- Ты сказал... - таинственно и чарующе прошептала девушка и чуть слышно мелодично рассмеялась, как смеются морские волны в ночной тишине. - Я - богиня! Кто-то называл меня Афродитой, а кто-то Иштар, кто-то Изидой, а кто-то Кали, кто-то Венерой, кто-то Фреей, а кто-то - Ладой... Имен много, а я одна! И я одна... ВСЕГДА - ОДНА... - лицо девушки вдруг стало печальным, а нежные фиалки глаз наполнились такими же фиалковыми слезами.

  Ганина настолько восхитило это удивительно красивое, с точки зрения художника, зрелище, что он даже на минуту забыл о том страхе и даже ужасе, что охватил его при первом взгляде на ЭТО СУЩЕСТВО.

  - Эти слезы краше для меня всех бриллиантов на свете! - прошептал Ганин. - Позволь мне получить их на память, чтобы глядя на них, я всегда вспоминал о тебе, моя богиня, моя госпожа...

  - Ты получишь гораздо больше, Художник... Но и их - ты получишь тоже! - и глаза её сверкнули, резко, властно, холодно, как молния сверкает на предгрозовом небе! С этими словами она поднесла к лицу дамский кружевной платочек и, промокнув глаза, протянула раскрытый платок Ганину. На прямоугольном кусочке шелка красовались два маленьких, круглых, прозрачных как слеза, сияющих при свете свечи бриллианта.

  - Это бриллианты моих слез, Художник! Слез триллионов и триллионов лет одиночества... Одиночества, которого не изведала ни одна женщина на свете и никогда не изведает от начала мира до его конца, ибо Я - старше мира, Я - ЛИЛИТ, Та, что была, когда этого мира ещё не было....

  Дыхание Ганина перехватило. Он испуганно инстинктивно выставил дрожащие руки перед собой, как ребенок, зашептав:

  - Я не могу принять этот дар! Я не могу! Я - всего лишь человек! Смертный человек! Лилит внимательно посмотрела на Ганина, но серьезно, а не насмехаясь.

  - Нет... Ты не 'всего лишь' человек... Ты - Художник! Ты - тот, через которого Творец сущего открывает красоту своего создания, ты - Его посланник, Его орудие, Его кисть... - и вдруг резко, без всякого перехода... - Я ненавижу Его всей своей душой! Я хотела бы, чтобы Его никогда не было! Он отверг нас! Он видит в нас только соперников, тех, кто посягает на Его собственность! Он видит в нас только тьму и зло!.. - но также внезапно, как возник, её гнев погас, а глаза снова приобрели сладострастное, томное выражение. - Но ты... ты - другое... Ты увидел во Мне нечто прекрасное... Ту Лилит, что украшала своим видом ангельские хоры - и золото волос её тогда было ярче, чем корона на челе Люцифера!..

  Существо в женском обличии замолчало, о чем-то вспоминая, с отсутствующим видом глядя на зыбкое пламя свечи.

  - Я...я... Но ведь я не видел тебя! Мне просто приснилась девушка!

  - Эта девушка возникла в твоем сознании как ассоциация на Мой поцелуй, которым Я наградила тебя. Образ этой девушки, земной девушки, настоящей, был отзвуком Моего поцелуя, отзвуком встречи и союза наших душ. И Я полюбила этот образ. Ты увидел Меня такой - и Мне понравилось это. Я словно бы увидела себя в зеркале, но этим зеркалом была твоя душа, твоя душа ТАК отразила Меня, Художник, Меня - Королеву ночных теней, призраков, темных мечтаний и фантазий!

  - Но почему ты поцеловала именно меня, богиня моя? Я ведь не красавец никакой, ни герой... - недоумевал Ганин.

  - Ты - Художник и твои картины Мне пришлись по вкусу. Я люблю в свободное время, которого у Меня, увы, совсем немного, посмотреть на них. Многие художники знали Меня, многим Я помогала, многих вдохновляла и они писали Мои призраки, но только ты..., только тебе Я подарила свой поцелуй, который гораздо дороже Моих наваждений! Наваждения Я отдаю всем, а поцелуй - только тому, кто этого заслужил... И вот ты видишь, как мой маленький невинный поцелуйчик отразился в тебе!

  Существо томно взглянула на Ганина и он не мог оторвать своих глаз от её. Казалось, её взгляд проникает в его душу до дна, до самого конца, видит его насквозь и знает в нем даже то, о чем он сам даже и не подозревает... А потом... Он почувствовал горячее желание, охватившее все его существо. Ганину показалось, что в его сердце вошла какая-то сила и оно вспыхнуло, как стог сена, в который попала молния, и он чувствовал, что в его сердце что-то происходит, что-то странное, как будто кто-то входит в него, ласкает его, сжимает в томных объятиях, массирует невидимыми руками и из уст Ганина вырвался сладострастный стон.

  - Что это? - не без труда прошептал он.

  - Древние поэты называли это 'стрелой Амура'... - зашелестели волны первобытного океана. - Я просто вошла в твое сердце и оно стало Моим, ты ведь не против? - и она лукаво, по-девически, состроила глазки.

  - Я... не... могу... - сладострастно прошептал Ганин, хватаясь за сердце. - Мне... кажется... оно... разорвется...

  - Я не допущу этого, мой Художник, - улыбнулась загадочно Она. - Хотя у очень многих из тех, кто удостаивался стать Моими любовниками так оно и было. Их сердца разрывались или останавливались от Моего любящего взгляда. В Шумере, например, Меня даже изображали обнаженной лучницей на коне, считали стрелы мои смертельными, а в Индии вообще награждали меня ожерельями из черепов уязвленных мною мужчин... Ну и... были правы! - засмеялись огненные искры волны в её бездонных глазах. - Но ты мне нужен живым! Написавший портрет Лилит не будет умерщвлен. Он будет жрецом того пламени, который он возжег на пустынном алтаре моей темной души, и как пламя это будет вечным, так будет вечен и его жрец! - последние слова она произнесла жестко, властно, и в её на долю секунды потемневших как ночь глазах появилось что-то свирепое, хищное, жестокое, как у пантеры при виде дичи.

  Ганин не мог ничего сказать - жар в его сердце было таков, что он не в силах был произнести ни звука.

  - ...Ну а поскольку ты должен стать жрецом своей богини, пора пройти посвящение! - торжественно воскликнула она и огненная сила как-то сразу ослабила хватку, хотя сердце до конца и не оставила. А потом Лилит дунула на свечу и Ганин погрузился в кромешный мрак.

  ...Очнулся Ганин в каком-то храме. То, что это храм, Ганин понял сразу. Хотя алтарь впереди закрывали врата, но он почему-то знал, что за этими вратами, с выпуклыми барельефами в виде серебряных львов с сапфировыми глазами, стоит жертвенник, таинственный жертвенник на алтарном возвышении, который не может видеть непосвященный...

  Внутреннее убранство храма покрывала тьма - две свечи, которые держали в руках какие-то странные призрачные фигуры в черном по обе стороны Ганина - освещали только небольшой пятачок вокруг него. За пределами светлого круга угадывались изгибы невидимых арок, округлости колонн, древние как мир статуи в нишах и длинные стрельчатые окна, направленные вникуда, ибо Ганин был почему-то уверен, что за этими окнами НИЧЕГО, в буквальном смысле НИЧЕГО не было. Храм находился в пустоте, вне времени и пространства, как когда-то библейский ковчег посреди бушующего океана.

  - Это храм Моего сердца, Мой Художник! Храм, который не видел доселе никто из смертных и который достоин видеть лишь тот, кто смог отобразить его на холсте. Это Я Сама - Лилит, Королева Ночи, Луны, Теней, Призраков и Желаний! Добро пожаловать, мой Художник, добро пожаловать! - этот голос раздавался ниоткуда, да и был ли этот голос звуком, Ганин не знал. Он вообще не был уверен, в теле ли он здесь находится или не в теле, одной лишь душой, или вообще - все это сон, фантазия или морок? Но, несмотря на мучившее его жгучее любопытство, Ганин не стал задавать своего вопроса. Он почему-то знал, что должен молчать, внимательно все воспринимать и слушаться: воля таинственной хозяйки храма здесь - непреложный закон.

  Вдруг две темные фигуры без лиц, облаченные в каких-то черные плащи с капюшонами, запели. Голоса у них были странные - и не мужские, и не женские. Наверное, так могли бы петь бесполые духи, подумалось вдруг Ганину, но один голос, однако, был высокой тональности, а другой - низкой. Они красиво переплетались друг с другом и взаимно друг друга дополняли. Таинственные незнакомцы пели без музыкальных инструментов, но они были здесь и не нужны - ни один инструмент не издаст звука более красивого, чем эти голоса! Ганин заслушался их, в буквальном смысле слова забыв обо всем на свете. Пение было на каком-то незнакомом языке, он обратил только внимание на то, что в нём было много шипящих звуков - 'ш', 'щ', 'х', 'ф', 'с' - некоторые слова отдаленно напоминали еврейские...