Недобрыми глазами посматривали мы на истребителей. Кто знает, может быть, этот инцидент и не привел бы к неприятной стычке, но тут один из истребителей не нашел ничего лучшего, как недовольно пробурчать:

— Герои нашлись! Вас бы в нашу шкуру. Немцев в воздухе чуть не в два раза больше было.

— Встань! — выкрикнул лейтенант Коптев. — Встань, говорю, шкура, чтобы все тебя видели!

В столовой поднялся невероятный шум. Мы пытались успокоить своего товарища, но Коптев вырвался и, уставившись побелевшими глазами на истребителя, двинулся в его сторону.

— Мы сегодня четырех друзей потеряли, — с каким-то клекотом заговорил он, — а ты под их смерть базу подводишь. Трус! Вон отсюда! Слышишь, вон!

Побледневший летчик не трогался с места. Я заметил, что рука Коптева тянется к пистолету. С трудом мы обезоружили лейтенанта. И тут наступила реакция. Коптев сел, опустил голову на руки и, весь содрогаясь, заплакал.

— Уйдите, ребята, — обратился я к истребителям. — Душой прошу.

Об инциденте стало известно командованию дивизии. Началось разбирательство. Правда, никого строго не наказали. Но с тех пор к каждой группе штурмовиков прикрепили определенную группу истребителей. Мы вместе летали, вместе жили, знали мысли и чувства друг друга.

Теперь у нас была уверенность, что в любой обстановке ты почувствуешь локоть товарища.

Парами взлетаем, строимся и берем заданный курс. По пути к нам присоединяется шестерка Луганского.

Цель уже совсем недалеко. Вижу внизу реку, наши войска, переправляющиеся на плацдарм. Переправа идет по понтонным мостам и на подручных средствах — попросту говоря, кто на чем может. Впечатление такое, что пехотинцы плывут плечо к плечу, сплошной массой.

Готовимся к атаке. И в это время слышу голос генерала Рязанова. Он с КП приказывает отставить атаку наземной цели, идти навстречу немецким бомбардировщикам и не допускать их к переправе.

Мурашки пробегают по телу, когда представляю себе, что «Ю-87» могут сбросить бомбы на переправу. Нет, этого допустить нельзя!

Повторяю полученное приказание.

— Я вас понял, — слышу ответ генерала.

Где-то недалеко летят немецкие бомбардировщики — летит смерть не одной тысяче наших людей.

Проходит несколько минут, и мы видим тридцать «юнкерсов» под прикрытием шести истребителей. Нужно сказать, что прикрытие у немцев оказалось липовым. Едва мы атаковали строй бомбардировщиков, как «мессершмитты» пустились наутек. Шестерка Луганского преследовала их, а мы в это время завязали бой.

Первоначальной нашей целью было дезорганизовать противника, расстроить его боевой порядок. Расстояние между нами быстро сокращалось. Тысяча, восемьсот, семьсот, шестьсот метров… Сосредоточиваем огонь по ведущему. Видимо, прицел оказался точным — «юнкерс» задымил, начал резко снижаться. Вижу, как немец сбрасывает бомбы на свои же войска. Что ж, спасибо за помощь!

В это время к месту боя возвращается шестерка Луганского. Общими силами мы разметали вражеские самолеты, и они, освободившись от бомб над своими войсками, думали теперь только о спасении.

Мы отбомбились, на бреющем полете прочесали немецкие позиции из пушек и пулеметов, сбросили реактивные снаряды. Потом взяли курс на переправу, где наши наземные войска ждали помощи с воздуха.

По дороге домой узнали радостную весть. Оказывается, в полк звонили из штабов двух дивизий и благодарили штурмовиков за отличную работу.

Приземлились, отрулили к местам стоянки. Смотрю, к моему самолету быстро идет начальник штаба полка.

— Бегельдинов!

— Слушаю вас.

— Ты что сегодня натворил?

У меня похолодела спина. Неужели атаковал своих? В нашей части подобного не случалось. Неужели? Но почему же тогда нас благодарили? А начальник штаба смотрит на меня в упор и грозно приказывает:

— Доложите о том, что натворили. Стою и не могу произнести ни одного слова.

— Ладно, — веселые морщинки побежали к вискам начальника штаба, — не буду тебя терзать, а то, смотрю, и так уж душа в пятки ушла. Командование представило тебя к званию Героя Советского Союза. Мне приказано оформить материал. Понятно? Ну, что же ты остолбенел?

— За что, товарищ майор? Я ведь…

— За дело, дорогой мой.

На следующий день я узнал, что мой друг Сергей Луганский тоже представлен к званию Героя.

Прошло несколько месяцев, мы уже находились на территории Польши, в местечке Ранижув около города Жешева, когда произошло событие, о котором я до сих пор не могу вспоминать без душевной боли. Как это ни странно, но связано око с вручением ордена Ленина и Золотой Звезды.

Буквально с первых дней пребывания в действующей армии я крепко сдружился с летчиком Степаном Демьяновичем Пошевальниковым. Он был моим командиром эскадрильи, затем я принял звено.

Со временем меня назначили заместителем Пошевалышкова. А вскоре Степан Демьянович рекомендовал меня командованию на должность командира эскадрильи. Именно Степану Демьяновичу я обязан всеми своими успехами в ведении штурмового боя, в умении маневрировать под зенитным огнем. Он был моим терпеливым и настойчивым учителем, близким другом.

Эскадрилья Пошевальникова находилась в первой готовности, когда на аэродром прибыл генерал для вручения правительственных наград. Весь состав полка выстроился прямо на поле. Генерал зачитал Указ Президиума Верховного Совета и приколол к груди Степана Демьяновича орден Ленина и Золотую Звезду.

«Какая досада, — подумал я. — У человека праздник, а он в первой готовности и не может отлучиться от командного пункта». Подошел к другу.

— Давай я за тебя полечу, а ты иди и подготовь все к вечеру. Ведь после полетов, хочешь, не хочешь, банкет будет.

— Надо бы, конечно, — сказал Степан Демьянович, — да только есть два маленьких «но».

— Какие еще могут быть «но»?

— Прежде всего, нужно разрешение командира полка. Во-вторых, что на это твои ребята скажут?

— Мои? «Ура» скажут мои ребята. С ними уже все обговорено. Айда к Шишкину.

— Нет, придется отставить твое предложение.

Я не сдался и один направился на КП. Рассказал командиру полка все.

— Что ж, добро, — говорит Шишкин. — Не возражаю.

Часа через два моя группа поднялась в воздух. Провели разведку, «поласкали» отступающую танковую колонну и вернулись домой.

Вечером в столовой был банкет. Пришли в гости истребители. Мы от души поздравляли виновника торжества. Кажется, от рукопожатий у него заболела рука, а от дружеских похлопываний ныло плечо. Очень не хотелось расходиться, но ничего не попишешь — война.

А приблизительно через месяц тот же самый генерал вновь прибыл в полк. Теперь мне предстояло принимать поздравления.

И надо же случиться, что именно в этот день и час я был в первой готовности.

Командир полка подошел к самолету, окинул меня критическим оком, помотал головой и предложил немедленно отправиться сменить гимнастерку, а заодно не забыть надеть все правительственные награды. Я было заартачился, но Шишкин сдвинул брови и не то в шутку, не то всерьез процедил сквозь зубы:

— Разговорчики. Бегом марш!

Пришлось надевать новую гимнастерку, привинчивать к ней ордена Отечественной войны первой и второй степеней, Александра Невского, два Красного Знамени, Славы, медали и гвардейский значок.

В таком виде я и предстал перед строем полка. Генерал зачитал Указ, в котором говорилось, что «за героический подвиг, проявленный при выполнении боевого задания командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками, Президиум Верховного Совета СССР своим Указом от 26 октября 1944 года» присвоил мне звание Героя Советского Союза, и прикрепил к гимнастерке орден Ленина и Золотую Звезду.

— Служу Советскому Союзу! — произнес я дрожащим от волнения голосом.

Когда строй разошелся, генерал обратился ко мне:

— Скажите, Бегельдинов, сколько вам лег?

— Двадцать два.

— Совсем мальчик, — задумчиво произнес генерал. — У меня сын был старше. Погиб на Днепре.