Но пулемет не унимался.

П-и-и-и!.. — тоненько, будто жалуясь, повизгивали пули.

И этот въедливый писк заставлял до предела втягивать головы в плечи, приникать старательнее к земле. Уже не один отрядник навечно затих, окрашивая снег возле себя в ярко-алый цвет... Степан стрелял не целясь. Патронташи пустели. А у опушки струйками взметывало и взметывало снег.

Павел, разрядив барабан, осматривал притаившихся за деревьями отрядников. В это мгновение присмиревший рядом с командиром якут медленно, точно нехотя, выпустил из распрямившихся рук ружье и как-то забавно, неуклюже вытянулся. По виску поползла извилистая полоска крови.

«Неужели кончился? — похолодел Павел. — Ведь и меня...»

Он весь моментально покрылся потом. Задергалось правое веко, а губы конвульсивно перекосило подобие улыбки. «Уходить! Убьют! Пулемет не подпустит!»

Каким уютным и надежным представился ему сейчас просторный новый дом, который был где-то далеко-далеко.

«Где же проклятый поручик?» — заскрипел зубами и опять глотнул из фляги.

Как бы в ответ на его проклятие, возле строений слитно ударил залп. Пулемет, заглушенный этим внезапным звуком, умолк. Поднялась беспорядочная стрельба. И вдруг наступила тишина. Это было так неожиданно, что все удивленно приподнялись.

— Наши! Наши там! — вне себя от радости вскочил Павел. — Вперед, солдаты! Все кончено!

Белоповстанцы резво, вперегонки помчались к юртам. Замелькали знакомые лица. Павел, с трудом переводя дыхание, остановился. Спазмы сжимали горло, сердце, кажется, готово было выскочить из груди. Он судорожно глотнул воздух и недоуменно осмотрелся.

Станов подошел к командиру, подчеркнуто развернул плечи, бросил к шапке руку с плотно сжатыми пальцами и, пряча в уголках губ усмешку, четко отрапортовал:

— Господин полковник, приказ выполнен! Красный отряд разгромлен. Захвачено пять пленных, шестой — раненый. Потерь не имею.

«Хвастун!» — неприязненно подумал Павел. Было обидно, что он не сумел достигнуть ничего путного, потерял несколько человек. А решающее за него сделал кто-то другой. Павлу показалось, что поручик нарочно держится так браво, чтобы он, Байбал Цыпунов, убедился, какой толковый у него помощник. Павлу захотелось обругать приблудного поручика, но он подавил это желание: не такое время, чтобы обращать внимание на пустяки.

— Сёп[27] — лишь коротко бросил он.

Павел круто повернулся и зашагал по направлению к открытым дверям. Его покачивало. От выпитого спирта поташнивало и щипало язык. У амбара безмолвно, тесной кучкой стояли пленные. Командир приблизился к ним, сунул руки в карманы и исподлобья, перекатывая по скулам желваки, уставился на пленных. Перед ним были обыкновенные русские мужики с обветренными небритыми лицами, одетые в потрепанные полушубки. Многочисленные дыры на одежде свидетельствовали о том, что бойцы проделали трудный, утомительный путь.

— Откуда удрали, вояки? — спросил Павел.

— Из-под Охотска отступаем.

Около захваченных красноармейцев толпились отрядники. Они с любопытством вытягивали шеи, глазели на безопасных уже бойцов, но близко подойти к ним не решались.

— Кто такой? — ткнул в грудь одного из пленных Павел.

— Человек! — вяло ответил тот.

— Встать смирно! С кем говоришь, идиот!

Разъяренный поручик бросился к красноармейцу, замахнулся кольтом.

— Не спеши! — остановил его Павел. — Успеем еще. Обыскать и отвести в крайний хотон. Караул поставить!

Какие-то новые нотки появились в его ровном, спокойном голосе. Станов отправился исполнять приказание. По дороге закатил пару пинков пленному, который через силу волочил левую ногу и отставал от товарищей.

Отрядники начали набиваться в юрту. Камелек еще тлел. Кто-то разгреб угли, наставил на них смолье. К огню протянулись озябшие руки. Подкинули в очаг новую порцию дров, отсветы пламени весело запрыгали по задымленным стенам.

— Ча-а! — сладостно причмокивали якуты, поворачиваясь к огню то одним, то другим боком.

Вошел командир и объявил:

— Ночевать здесь будем.

Все торопливо принялись стаскивать с себя мокрую одежду. Забрякали составляемые по углам ружья. Патронташи, как гроздья алданского винограда — охты, повисли на гвоздях. Перед камельком покачивались развешанные шапки, рукавицы. От одежды повалил пар. Гомон в юрте нарастал. Отрядники говорили, не слушая друг друга. И лишь об убитых ни слова, точно вспоминать о них было запрещено.

Тем временем подъехали подводы. Обозники принялись вынимать из них сумы с продуктами. В юрте на разостланной коровьей шкуре горкой возвышались лепешки, масло, хаях. Тут же лежали стёгна жирного конского мяса. По знаку Павла Хабырыыс, ухая и покрякивая, начал разрубать их на куски. Над огнем зашипело несколько огромных медных котлов и чайников. Под присмотром Павла Семен внес большую оплетенную бутыль со спиртом. Отрядники заулыбались и одобрительно закивали головами.

— Испиирь — самый сёп. А то шибко холодно!

Вскоре белоповстанцы расселись прямо на грязном земляном полу и, вооружившись ножами, нетерпеливо поглядывали на булькающие котлы.

Степан, гордый поручением, разливал по кружкам спирт. Он старался, чтобы всем досталось поровну, но Павел расщедрился:

— За нашу первую победу лей кому сколько влезет!

Разговоры смолкли. Все с жадностью набросились на еду.

Командир и помощник устроились в переднем углу, за шатким скрипучим столом. Оба были не так пьяны, хотя выпили уже изрядно. Перед ними по обеим сторонам бутылки лежало оружие. Вокруг в беспорядке навалена пища.

Станов с отвращением глотал полусырое конское мясо, но отказаться не решался. Глаза Павла округлились, белки их обметала кровяная сетка. Лицо поручика выражало скуку и равнодушие.

— Давай еще выпьем, командир, за твою победу! — усмехнувшись, предложил он и наполнил кружки.

Закинув голову, Станов первым опрокинул в себя спирт, ухнул и тыльной стороной руки вытер губы.

— Да! — произнес он задумчиво. — Последняя утеха в жизни. Больше ничего не осталось.

— С пленниками что делать будем? — нетерпеливо спросил Павел.

— Отправить на тот свет с какой-нибудь выдумкой! — пьяно хохотнул поручик. — Не приходилось разве?..

— Ладно, мы устроим! — Павел привстал, уязвленный словами помощника. — Приведите пленных, раненого тоже тащите сюда.

Он еще налил в стакан спирту, выпил, но закусывать не стал. Несколько солдат взяли ружья и вышли пошатываясь. Они позабыли закрыть за собой дверь, и в юрту хлынул мороз, растекаясь над полом плотным клубящимся облаком. Никто этого не замечал, хотя все смотрели на дверь.

Через минуту послышался нарастающий скрип снега, ругань. Отрядники втолкнули в юрту пятерых пленных. Между ними был шестой, раненый. Он не мог стоять, и товарищи поддерживали его под руки. Красноармейцев встретило гробовое молчание.

Трезвые караульные бросились к бутыли, принялись жадно пить обжигающую горло жидкость.

— Вот эти... наших! — крикнул Павел.

И точно электрический разряд подбросил повстанцев. К пленным потянулись кулаки с зажатыми в них ножами.

— Не трогать! — рявкнул Павел, машинально хватая наган.

Около пленных образовалось небольшое свободное пространство. Непокорных оттащили, расшвыряли по углам. Один упал в камелек на раскаленные угли и с воем выскочил на улицу. Рубашка на нем тлела.

— Подойди сюда! — слащаво, ласковым голосом подозвал Павел красноармейца, который стоял ближе остальных к столу.

Пленный подошел, в упор глянул на сидящих.

— Может, выпьешь? — Станов услужливо приподнял бутылку, прищурил глаз и щелкнул языком.

— Спасибо, не привык!

— О! — вскинул брови Павел и с издевкой попросил: — А ты выпей, веселей будет!

Красноармеец промолчал.

— Не желаешь, не надо, — продолжал командир с улыбкой. — Нам больше останется. Русские говорят, будто сытого гостя проще потчевать. Так ведь?