Степан настороженно спросил:

— Какая еще беда?

— Знаешь, кто появился?

Тойон с загадочным видом помолчал, затем приблизил свои губы к уху Степана и громким шепотом повторил:

— Знаешь?

Степан отрицательно мотнул головой.

— Красные идут! Ты понимаешь это или нет? Крас-ны-е! — раздельно произнес Павел и покачал перед носом Степана указательным пальцем с приставшим к нему ошметком жира. — Что это за люди? Совсем плохие, разбойники, грабители! Никогда такой напасти не было. Тайгу спалят, зверей разгонят, разорят всех. Юрты пожгут, скот порежут. Нас всех убьют...

Павел запустил руку в боковой карман сюртука, покопавшись, извлек мятый, протершийся на изгибах листок, расправил его в ладонях.

— Вот, пишут...

Степан боялся и ненавидел бумагу. Когда увеличивали налоги и подати, объявляли дополнительные поборы и повинности, наслежный писарь созывал всех окрестных якутов и разворачивал перед ними бумагу.

Бумага приносила новые заботы и тяготы.

— «В кангаласском улусе пришельцы...»

Много чего перечислял Павел. Вены на лбу у него набухли, глаза налились кровью, волосы разлохматились. Степан внимательно слушал, и в нем возрастал пьяный ужас. Не прерывая собеседника, оглушенный спиртом и россказнями гостя, он испуганно бормотал:

— Постой, постой! Лед идет на реке — шум слышно. Тайга горит — огонь и дым видно. А человек идет — ничего не слышно и не видно. Человек хуже пожара, однако!

— Беда будет! — продолжал гость, все более горячась. — Куда денемся? Кто олонхо будет петь, когда стариков всех перебьют? Лучше умереть у своих юрт, где жили наши отцы и деды. Воевать надо!

Павел вскинул вверх руку. Пальцы были судорожно сведены в кулак. Он бросал слово за словом:

— Мы соберем отряд, будем охранять свои юрты! Нас много. Не пустим красных к нам! Каждый якут, каждый, кто любит свою тайгу и юрту, должен вступить в отряд! Ты тоже поступай, Степан! У нас в отряде хорошо. Чаю, муки — все дадим. Исправно жить станешь!

Против подобных доводов Степан ничего возразить не мог и с готовностью согласился. Павел перевел дух, вытер взопревшее лицо и разлил по чашкам остатки спирта.

— За тебя пью, друг!.. За свободную якутскую землю! А ты, нохо, помалкивай! — вспомнив, обратился Павел к Назарке и подмигнул ему. — Только ты да я знаем...

Залпом выпил пахучую жидкость. Степан последовал его примеру, осушил кружку до дна. Он болезненно сморщился, начал совать в рот подвернувшийся под руку кусок лепешки. Немного отдышавшись, смахнул с ресниц слезу и заорал жене:

— Готовь, старуха, меня в дорогу! Воевать пойду! Чай, мануфактура — все теперь у нас будет. Ладно заживем!

Впервые, как к равному, обратился к тойону:

— Корову дашь?

— Дам! — тряхнул головой Павел.

Назарка из всего этого разговора мало что понял. Ясно было только одно: не так просто приехал тойон и не напрасно привез дорогие подарки.

«Отец ему нужен. Воевать будет!»— определил Назарка, отчетливо не представляя себе значения этого слова.

Он вышел на улицу пострелять из нового ружья, проверить, как оно бьет. Теперь-то он настоящий охотник. Завтра же уйдет в тайгу.

К вечеру Павел уехал, еще раз на прощанье взяв слово со Степана, что тот вступает в отряд.

Таежную тишину разорвал трескучий звук выстрела. Серенький проворный зверек с пушистым хвостом и с кисточками на ушах подпрыгнул и, задевая за сучья, полетел вниз. Сбитый с хвои иней искорками засверкал в лучах неяркого солнца. Зацепившись за развилку ветвей, белка, чуть покачиваясь, безжизненно повисла головой вниз. С мордочки сорвалось несколько алых капелек,

— Оксе! — удивленно пробормотал Степан. — Не хочет падать.

Он прикинул, как проще достать зверька. Лезть на дерево хлопотно, палкой тоже не достанешь. Тогда Степан потверже установил сошки, пристроил на них свою древнюю кремневку, тщательно прицелился и еще раз выстрелил. Перебитая пулей ветка надломилась, и белка беззвучно потонула в снегу.

Вскоре еще пара зверьков стала добычей промысловика. А из сумки уже высовывалось немало пушистых хвостиков.

«Ох и настрелял же я сегодня! — с детской радостью думал Степан. — Хорошо, когда припасов полно. Промажешь, не жалко заряд, не ругаешь себя. Первый раз промахнулся, со второго — собьешь!»

Охотник в короткой шубе с заплатой на спине, в старой заячьей шапке-бергесе вновь зарядил ружье, подсыпал на затравку пороха и тихо двинулся дальше. За ним, замысловато петляя около столетних великанов лиственниц, тянулся сдвоенный след широких охотничьих лыж. День сегодня выдался пасмурный, и белки далеко от своих гнезд не убегали. Торбаса из плохо выделанной конской шкуры задубели на морозе. Ноги в них были как в колодках. Не такая обувь нужна промысловику, да что поделаешь!

Невдалеке грянул и гулко отдался в безмолвной тайге выстрел. Это стрелял из своей малокалиберки Назарка.

— Хороший, однако, охотник будет! — промолвил Степан, прислушиваясь.

Он шел медленно, от дерева к дереву, пристально всматриваясь в переплетение закуржавевших ветвей. Пар от дыхания тонкими струйками поднимался вверх. Иней густо налип на бровях и ресницах, на шапке и воротнике. Впереди призывно подала голос собака.

— Опять белка! — заторопился Степан.

Назарка бродил по тайге и ног под собой не чуял. У него на поясе, туго стягивая шубенку, висел патронташ, сбоку нож. А ружье! А ружье-то! Легонькое, маленькое, как раз по плечу. Так бы и ходил с ним от рассвета дотемна. Об усталости даже думать стыдно.

Сегодня впервые Назарка вышел с отцом белковать. А добывать проворную верхолазку не так просто. Надо знать повадки умного зверька, уметь найти его жилье — гайно. Бить белку надо непременно в головку, чтобы не испортить шкурки. Это очень трудно. Плоховато, что лайка Пранчик — одна на двоих. Впрочем, выход нашли. Если Пранчик подаст голос недалеко от Степана, тот спешит на зов собаки. Если Пранчик облаял белку ближе к Назарке, тут уж его забота взять добычу. Скоро подрастет щенок, и у Назарки будет своя лайка.

Назарка крепко потер замерзшие губы, закинул за плечо ружье и повернул на сближение со Степаном. Отец у него теперь не простой — он на войне. Мануфактуру Павел еще тогда привез. Мать рубашку новую Назарке шьет. Старая-то совсем износилась.

«В городе, рассказывали, красных много, — размышлял Назарка, привычно увертываясь от низко нависших еловых ветвей с насевшими на них комьями снега. Если зазеваешься, целая лавина колючих снежинок хлынет за воротник. — Давно ли я был в городе, ни одного красного не видел. Простые люди ходили. Попрятались, наверное. Они, говорят, трусы. Сто человек на одного бросаются... Наши их быстро одолеют... Отец мой смелый. Молодой на медведя с пальмой[25] выходил. А медведь шибко страшный. Не каждый отважится выйти против «дедушки-хозяина».

Показалась сгорбленная фигура отдыхающего на поваленной лесине Степана. Назарка подошел к отцу, сел рядом с ним, закурил трубку и, как взрослый, сосредоточенно молчал, сплевывая тягучую слюну. Неподалеку прикорнула уставшая собака. Тяжело Пранчику лазить весь день по глубокому мягкому снегу. Зато вечером верный помощник сытно поужинает беличьими тушками. На сучке была подвешена кожаная сумка, набитая добычей. Назарка с деланным равнодушием посматривал на нее. Громко выражать восторг по поводу удачного промысла охотнику нельзя. Добрый Бай Байанай посчитает, что с него довольно, и перестанет посылать добычу под выстрел.