Олс встал, спрятал в карман плоскую жестяную коробку сигар «Антракт», одну сигару сунул в рот, пожевал ее и, откинув назад голову и прищурившись, внимательно посмотрел на меня.

— Это не Риган, — сказал он. — Я проверял. Риган — здоровенный лоб, с тебя ростом, да и весит не меньше. А в «бьюике» — совсем еще молоденький парнишка.

Я промолчал.

— Почему, интересно, Риган смылся? — спросил Олс. — Ты об этом не задумывался?

— В общем, нет.

— Тот, кто незаконно промышляет спиртным, потом женится на деньгах, а потом вдруг посылает к черту красавицу жену и несколько миллионов, которые, считай, были у него в кармане, даже у меня вызывает подозрение. А ты, наверно, решил, что все это тайна?

— Угу.

— Ладно, старик, не обижайся. Делай то, что тебе поручил генерал. — Олс подошел к столу, похлопал себя по карманам и взял шляпу.

— Я Ригана не ищу, — сказал я.

Олс запер кабинет, мы спустились на стоянку, сели в небольшой синий автомобиль и поехали в сторону Сансета, время от времени оглашая окрестности оглушительной полицейской сиреной. Утро выдалось такое свежее, такое солнечное, что жизнь, если бы в голову не лезли дурные мысли, казалась бы прекрасной и безмятежной.

До Лидо по прибрежному шоссе было тридцать миль, из них десять — по забитой машинами дороге, однако Олс ухитрился преодолеть это расстояние за три четверти часа. Перед старой, выцветшей аркой Олс съехал на обочину, остановил машину, и мы вышли. За аркой тянулся, уходя в море, длинный пирс, огороженный белыми столбиками. На его дальнем конце собралась небольшая толпа, стояли люди и в арке, но на пирс их не пускал полицейский в мотоциклетном шлеме. По обеим сторонам шоссе выстроились легковые машины — в любителях острых ощущений обоего пола недостатка, как всегда, не было. Олс предъявил полицейскому в шлеме свой жетон, и мы вышли на причал. В нос тут же ударил сильный, несмотря на прошедший ливень, залах рыбы.

— Вот она — на барже. — И Олс показал сигарой на стоявшую у причала в самом конце пирса низкую черную баржу с рулевой рубкой, как у буксира. Действительно, на палубе, переливаясь в лучах утреннего солнца, виднелась большая темная машина, с которой не успели еще снять подъемные цепи. Стрела лебедки была уже развернута и спущена на палубу. Вокруг машины столпились люди.

По скользкому трапу мы сошли на палубу. Олс поздоровался с помощником шерифа в зеленой гимнастерке и с каким-то мужчиной в штатском. Три матроса стояли, прислонившись к рубке, и жевали табак. Один из них, вероятно тот, кто лазил в воду и надевал на «бьюик» цепи лебедки, вытирал мокрые волосы грязным полотенцем.

Мы осмотрели машину. Передний бампер погнут, одна фара разбита, у второй лопнул обод, но стекло цело; на радиаторе большая вмятина, на кузове и молдингах царапины. Обшивка сидений намокла от воды и почернела, а вот колеса не пострадали.

Водитель, небольшой темноволосый парень, сидел в кабине, уткнувшись неестественно вывернутой головой в руль. Еще совсем недавно он, видимо, был хорош собой, теперь же лицо его побелело, глаза под приспущенными веками потухли, а в открытый рот набился песок. На лбу слева темнел огромный кровоподтек.

Олс сделал шаг назад, кашлянул и, раскуривая свою короткую сигару, спросил:

— Что произошло?

Помощник шерифа молча указал пальцем на стоявшую в самом конце пирса группу зевак. Один из них держался рукой за столбик разбитой ограды; белая краска сошла, и сквозь нее проступила светло-желтая, цвета свежеспиленной сосны, древесина.

— В этом месте «бьюик» в ограду врезался, — рассказал помощник шерифа. — Удар, похоже, сильный был. Здесь ведь дождь кончился рано, часов в девять вечера. Дерево внутри сухое, а значит, случилось это уже после дождя. Воды машина, видать, много набрала, а то бы удар еще сильней был, да и отнесло бы ее подальше. Другое дело, если б не отлив, ее бы к сваям прибило. Получается, авария где-то часов в десять произошла. Может, в девять тридцать, но уж никак не раньше. Сегодня утром приходят на пирс рыбаки, смотрят — под водой машина. Мы ее тогда лебедкой и вытащили; подняли на баржу, а в кабине — труп.

Мужчина в штатском молча ковырял доски палубы носком ботинка. Вертя сигарой, словно сигаретой, Олс перевел взгляд с него на меня.

— Пьян был? — спросил он, обращаясь ко всем сразу.

Матрос, который вытирал голову полотенцем, подошел к нам, облокотился на поручни и так громко харкнул, что все повернулись к нему.

— Песку наглотался, — пояснил он и сплюнул. — Меньше, конечно, чем покойничек, но тоже солидно.

— Может, и пьян, — отозвался помощник шерифа. — Разве трезвый в такой дождь кататься поедет?! А пьяному — море по колено.

— Пьяный! Как бы не так! — подал голос штатский. — Неужели нормальный человек, хоть бы и пьяный, станет на прямой передаче по причалу катить?! Да и на голове у него здоровенный фонарь, не видите, что ли? По мне, так это убийство.

Олс взглянул на матроса с полотенцем в руках:

— А ты что скажешь, приятель?

Тот, довольный, что к нему обратились, ухмыльнулся и заговорил:

— Мое дело маленькое, но, раз спрашиваете, могу сказать: самоубийство это, как пить дать самоубийство. Вон на причале следы от его шин до сих пор видны. А значит, шериф прав, дело уже после дождя было. Если б он медленно ехал, то заграждение бы не пробил. А он ведь, скорее всего, еще пару раз в воздухе перевернулся. Выходит, набрал скорость и на полном ходу в ограду въехал. По газам — и в воду. А голову разбил при падении.

— Ишь ты, глазастый какой, — похвалил его Олс. — Обыскали? — спросил он помощника шерифа, но тот промолчал, выразительно посмотрев на меня и на стоявших возле рулевой рубки матросов. — Ладно, потом, — спохватился Олс.

С причала по трапу сбежал маленький человечек в очках, с усталым лицом и черным портфелем в руках. Приблизившись, он снял шляпу, вытер потный затылок и стал смотреть на море с таким видом, будто не знал, где он находится и зачем его вызвали.

— Вон ваш пациент, доктор, — сказал ему Олс. — Вчера вечером нырнул с причала в воду. Часов в десять. Больше нам пока ничего не известно.

Маленький человечек с угрюмым видом посмотрел на покойника, пощупал пальцами его голову, внимательно осмотрел кровоподтек, повертел обеими руками шею, пощупал ребра. Затем поднял безжизненную руку, взглянул на ногти, подержал ее на весу и отпустил, проследив, как она падает, после чего отошел в сторону, вынул из портфеля бланки и, подложив копирку, стал писать.

— Непосредственная причина смерти — по всей вероятности, перелом шеи, — сообщил он, продолжая писать. — А это значит, что в нем мало воды. Из этого следует, что сейчас, на воздухе он начнет довольно быстро коченеть. Советую поэтому, не откладывая, вытащить его из машины, а то потом с ним замучаетесь.

Олс встал:

— Давно наступила смерть, доктор?

— Трудно сказать.

Олс пристально посмотрел на него, потом вынул изо рта сигару и так же пристально посмотрел на нее:

— А еще врач называется! Да такие вещи на следствии за пять минут выясняются!

Маленький человечек кисло улыбнулся, сунул бланки обратно в портфель и спрятал карандаш:

— Если только он вчера вечером обедал, я смогу ответить на ваш вопрос — но не через пять минут, естественно.

— А кровоподтек откуда взялся? При падении?

Человечек еще раз осмотрел труп:

— Нет, не похоже. Удар нанесен каким-то посторонним предметом. Гематома образовалась еще до наступления смерти.

— Дубинкой, стало быть, огрели?

— Очень возможно.

Человечек снова кивнул, нагнулся за своим портфелем и поднялся по трапу на причал. Под арку задним ходом въезжала «скорая помощь». Олс посмотрел на меня.

— Пошли, — сказал он. — Стоило в такую даль ехать!

Мы поднялись на пирс, вышли на шоссе, и Олс, развернувшись, поехал обратно в город по чисто вымытому дождем трехрядному шоссе, мимо поросших розовым мхом бело-золотых песчаных дюн, за которыми, ныряя в волны и взмывая в небо, носились чайки, а у маячившей на горизонте белой яхты вид был такой, будто она свешивается с неба.