В середине дня командиры, оставшиеся без армии, слышат выстрелы со стороны реки и в самом городе. Переполох, никто не знает, кто и почему стреляет.

Наступал первый Советский полк. За ночь коммунисты привели его в боевой порядок, поставили во главе рот и батальонов надежных людей, разработали план ликвидации мятежа. Ночью же к полку примкнул боевой отряд сорок третьего завода; пробирались и из Тамбова наспех сколоченные группы вооруженных рабочих, подоспели из уездов небольшие красноармейские отряды, беднота вливалась в полк, чтобы спасти советскую власть.

Этим силам помогли в городе. Во дворе духовного училища двадцать красноармейцев бросаются на своих стражей, отнимают у них пулемет и винтовки и начинают очищать город.

Тем временем из Поворино спешила дивизия Киквидзе, а с сорок третьего завода — вооруженные рабочие.

В шесть часов вечера над Тамбовом реет красное знамя Советов, а утром появляется аршинный плакат, где громадными красными буквами напечатана благодарность комвойсками первому Советскому полку и всем, кто восстанавливал советскую власть.

В тот же день Москва была извещена о событиях в Тамбове. Ленин запросил местные власти о подробностях мятежа. Вывод его был ясен:

— Мы знаем, — сказал он, — что когда восстание подобного рода на почве голода и отчаяния масс подымалось, когда охватывало местность, где иностранные штыки нельзя было вызвать на помощь, как это было в Саратове, в Козлове, Тамбове, власть помещиков, капиталистов и их друзей… измеряла продолжительность своего существования днями, если не часами…

В Тамбове «власть» барина, эсера и меньшевика просуществовала двадцать четыре часа.

Тщетно в те дни Антонов ждал курьера от Кочаровского с сигналом начать восстание в Кирсанове. Правда, курьер явился месяц спустя от Федорова-Горского, чудом спасшегося в этой свалке.

То был эмиссар эсеро-кадетского подполья, приземистый мужчина с бычьей шеей, в пенсне, с липкими, трясущимися руками.

«И чего они у него трясутся? — думал Антонов. — Страха, что ли, на него нагнали?»

Эмиссар объяснил Антонову, почему любой призыв к восстанию сейчас обречен на провал, рассказал об убийстве левыми эсерами германского посла Мирбаха, о крахе московского мятежа левых эсеров, не пожелавших выдать убийцу, о том, как весь народ поддержал советскую власть в расправе с мятежниками, поставившими страну лицом к лицу с войной.

— Ленин объявил о том, что Россия на волоске от войны, и обещал беспощадно расправиться с заговорщиками, ставшими оружием в руках контрреволюционеров. Вот какие дела. Истерическими авантюристами их назвал, понимаете? Сейчас везде охотятся за ними… Вы, случайно, не из левых?

— Я сам по себе, — гордо заявил Антонов.

«Авантюрист и ума недалекого», — определил эмиссар.

— А вы из каких? — в свою очередь, спросил Антонов.

— Кхм… Как раз левый…

«Вот почему у тебя руки трясутся! — решил Антонов. — Так тебе и надо, сволочь. Не амурничали бы с большевиками!»

— Вам понятна обстановка? — продолжал эмиссар. — Сейчас кто за войну, тот в глазах всех — мерзавец чистой воды, а кто посмеет к народу сунуться с призывом к любой войне — того разнесут на клочки.

— Понимаю, — сумрачно отозвался Антонов.

— А мужик тем более против войны, — прервал его желчное раздумье эмиссар. — С немцами воевать, с большевиками все равно — против.

— Это смотря по тому какой мужик, — с ядовитой ухмылкой сказал Антонов.

— Знаю, о каком мужике думаете, но на нем одном далеко не ускачешь. И сообразите еще одно, пожалуй самое главное Большевики еще не выгребли весь хлеб у богатеев и у среднего мужика. А дело к тому идет. Ленин приказал взять десять миллионов пудов с трех урожайных губерний, в том числе и с Тамбовской. И надо думать, немцы или другая какая сила нам-то все равно какая, вот-вот навалится на Советы И придется тогда большевикам взяться за мужика и его закрома еще круче.

Антонов мотнул головой.

— А скоро ль это будет?

— Подождем. Не пироги печем, — сухо заметил эмиссар. — Может быть, год, может быть, два, кто знает. Впрочем покоя им давать не следует. Но это уж по вашей части.

Пришлось зажаться, а чтобы замести следы, Антонов начал прилежно охотиться на левых эсеров. Провалившиеся «политики» кому нужны? Да и зол на них был Антонов: снюхались мол, с большевиками, теперь получайте.

Однако все старания подмазаться к большевикам не очень удавались: Антонов начал замечать за собой слежку Он уходит «в отпуск». Кто ему дал его? Кто ж знает!

Только что назначенный, председатель уездной Чека Меньшов вызывает Антонова, а тот и в ус не дует. Начинают разбираться, и тут Антонова настигает беда: один из самых доверенных его приятелей, теряет портфель а в том портфеле документы, изобличающие Антонова в подготовке переворота в Кирсанове, списки коммунистов, подлежащих смерти.

Карательный отряд срочно идет в Инжавино, где Александр Степанович отдыхал в те дни. Арестуют его ближайших помощников Лощилина и Заева. Сам он исчезает. За ним охотятся два месяца, но Антонов неуловим — у него друзья-приятели везде.

Внешние события отвлекают чекистов от бесплодных попыток изловить хитрого и наглого эсера. Наступают тревожные для Республики времена, ей не до Антонова.

Александр Степанович тем временем скрывался на хуторах своих дружков-кулаков или в непроходимых чащобах Инжавинских лесов, а глубокой осенью попытался даже еще раз насолить советской власти.

Мобилизация, суровые меры при изъятии продразверстки, чрезвычайный революционный налог снова превратили часть Тамбовской губернии в кипучее море.

Села Рудовка, Вышенка, Глуховка в северной части Кирсановского уезда восстают. Мятеж перебрасывается в Моршанский и Тамбовский уезды. Антонов руководит мятежом, но еще слишком слаба его организация, чтобы держать в своих руках нити движения. Дружина Антонова — десять-пятнадцать человек — носится из края в край, поднимая село за селом.

Восстание ликвидировали быстро и без особенного кровопролития. Антонов на зиму снова уходит в Инжавинские леса и там начинает готовиться к новому делу.

Между тем местные Советы, выбранные после подавления мятежа, выровнили ленинскую линию в деревне, а очередной губернский съезд Советов, где делегатами в подавляющем большинстве были коммунисты или сочувствующие им, окончательно восстановили покой на Тамбовщине.

Казалось, ничто больше не нарушит мирной жизни на бескрайных полях. Осенние дожди щедро полили землю, потом выпал обильный снег, завалил дороги, хохлатыми шапками накрыл избы. Над ними курились и растекались в морозном воздухе струи дыма, огонь горел в очагах, а в ясной бездонной голубизне неба холодно сверкало солнце.

Где-то гремели бои, где-то лилась кровь, брали и отдавали города, отступали и вновь наступали армии Совдепа, разжимая стальную, полыхающую огнем выстрелов и пожаров петлю, которой господин капитал хотел «удавить в самой колыбели» коммунизм.

Здесь на заснеженных пространствах, в этом белом безграничном молчании тамбовских полей, спящих под покровом зимы, готовились к весне, отдавали, кто добром, кто скрежеща зубами, все, что могло помочь Советам отразить натиск врагов. Здесь царил быт, полный своих интересов и надежд.

А Антонов молчал.

Никто не знал, где он и что он делает. Но не напрасно притих Александр Степанович, не зря он провел зиму девятнадцатого года в Инжавинских лесах.

Он собирал и обучал дружину — теперь в ней было человек полтораста — невиданному военному искусству, позабытому после войны с Наполеоном. Александр Степанович вспоминал не только то, чему научился у боевиков: внезапным нападениям и молниеносным отступлениям, умением в мановение ока собрать силы и столь же стремительно распылить их. Преклоняясь перед императором французов и его противником Кутузовым, Антонов перечитал все, что мог достать о двенадцатом годе. Теперь пригодились ему многочисленные описания действий отважных партизан Давыдова, Сеславина и мужицких партизанских отрядов, перед которыми была бессильна армия Франции.