Хотя как писал Грибоедов — «минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь». Совнарком и был этими новыми барами. Конечно, они пока прилично ведут себя, нацепив личины демократов и либералов, но скоро весь пафос с них спадет, и они покажут, что сами ничуть не лучше свергнутых. Уже показывают. Отдавать дворцы под клубы для мужланов! И отступают, если к ним обращаешься в ультимативном порядке, что понятно, ведь все они признают лишь грубую силу. А там, где грохочут пушки, музы молчат.
Вот Александр Николаевич и предпочитает в последнее время отмалчиваться и заниматься своими прямыми обязанностями — подготовкой выставок, редактированием и написанием статей, каталогизацией… А ведь хочется еще и творить! И не с какими-то Мейерхольдами, от чьих экспериментальных постановок мутит, а с классическим театром, с балетом. Он заложник новой власти.
Весь мир сошел с ума. И только Ева не обращает на это внимания, делает свою работу и смотрит на него как на святого. Прелестное дитя.
Александр Николаевич заперся в кабинете и начал работать над эскизами, хотя работать и не хотелось. Странная апатия овладевала им, когда он вот так, внезапно, думал о судьбах родины. Возможно, оттого, что косвенно он и сам был виноват в том, что все так получилось. Не стоило заигрывать с этими силами еще до революции. Не нужна была эта просветительская миссия, которую он на себя взвалил. К чему стадам дары свободы? Но нет, он посчитал в своей гордыне, что способен изменить мир к лучшему, а что вышло? Председательствует на куче советов, в которых перетягивается с головы на ноги и обратно куцее одеяльце совнаркомовского внимания к проблемам культуры и просвещения.
Затеяли серию «Всемирной литературы». Для кого? Для толпы плебеев, которая в Петербурге открыто дефилирует вдоль загаженных набережных вместо почтенной публики? Как там пишет Блок? «Мильоны нас»… Да, их тьмы и тьмы, и тьма эта поглотила прекрасный некогда город. А почтенная публика либо прячется в полуподвалах, либо сбежала за границу, и ей тоже не до всемирных литературных сокровищ.
Не он ли открывает этим раскосым и жадным очам и загребущим лапам сокровища, которые никем почти не охраняются? Стоит им понять ценность культуры, и они мигом пересчитают ее на мешки с картошкой, на муку, масло, мыло, консервы и мясо.
Черт, не работается! Порывисто встав из-за стола, Александр Николаевич выглянул из кабинета и крикнул:
— Ева Станиславовна!
На этот раз ответа не последовало. Странно, обычно Ева мчится по первому оклику. Что случилось?
Причина, по которой Ева Станиславовна игнорировала призыв, выглядела как невысокий человечек в поношенной черной тужурке, галифе и сапогах, с клетчатым кепи, заломленным на затылок. У человечка было круглое, как он сам, лицо с усиками и очки.
— Александр Николаевич занят, — объясняла Ева человечку.
— Может, вы мне сами тогда поможете?
— У меня нет полномочий.
— Тогда давайте я сам поговорю с вашим…
Понятно. Ева защищает начальника от очередного представителя клуба текстильщиков или стекольщиков, требующего, чтобы товарищ Бенуа прочитал лекцию.
— Ева Станиславовна, в чем дело? — громко и сурово спросил Александр Николаевич.
Гегемон повернулся в его сторону.
— Александр Николаевич Бенуа?
— С кем имею честь?
— Меня зовут Кремнев Сергей Николаевич, я сотрудник уголовного розыска. Вот мой мандат.
Бумажка была мятая, протертая на сгибах, с расплывшейся печатью. «Предъявитель сего… уголовный розыск… Петросовет…»
— Чем могу быть полезен?
— У меня разговор деликатного свойства. Мы не могли бы перемолвиться с глазу на глаз?
Бенуа посмотрел на виновато мнущуюся Еву. Бедная, сейчас начнет терзать себя.
— Ева Станиславовна, — как можно мягче сказал он, — ничего страшного, не отвлекайтесь, я сам разберусь с товарищем… ах, да, Кремневым. — И, уже обратившись к гостю, холодно и надменно велел: — Следуйте за мной.
Гостя этот тон ни капли не смутил, и он пошел-покатился следом за Александром Николаевичем.
— Так чем я могу вам помочь?
— Мы проверяем сейчас некоторых наших сотрудников на чистоплотность. Сами понимаете — самочинки и тому подобное.
— Пока ничего не понимаю. Я должен экзамен на профпригодность принимать?
— Ну что вы, вовсе нет. Но у меня вопрос скорее консультационного характера. Вы ведь должны знать, что во время революции Эрмитаж сильно пострадал от мародерства…
— Я участвовал в комиссии Совнаркома, если вас это интересует.
— Да, я знаю, спасибо. Но вопрос в другом — когда начали возвращать разграбленные ценности, их ведь принимали по описи, так?
— Процесс вами несколько упрощен, но в целом все правильно.
— Тут у меня копия списка, по которому были доставлены в Чрезвычайную комиссию Петрограда ценности, похищенные из Государственного Эрмитажа. У вас должен иметься такой же. Мне крайне важно сравнить эти списки. И, если возможно, сравнить еще и с описью…
— Дайте, я посмотрю, — перебил гостя Бенуа и взял бумагу.
Копия была заверена печатью и подписью делопроизводителя губернского отдела милиции. Александр Николаевич бегло пробежался по списку… хм, грамотный делопроизводитель, смотрите-ка…
— Оставьте список, в течение недели мы проверим документы…
— А быстрее нельзя? — перебил уже Кремнев.
— Глубокоуважаемый…
— Сергей Николаевич.
— Да, глубокоуважаемый Сергей Николаевич. Возможно, вам это неизвестно, но во время войны с Германией многие картины и прочие предметы искусства приказом Временного правительства были эвакуированы в Москву, то есть, помимо общей описи предметов, существует еще и список эвакуированных экспонатов. Потом появился еще список похищенных экспонатов и экспонатов возращенных. Поверьте, сверить эти списки — труд небыстрый, и неделя представляется мне наиболее оптимистическим вариантом развития событий. Сотрудников в Эрмитаже крайне мало, тем более — сотрудников квалифицированных. Я пойду вам навстречу и отложу каталогизацию малых голландцев, потому что понимаю, насколько важна ваша работа для советской власти. Но, повторяю, результат будет не ранее чем через неделю.
Кремнев поиграл желваками, но проглотил.
— Спасибо. Еще один вопрос, прежде чем уйти. Знакомы ли вам эти фамилии — Скальберг, Сеничев, Куликов?
— Боюсь, что нет, — сказал задумчиво Бенуа и покрутил ус. — Нет, точно незнакомы. Среди моих знакомых людей с такими фамилиями нет.
— Хорошо. Значит, я зайду к вам через неделю?
— Что вы, зачем себя утруждать? Ответ я отправлю с курьером, на официальном бланке, заверенный, можете не беспокоиться.
— Крайне обяжете.
— Это мой долг как гражданина.
— Побольше бы таких граждан.
— Не смею более задерживать.
— Да-да, до свидания, Александр Николаевич.
— Всего доброго. Вас проводить?
— Не стоит беспокоиться.
Круглый Кремнев укатился прочь. Александр Николаевич еще раз взглянул на список и сглотнул.
«21. Брелоки в виде животных, белого металла, похожего на серебро, — 14 штук». Коллекция Булатовича. Они там что — совсем с ума посходили? Ну ничего, он им покажет! Сейчас он им всем задаст!
Александр Николаевич выглянул в коридор:
— Ева Станиславовна! Этот Кремнев далеко ушел? Немедленно догоните его и верните ко мне.
Пока Ева бегала догонять Кремнева, Бенуа вспомнил о другом, столь же неприятном, прошлогоднем визитере.
1919 год. Визит.
Человек в пехотной шинели и буденовке вошел в Зимний дворец уже перед самым закрытием. Старик-билетер, кутаясь в одеяло, неприязненно посмотрел на посетителя.
— Поздно, товарищ, музей закрывается. Завтра приходите или еще лучше — после Нового года. Там у нас музей революции откроется…
Посетитель повернул лицо к билетеру. Немного азиатский тип внешности наравне с голубым и зеленым глазами производили впечатление демоническое, вдобавок откуда-то нахлынули волны запахов — сначала совершенно незнакомый аромат каких-то сжигаемых благовоний, затем кислый запах горелого пороха, после тягостная вонь нужника и напоследок — убийственный смрад падали. И все это — за одно короткое мгновение, а потом наваждение пропало. Старик чуть не закричал от страха «изыди, нечистый».