Наконец они догадались, что какая-нибудь смертельная печаль — причина бедствия; они известили об этом королеву, которая, нежно любя своего сына, стала заклинать его, чтоб он открыл ей причину недуга, сказала, что, если бы даже надо было уступить ему корону, король-отец без сожаления покинул бы престол, на который возвёл бы его; что если он любит какую-нибудь принцессу, то хотя бы с отцом её велась война и хотя бы имелись справедливые основания быть недовольными им, всё будет принесено в жертву, только бы исполнить желание принца; что она умоляет его не умирать, ибо от его жизни зависит и жизнь родителей.
Ещё не доведя до конца этой трогательной речи, королева пролила на лицо принца целые потоки слёз. «Сударыня, — сказал ей, наконец, принц голосом весьма слабым, — я не такой изверг, чтобы желать короны моего отца; небу да будет угодно, чтобы жил он ещё долгие годы, а чтобы мне ещё долго пришлось быть самым верным и самым почтительным из его подданных. Что до принцесс, о которых вы сейчас говорили, то я ещё не думал жениться, и вы ведь знаете, что я, всегда послушный вашим желаниям, всегда буду повиноваться вам, как бы трудно мне ни приходилось». — «Ах, сын мой, — продолжала королева, — я ничего не пожалею, чтобы спасти твою жизнь, но, милый сын мой, и ты должен спасти жизнь мне и королю, твоему отцу: должен открыть нам твоё желание и не сомневаться, что оно будет исполнено». — «Если уж надо открыть вам мою мысль, — сказал он, — то повинуюсь; было бы преступлением, если бы я подверг опасности две жизни, столь драгоценные для меня. Да, мать моя, мне хочется, чтобы Ослиная Шкура испекла мне пирог, а когда он будет готов, чтобы мне его принесли».
Королева, удивлённая этим странным именем, спросила, кто такая Ослиная Шкура. «Это, государыня, — ответил один из придворных, которому случилось видеть девушку, — это после волка самая гнусная тварь, чернокожая, грязная; живёт она на вашей мызе и пасет ваших индюшек». — «Все равно, — сказала королева, — может быть, сын мой, возвращаясь с охоты, отведал её печенья; это прихоть больного; словом, я хочу, чтобы Ослиная Шкура (раз уж она так зовётся) живо испекла ему пирог».
Побежали на мызу и позвали Ослиную Шкуру, велели ей испечь как можно лучше пирог для принца.
Некоторые писатели уверяли, будто бы в тот миг, когда принц приложил глаз к замочной скважине, Ослиная Шкура тоже заметила его, а потом, поглядев в своё маленькое окошко, она увидела этого принца, такого молодого, такого прекрасного, такого стройного, что мысль о нём уже не покидала её и что она часто вздыхала, вспоминая о нём. Как бы то ни было — видела ли его Ослиная Шкура или только слышала вечные похвалы ему, — но она была в восторге, что нашла способ сделаться ему известной; она заперлась у себя в каморке, сбросила гадкую шкуру, вымыла лицо и руки, причесала свои белокурые волосы, надела блестящий серебряный корсаж, такую же юбку и принялась печь пирог, которого так хотелось принцу: муку она взяла самую лучшую и самые свежие масло и яйца. То ли нарочно, то ли нечаянно, но только, замешивая тесто, она с пальца уронила колечко, которое так и осталось в пироге; а когда он был готов, она, снова надев свою отвратительную шкуру, отдала пирог придворному и спросила его о принце; но этот человек, не удостоив её ответа, побежал к принцу — отнести ему пирог.
Принц стремительно выхватил пирог из рук этого человека и принялся есть его с такой поспешностью, что врачи, находившиеся тут, не преминули сказать, что эта неистовая жадность не означает ничего хорошего; и в самом деле, принц чуть было не подавился колечком, которое оказалось в одном из кусков пирога; но он ловко вынул его изо рта, а стремительность, с которой он поедал пирог, уменьшилась теперь, когда он стал рассматривать маленький изумруд, украшавший золотое колечко, такое маленькое, что, как подумал принц, оно могло бы прийтись впору только самому хорошенькому пальчику.
Он расцеловал это колечко, спрятал его под подушкой и то и дело вынимал его, когда думал, что его не видят. Терзая себя мыслью о том, как бы найти способ повидать ту, которой впору это колечко, и не решаясь поверить, что это позволят, если он попросит позвать Ослиную Шкуру, изготовившую пирог, который он просил; не решаясь также сказать о том, что он видел в замочную скважину, — из опасения, как бы его не высмеяли и не приняли за духовидца, — терзаясь зараз всеми этими заботами, принц занемог опаснее прежнего, а врачи, уже не зная, что делать, объявили королеве, что он болен от любви.
Королева вместе с королем, который был в отчаянии, поспешила к сыну. «Сын мой, милый сын мой, — воскликнул опечаленный монарх, — назови нам, кого ты хочешь; клянемся, что дадим её тебе, хотя бы она была презреннейшей рабой». Королева, целуя принца, подтвердила клятву короля. Принц, тронутый слезами и ласками тех, кому он обязан был своею жизнью, сказал им: «О мой отец, о мать моя, я не намерен вступать в брак, который вам был бы неугоден, а чтобы доказать, что это правда, — и сказав это, он вынул из-под подушки колечко с изумрудом, — я женюсь на той, кому это колечко придётся впору, кто бы она ни была, но непохоже, чтобы девушка с таким хорошеньким пальчиком была неотёсанной деревенщиной».
Король и королева взяли колечко, с любопытством стали его рассматривать и, так же как и принц, решили, что колечко это может прийтись впору только девице знатного рода. Тогда король, поцеловав сына и умоляя его выздороветь, вышел и велел своим герольдам, под звуки барабанов, дудок и труб, кричать по всему городу, чтобы девушки шли во дворец примерять колечко, — та, кому оно придётся впору, выйдет замуж за наследника престола.
Сперва явились принцессы, потом герцогини, маркизы и баронессы, но, как они все ни сдавливали себе пальцы, ни одна из них не могла надеть колечко. Пришлось позвать девиц легкого нрава, но и у них, хоть и все они были красивы, пальцы оказывались слишком толстыми. Принц, которому стало лучше, сам примеривал колечко. Наконец пришлось позвать горничных; им тоже не повезло. Никого уже и не оставалось, кто бы не пытался, хотя и тщетно, примерить колечко. Тогда принц велел привести кухарок, судомоек, пастушек; всех их и привели, но на их толстые пальцы, красные и короткие, колечко не лезло дальше ногтя.
«А позвали ль Ослиную Шкуру, что испекла для меня пирог на этих днях?» — спросил принц. Все засмеялись и сказали ему, что нет — она ведь такая грязная, такая запачканная. «Тотчас же за ней послать, — сказал король, — пусть никто не скажет, что кому-нибудь я не позволил прийти». Смеясь и издеваясь, придворные побежали за птичницей.
Инфанта, слышавшая бой барабанов и крики герольдов, догадалась, что её колечко — причина всего этого шума; она любила принца, а так как истинная любовь боязлива и не чужда тщеславия, то она всё пребывала в тревоге: как бы у другой дамы не оказался такой же маленький пальчик. Поэтому она очень обрадовалась, когда пришли за ней и постучались к ней в дверь. С тех пор как она узнала, что стараются найти пальчик, на который можно было бы надеть её колечко, какая-то надежда заставляла её причёсываться более тщательно и надевать красивый серебряный корсаж и юбку с оборками из серебряных кружев, усеянных изумрудами. Как только она услышала, что стучат в дверь и зовут её идти к принцу, она живо накинула на себя ослиную шкуру и отворила дверь, а эти люди, издеваясь над нею, сказали ей, что король хочет женить на ней своего сына и оттого потребовал её; потом, не переставая смеяться, отвели её к принцу, который, с удивлением глядя на странный наряд девушки, сам не решался верить, что это её он видел такой величественной и прекрасной. Грустный и смущенный столь грубой ошибкой, он ей сказал: «Это вы живёте в конце тёмного коридора на ферме, на третьем птичьем дворе?» — «Да, государь», — ответила она. «Покажите мне руку», — сказал он ей, дрожа и испуская глубокий вздох…