— Сейчас же уходи! — все больше распалялся тойон. Глаза его налились кровью. — И хлеба не дам, и денег не дам! Ничего не дам тебе, разбойник!.. Убить тебя надо!

— Мне собраться — только поясок затянуть! — усмехнулся Тарас. — Полторы недели у тебя живу. Когда нанимал, обещал хорошо кормить. А чем кормишь? Молоком, которое от телят остается, да прокислой сорой[4]... Уговаривались, что десятку мне наперед дашь. Где она? А разве я уже мало переделал? Ничего, скоро с вас спросят! Новая власть объявилась...

Он отвернулся от Павла и зашагал к амбару.

Хамначиты собрались в юрте. В ней было полутемно, пахло застоявшейся сыростью и перепревшим навозом. В камельке тускло краснели угольки. Никому не хотелось подбросить в затухающий очаг дрова. В открытую дверь тянул сквозняк и поднимал с огнища пепел. Серые пушинки, раскачиваясь из стороны в сторону, плавно опускались на пол.

Наступила пора ужина, и хамначиты уселись за низкий шаткий стол, стянутый для прочности сыромятными ремешками.

— Хозяин Тараса выгнал, — ни к кому не обращаясь, тихо промолвил Хабырыыс. — За Назарку он заступился... Ничего не дал русскому. Убить пообещал его.

Огонер Кылтас повернул к говорившему изборожденное морщинами лицо с глубоко запавшими глазами и спросил:

— Правду сказал?

Хабырыыс невесело усмехнулся:

— Хорошей вести трудно поверить, а плохая всегда бывает правдой!

— Даже поесть ничего не дал? — продолжал спрашивать старик.

— Разве вы не знаете Байбала? Он сказал, что, если русский не уйдет, ночью в него будут стрелять!

Кылтас не спеша вынул из прохудившегося от долгой службы кожаного мешочка ячменную лепешку и полупустой туесок с маслом, заткнутый пучком увядшей травы. Это был обычный ужин хамначитов. Все с жадным нетерпением следили за размеренными движениями старика. А тот аккуратно разломил лепешку надвое. Одну половину отложил в сторону и произнес:

— Это русскому. Он такой же несчастный, как и мы.

Никто не проронил ни слова. Старик взял туес, ножом извлек из него масло и разделил на две части. Оставшуюся половину лепешки он разломил по числу едоков. Принесли котел с кипятком, и все принялись за еду...

На душе у Тараса было сумрачно, но он не подпускал к себе отчаяние — не привыкать. В городе его ждут пятеро детей и жена, а он вернется пустой. Впрочем, тойон вряд ли бы рассчитался с ним честно. Про богачей Цыпуновых ходила худая молва. Тарас угрюмо перешагнул высокий порог юрты и, стараясь не смотреть на работников, прошел в угол, где стоял его сундучок с инструментами.

Старый Кылтас, которого все уважали за справедливость, мудрость, поднялся из-за стола и протянул Тарасу половину лепешки, густо намазанную маслом.

— Хозяин тебе ничего не дал. Богатый — скупой, а у бедного нечем поделиться, — сказал он на ломаном русском языке. — Вот возьми. Дорога длинная... У нас больше ничего нет.

— Спасибо! — растроганно произнес Тарас и поклонился притихшим батракам. — Спасибо вам, друзья мои! Правду говорят: бедный бедному поневоле друг.

Когда покинул Тарас усадьбу тойона, никто не видел.

До темноты Назарка, затаившись, сидел в густой траве за изгородью. Лицо он спрятал в колени. Комары густо облепили шею и голову. Но Назарка лишь вздрагивал и ежился. Пошевелиться он не смел, боясь выдать себя. Когда в доме Павла засветились окна, продрогший Назарка с отчаянием обреченного пополз в хотон. Там он наскоро прожевал кусок черствой лепешки и запил холодной водой. Спать Назарка устроился на своем обычном месте, на куче трухлявой ячменной соломы в углу. Он зябко передернул плечами и натянул на себя старенькое заячье одеяло. На дворе ночами уже становилось холодно. Подросток задремал, когда чья-то шершавая ладонь с твердыми бугорками мозолей коснулась его лица. От неожиданности Назарка вздрогнул.

— Кто это? — сорвался с его губ испуганный шепот.

— Я, Назарка, — тихо ответил Хабырыыс. — Ты здесь, а я думал, тебя еще нет. Я в углу кусок лепешки припрятал и воду поставил.

— Я уже поел, — сказал батрачонок, и у него, неизвестно отчего, запершило в горле. Но он не заплакал, а только вздохнул.

Хабырыыс неслышно вышел,

Назарка приподнял одеяло и прислушался. За щелястой стеной, раскуривая трубку, заговорил работник Семен:

— Ступай, Хабырыыс, скажи хозяину, что здесь парнишка!

Хабырыыс возразил:

— Сегодня ему скажешь, он снова заругается, бить мальца будет, а завтра, может, позабудет... Плохо здесь Назарке. Жалко мне его.

— А нам не плохо? — желчно произнес Семен. — Что скоты, что мы — одинаково. В одном хотоне спим. Хотя коровушкам лучше: их кормят досыта... Эх, укочевал бы я отсюда куда-нибудь далеко-далеко, да нельзя — детей кормить надо... Ладно, год отработаю, корову получу. Может, полегче станет.

— Ты думаешь, Уйбаан рассчитается с тобой? — усмехнувшись, спросил Хабырыыс.

— Обещал, — не совсем уверенно ответил Семен.

— Обещать он умеет...

Хабырыыс закашлялся. В груди его что-то свистело и клокотало. Когда он с усилием втягивал воздух, внутри будто шлепали мокрой тряпкой. Потом Хабырыыс сплюнул на земляной пол сгусток крови. Этой страшной болезнью — чахоткой — страдали почти все якуты-бедняки. Медленно, но неумолимо разъедала она легкие, разрушала организм. Спасения от нее не было.

Хабырыыс долго молчал, затем заговорил опять:

— Слышал я, будто у русских появился великий охотник — верный друг хамначитов. Кто хочет есть — он накормит жирным мясом, кто хочет пить — угостит кумысом. Зовут его Ленин — Сырдык Киси. В какой наслег ни придет он, всем людям приносит радостную жизнь. Где Сырдык Киси, там не умолкают песни, ребятишки смеются и все забывают про слезы и горе. Вот какой это человек! При виде его старые снова становятся сильными и ловкими, а молодые — мудрыми, как старики. Рассказывали, что Светлого Человека сильно не любят и боятся все тойоны: он не позволяет обижать бедняков. Много раз тойоны хотели убить Ленина — Светлого Человека. Но по всей тайге не найдется такого стрелка, который бы мог убить Светлого Человека. Простой охотник никогда не поднимет на него ружье, а у человека с черным сердцем задрожит рука. Одному тунгусу тойоны дали чаю, табаку и спирту, сколько могли увезти его олени, — они потребовали, чтобы тот тунгус убил Светлого Человека. Но перед ним сразу появилось столько птиц, что пуля не смогла их всех пробить... Говорят, Светлый Человек скоро придет и к нам. О! Я бы без отдыха обежал наслег и всем сказал, чтобы готовились встречать Светлого Человека. Какой бы большой ысыах[5] мы отпраздновали!..

— Не так рассказываешь, — перебил Хабырыыса Семен. — Я лучше знаю. Светлый Человек родился в юрте. Мать его — якутка, и отец был якут. Он работал хамначитом у тойона, которого называли Тимир Хаара[6]. Тойон очень жадный и злой был. Он отбирал у слепого палку, у хромого — костыль. Плач обездоленных для него был самой сладостной песней. Собрал раз Ленин — Светлый Человек хамначитов и спросил: «Кто помнит хоть один день, чтобы ваши головы не были наполнены печальными думами?» Хамначиты молчали. Ни у кого не было такого дня. «Давайте тогда, — предложил Ленин — Светлый Человек, — прогоним Тимир Хара и всех тойонов, и другая жизнь распахнет двери ваших юрт».

Услышал Тимир Хара такие слова, испугался, созвал всех тойонов, и надумали они убить Светлого Человека, потому что он говорил людям правду. Тогда Светлый Человек ушел в страну, где поселились русские. Он сказал хамначитам: «Тойоны пустят слух, что я заблудился и меня съели волки, — не верьте; скажут, я утонул, — не слушайте их. Я буду учиться большой мудрости, чтобы помочь в беде своему народу. Знайте, я вернусь и принесу с собой новую жизнь». Говорят, теперь осталось недолго ждать. Ленин — Светлый Человек скоро придет.